Всё, что пишется - необратимо

Всё, что пишется, – необратимо.
Хоть смолой заливайте уста:
Вниз башкою висит Буратино,
Как последний апостол Христа.

Ни Мальвины, ни денег, ни родин;
Ничего на земле, никого.
Но теперь он впервые свободен,
И Господь уже видит его...



***


Я, к своему стыду, ничего не знал при жизни о своём земляке, поэте Михаиле Анищенко. В те самые "нулевые годы" (символичное название для десятилетия) он завершал свой путь в не слишком обустроенном, но уютном домике в посёлке Шелехметь в паре часов езды от Самары, а я трудился на радиостанции и искал интересных людей для бесед в эфире. Невзирая на разницу поколений, убеждён, что разговор бы сложился. Миша, по воспоминаниям жены и друзей, при всех своих грехах и слабостях, был человеком, из которого, казалось, можно черпать до бесконечности. Как и сегодня - из его стихов, которые остались его единственным "имуществом" и "наследством", вместе с дневниками, да выцветшими чёрно-белыми фотографиями...

Я трепетно открываю этот дневник и перечитываю:

«Русские сказки, мифы и легенды были как будто растворены в молоке моей матери. Припадая к её груди, я вбирал в себя любовь к России. Эта Россия, как и материнское молоко, была безмолвной, безымянной, безнадёжной, застенчивой, невидимой, предназначенной только для меня одного.

Сказки  единственная религия моего детства. Помнится, я любил забираться на материнские колени, и она, поглаживая меня по голове, начинала рассказывать самые необыкновенные, самые волшебные истории, когда-либо просиявшие в потёмках человеческих судеб. Все свои истории она завершала одними и теми же словами: «Главное, никогда ничего не надо бояться. Сначала надо пойти, а полюбить и поверить можно потом».

– Я никогда ничего не буду бояться, мама! – отвечал я со слезами на глазах.

К пяти моим годам мама стала пересказывать мифы и легенды различных древних народов. Не знаю почему, но самое сильное впечатление на меня произвела история любви Тристана и Изольды, Королевы с золотыми волосами.

– А Тристан ответил,  шептал я, вжимаясь в мамины колени: – «Да исполнится уготованное Господом, будь то жизнь или смерть. Не знаю, что будет, но знаю, что такая смерть меня нимало не страшит. И если погибелью моей станет Изольда, я с радостью пойду и на вечную смерть».

Уже в пять лет я решил, что буду достоин такой любви и такой смерти...»


– С 16 лет Миша с друзьями посещал литературное объединение для начинающих поэтов «Молодая Волга». Здесь они читали друг другу свои произведения, обсуждали, спорили до одурения; в общем, жизнь кипела. Миша твёрдо для себя решил, что будет поступать в литературный институт имени Горького в Москве. Однако, ему не позволяло образование: за плечами было всего восемь классов. Он экстерном закончил 9 и 10 классы, получил аттестат. И поступил в ВУЗ заочно, – вспоминает его супруга Татьяна.

На дворе 70-е. На оборонных предприятиях закрытого в те годы Куйбышева трудится молодежь. Завод имени Фрунзе не исключение. Здесь выпускают газету «Моторостроитель». Корреспондентом в издании работает 25-летний  Михаил Анищенко. Однажды редактор обратился к нему с заданием: написать стихи для печати. Так на страницах газеты появилось стихотворение «Мама». Его прочла сотрудница комсомольской ячейки, симпатичная 22-летняя блондинка Таня. Девушка с 16 лет участвовала в художественной самодеятельности, хорошо пела, знала наизусть много стихов и уже умела их ценить. Поэтические строки так тронули её душу, что она вырезала стихотворение из газеты, положила его в записную книжку и всегда носила с собой. Вскоре Судьба свела их в общей поэтической компании в выходные на сызранских озёрах. Они прожили 28 лет непростой и одновременно яркой жизни. У них родился сын Максим.

Крест жизни с поэтом едва ли не тяжелее, чем крест самого поэта. Но Татьяна всегда благодатно понимала Михаила.

– Наступает вечер, он начинает: «Ну когда вы спать все уляжетесь?» Проходит полчаса, опять. Так хотел нас с сыном уложить спать, потому что не терпелось ему, скорее хотелось выплеснуть на бумагу то, что надумалось. Днём его всё отвлекало. Когда мы жили с его родителями в квартире на улице Красных Коммунаров, он делал так. Набирал полную ванну воды, ставил поперёк деревянную доску, размещал на ней тетрадь и писал. Зайду к нему, вода уже остыла, говорю: «Ты воды хотя бы набери тёплой». Он мне: «Сейчас, сейчас». А сам пишет, пишет...

– Когда стали жить отдельно от родителей, он всегда писал на кухне. Встану среди ночи – в два или три часа, зайду – дым коромыслом, дышать нечем. Опять ему: «Миша, хватит, завтра же рано вставать на работу». Он: «Сейчас самая работа пошла», – руками помашет, как будто разгоняет дым, и опять за тетрадь, – вспоминает Татьяна.

Поэт сменил множество мирских профессий: был литейщиком, фрезеровщиком, слесарем, сантехником, сторожем, журналистом, даже одно время - помощником самарского мэра. Нигде не приживался и надолго не задерживался, вне зависимости от престижности ремесла. Его тяготили бесконечно-муравьиные будни социума, а патологическая неспособность на подлости ради карьеры всюду подписывала один и тот же приговор из классики русской литературы - «лишний человек».

В быту Михаил, по воспоминаниям ближних, был человеком заботливым и отзывчивым, хоть и непрактичным. Когда они с Татьяной приобрели скромный домик в посёлке Шелехметь, с неподдельным энтузиазмом помогал супруге с садоводством, прекрасно разбирался в элитных сортах цветов.

– В Шелехмети нам с ним очень нравилось: людей немного, тишина, Волга, горы. Миша был страстным рыбаком и нас с сыном увлёк. Где мы с ним только не рыбачили: и на Гранном, и на Проране, и на Волге! – рассказывает Татьяна.

– Он настолько полюбил эту жизнь, что буквально рвался в деревню - вспоминает она. – Приедем с ним, зайдём в калитку, он бросает рюкзак, бежит на огород. Слышу, разговаривает с растениями: «Ну, как вы тут без меня, я приехал!». Кричит мне: «Танечка, вот тут у меня зАвязи, а там – ещё цветочки». А в городе на него накатывала депрессия.

Но как и у всякого поэта, случалась та самая Отрешённость, когда всё окружающее, даже любимая женщина - на время тускнело, а Мир сужался до размеров пера и бумаги - чтобы потом вновь расшириться до Космоса.

– Сядет на крылечко вечером, посмотрит вокруг, и всё! Вижу, глаза уже не те, всё в облике меняется. Я его уже не трогаю, всё понимаю. Быстренько укладываюсь спать, а он – пишет, рассказывает Татьяна.


Сегодня Татьяна говорит о самых лучших моментах их жизни. Но до сих пор болью в сердце отзываются воспоминания о пристрастии поэта к спиртному и о том, как Миша ушёл из семьи, можно сказать, в Никуда:

– Мужу уделяла даже больше времени, чем сыну. Боролась за него всеми силами. Я сейчас уже думаю, что это было моё предназначение: донести его на руках до определённого момента жизни. А потом я ему сказала: «Раз ты так решил, иди». И он, оп – и выпрыгнул из семейного гнезда. Но эту дорогу он выбрал сам... Хотя и называл меня своим ангелом-хранителем...


Кто знает, что действительно творилось на душе у самого Михаила, отчего он принял такое решение? Ведь никогда нельзя осуждать человека, даже не выслушав его... Очевидно одно: в последние годы жизни, когда стало "темно в конце строки", он писал особенно остро и пронзительно. «Старый Дом - на краю жизни, мира, судьбы» - написал Сергей Арутюнов. Что есть безумие для мира сего и благо - для поэта. Не имея никаких средств на издание книги, делился стихами в сети.

Однажды он обратился с просьбой опубликовать свои творения к знакомому по журналистскому цеху Дмитрию Муратову, который перебрался из Самары в Москву и возглавлял столичную газету. Тот подготовил стихи к печати. И надо же было так сложиться обстоятельствам, что в этот момент их на столе увидел известный литератор. Кто это был, Татьяна точно не знает. Но вспоминает, что с помощью этого человека о самарском поэте узнал Евгений Евтушенко.

– Миша и Евгений Александрович созвонились, стали переписываться в интернете. Он отправил именитому поэту свои стихи. Чем больше Евтушенко их читал, тем выше было его мнение о таланте Анищенко. И он открыл самарского поэта не только для себя, но и для всей России. Вот что писал о нём сам Евтушенко:

«И вот появился поэт, далеко не 22-летний, но красивый своей мудрой детской исповедальностью, поэт не случайный в компании таких бесстрашно бескожих людей, с ханжеской точки зрения, непутёвых, зато умевших быть нежными к родине, женщинам и природе, как Сергей Есенин, Николай Рубцов, да и Веничка Ерофеев. Есть у Михаила Анищенко черты и других сильных поэтов – Юрия Кузнецова и Сергея Клычкова, но всё это не вычитанное, а вчитанное. Когда я прочёл три его стихотворения, напечатанные Олегом Хлебниковым, то сразу понял, что наконец-то пришёл долгожданный большой русский поэт»...

Они встретились в Москве, по рассказам Михаила, на даче Евтушенко в Переделкино. Это была их первая встреча. Вторая состоялась во время одного из Грушинских фестивалей, на котором выступал Евгений Александрович. Собственно, Евтушенко и "пробил" в печать единственную прижизненную книгу Михаила Анищенко «Сева Пастушок», а затем включил его стихи в сборник «Антология Русской Поэзии». Но ни богачом, ни знаменитостью наутро после издания Михаил не проснулся. Евтушенко был возмущён:

«Таких талантов я лет 30 не встречал! Он поэт уровня Рубцова и Есенина. Анищенко 15 лет писал книгу, выпустил её. И ему за неё заплатили шесть тысяч рублей! Как на такие деньги можно жить? Теперь замечательный поэт «ушёл на дно», бомжует буквально. Я, пока был в Самаре, ругался с местными журналистами, что не берегут потрясающего поэта. А они мне – не знаем, где он сейчас»...


Последний год жизни оказался самым тяжёлым. Михаил окончил свой земной путь там, где даже неразделённость и непонимание; тем более - долги, нищета и отсутствие элементарного житейского комфорта - блекнут пред Вечностью: синева заволжского Неба, скромный деревенский домик, деревянный стол, чистый лист бумаги и ручка. Не всегда хватало денег на то, чтобы оплатить недешёвый в те годы интернет и поделиться своими новыми творениями в сети. Он ушёл от нас в свои 62 тихо и незаметно, в ноябрьско-обречённом предчувствии грядущей Зимы.


***


Я подробно рассказал вам о жизни и биографии поэта оттого, что, вероятно, многие читатели знакомы с ними лишь отчасти - он не удостоен даже короткой статьи в той же Википедии. Если же касаться моего индивидуального восприятия стихов Михаила, то выделю главное. Вы знаете, нечасто случаются творения, когда читаешь и осознаёшь, что... Можно запросто подобрать иную рифму, но выразить иначе - невозможно. Это благодатное ощущение Искреннего, Прочувствованного и Настоящего не покидает меня при чтении стихов и дневников поэта, переплывшего "через Волгу, словно через Лету" - как выразил это он сам. Или, как написал один из его немногих близких друзей:

Такие люди иногда валяются на дорогах.
Но такие поэты на дороге не валяются...



***


Михаил Анищенко. Избранное.



Небу ль ясному внимаю,
Ветры ль буйные бужу,
Что за жизнь? Не понимаю.
Что за путь? Не разгляжу...


***


Счастье ушло. Но осталась Свобода –
Та, что похожа на полный расчёт,
Та, что случается после ухода
Тех, кто уже никогда не придёт...



***


На отшибе погоста пустого,
Возле жёлтых размазанных гор
Я с кладбищенским сторожем снова
Беспросветный веду разговор.

Я сказал ему: «Видимо, скоро
Грянет мой неизбежный черёд…»
Но ответил кладбищенский сторож:
– Тот, кто жив, никогда не умрёт...


***


Не кричите, мои пароходы,
Не зовите меня в никуда.
Полюбил я в последние годы
Всё, что адом казалось всегда.

Словно хан отпустил из неволи
На хромом и бесхвостом коне…
Но ни злости, ни злобы, ни боли –
Ничего! – не осталось во мне...



***


Не напрасно дорога по свету металась,
Неразгаданной тайною душу маня…
Ни врагов, ни друзей на земле не осталось…
Ничего! никого! – кто бы вспомнил меня!

Я пытался хвататься за тень и за отзвук,
Я прошёл этот мир от креста до гурта…
В беспросветных людей я входил,
словно воздух,
И назад вырывался, как пар изо рта.

Переполненный зал…
Приближенье развязки…
Запах клея, бумаги и хохот гвоздей…
Никого на земле! Только слепки и маски,
Только точные копии с мёртвых людей.

Только горькая суть рокового подлога
И безумная вера – от мира сего.
Подменили мне Русь, подменили мне Бога,
Подменили мне мать и меня самого.

Никого на земле… Лишь одни лицемеры…
Только чуткая дрожь бесконечных сетей…
И глядят на меня из огня староверы,
Прижимая к груди не рождённых детей...



***


Люби меня – в мороз, в жару,
Люби меня – за боль, за серость,
За то, что я в тебе умру
Гораздо раньше, чем хотелось.

Люби, когда не надо тел,
Когда имён и лет не надо,
Люби, пока я не успел
Узнать, что выбрался из ада...



***


Не смотри, не смотри ты вослед журавлю,
Не грусти у ночного порога...
Все равно я тебя больше жизни люблю,
Больше Родины, Неба и Бога!
Возле мокрых заборов, соломы и слег
Я люблю тебя тихо и нежно –
Не за то, не за то, что как дождик и снег,
Ты была на земле неизбежна.
Не за то, что сгорала со мною дотла
И не слышно в сторонке дышала,
А за то, что всё время со мною была
И как смерть – мне ни в чём не мешала...


- Михаил Анищенко