Куст дикой розы

И уж развеян её прах,
Но всё равно приходит к нам
Она.

   Этот рассказ я решился написать, ибо чувствую, как стекают последние песчинки часов моей ничтожной жизни, которую я пытался заглушить, как можно скорее вылитыми в мой сильный организм реками алкоголя. Не думай, читатель, что я пытаюсь оправдаться или искупить свою заблудшую в темноту душу, хотя эта мысль и не покидает сознания, я осознаю - моему поступку нет прощения.
   К своим двадцати двум годам некогда цветущего бытия я овдовел. Вероника, луч света моей жизни, подруга сердца моего, первая и последняя, ибо никто не в силах залечить пустоту в моей прогнившей душе после её ухода в другой мир. Первый раз я увидел её в большом зале нашей гостиной. Свет, вырывающийся сквозь витражи огромных окон, прикрытых бархатными тяжёлыми шторами, падал на её бледную кожу, от чего создавалось ощущение, что она светится лунным сиянием. С мраморным оттенком её кожи необычно контрастируют иссиня-чёрные волосы, подвязанные шёлковой лентой. Её большие печальные зеницы, тона морской бездны, неотрывно смотрели вдаль.
   С самой первой минуты нашей встречи я выделил её среди своего окружения. Её отличие заключалось не только в её необыденной внешности. Вероника с детства отличалась редкой учёностью, не было ещё разговоров или тем, в которых она была не просвещена. Лицо отражало невозмутимую серьёзность и спокойствие. Ах, бедная моя Вероника! Не прошло и двух лет нашего брака, как её сразила болезнь. Думаю слово «сразила» не совсем уместно. В последние свои дни Вероника оставалась всё так же невозмутима, лишь частые спазмы и судороги, словно иглы, пронзающие её тело, оставляли лёгкую морщинку на мокром лбу, отголосок неизбежной болезни.               
   Я знал, что цвет её кожи белый не только от аристократических кровей, с рожденья её организм подвергался разных родов болезней. В нашу последнюю осень черный змей глубоко сидел в её организме, медленно пожирая её красоту, молодость, высасывая жизнь и мой рассудок.
   Ко второму браку моё сознание прогрессивно застилал вязкий туман беспамятства и ничем не вызванной ярости. В документах она записана Софией, но для всех была просто Софи. София – довольно-таки банальное имя для единственной дочери в семье вдовы отставного полковника. Когда настала дата разговора с её родительницей, властной крупной женщиной, я заключил итог, что во всей её массе мозг, к глубочайшему сожалению, занимал скудный объём в её небольшой голове. Однако и этого объёма хватило, чтобы удачно сыграть партию, выдав свою красавицу дочь мне в жёны.
   С того дня, как она начала жить со мной под одной крышей, благоухающая красотой, благоденствующая жизнью, мои приступы злости ярким светом слепили мой рассудок и я неутолимо работал и срывался на прислугу.
   Софи была точной противоположность Вероники. Золотые кудри струились из-под цветочных шляпок по округлым плечам. На щеках играл фрезовый румянец, а большие очи, цвета аквамарина, излучали детскую радость.
   Всё в ней было мило за исключением её собачонки. Небольшой пёс породы Бигль, безупречно выполнял все её команды и не отходил от Софи ни на шаг, даже спал в её ногах, из-за чего потом я перебрался на первый этаж в гостевую комнату. У Бигля безупречный слух и нюх, поэтому, как только она слышала или чувствовала, что я рядом, она начинала нервно рычать. Эта собака с самого первого числа пребывания безостановочно лаяла и огрызалась на меня, не подпуская к своей хозяйке ни на сантиметр, за что я и возненавидел глупое создание, вечно путающееся под ногами.
   Со дня на день к нам должны были приехать её матушка со своим новым любовником и непутёвым мотом сынком. Прислуга весь день надраивали вазы, статуэтки, мыли окна, стирали, убирали, повара невылазно были в поварне и только к вечеру все уходили в отдельно стоящий от дома флигель. Для Софии было важно, чтобы всё в домашнем очаге было идеально. В один из дней, когда до приезда гостей оставались считанные дни, мне становилось особенно плохо. Газеты писали о надвигающемся ливне, и плохой погоде и эта новость создавала гром внутри меня. Работа уже была не в силах отвлечь мою голову и тогда я начал заливать в себя алкоголь. От того, что я видел в зеркале, мне было мерзко, и в пьяном угаре я побил все зеркала в жилище.
   Когда Софи зашла в дом после прогулки с собакой, она пришла в такое изумление, что впервые за все дни закричала на меня. Не вынося шума в голове и звонкого голоса девушки, я замахнулся рукой над её лицом для удара, но в этот момент на меня прыгнула псина, и со всем остервенением впилась мне в руку, оставляя после себя рваные следы от клыков. В ужасе я отшвырнул её в стену и в моей ладони оказался стоящий рядом металлический громоздкий подсвечник. Вид крови, пропитывающий мою разорванную рубашку, разбудил во мне животный ужас. Ярость неистовым потоком нахлынула на всё моё существо и не в силах сопротивляться ему, здравый ум оставил меня. В голове некоторое время, словно в вакууме слышались молящие крики Софи, но и они прекратились.
   Пелена понемногу стала рассеиваться, перед глазами начинали проявляться матовые контуры стоящих рядом предметов. На смену ярости пришла усталость и тупая боль в руке. Я упал на спину и пролежал ничком так ещё какое-то время, пока всё не приобрело прежние очертания. 
   Стоило мне встать на ноги, как перед глазами всё поплыло. Я посмотрел на тяжесть, что тянуло мою кисть вниз. Пальцы всё ещё сжимали подсвечник, с которого рубиновыми каплями стекала... кровь. Смотрю в сторону, и мой взгляд останавливается на лазурных кружевах, припорошённых красными бусинами. Взором поднимаюсь по шёлковому платью и быстро отворачиваюсь, еле совладав с подступившей к горлу тошнотой. Воспалённые глаза заслезились, а лёгкие будто сжали в тиски. Я хватал воздух ртом, словно рыба, и понемногу стал приходить, лишь дрожь по всему телу напоминала о недавнем приступе.
   Передо мной лежало в неестественной позе тело моей супруги. От её прекрасного лица не осталось ничего, что бы могло напомнить бывшую красавицу Софи.
   Аккуратно завернув бездыханное тело в ковёр, я закопал мою жену и свою душу на заднем дворе, под клумбой. Ветер безжалостно рвал листья с деревьев, дождь барабанил по крышам. Почва оказалась рыхлая и местами превратилась в небольшие болота, ноги утопали в грязи, будто сама Земля хотела принять меня в свои недра, но вместо меня там теперь лежит Софи.
   Со скоростью, которой позавидовала бы любая горничная, я убрал в гостиной все следы недавнего душегубства. Алкоголь больше не лез в горло. Перевязав руку бинтами, я отправился на поиски чёртовой шавки. Я был убеждён, что всё это из-за неё, иначе во мне бы не проснулся такой поток ярости. На месте Софи должна была быть собака. Ах, Софи! Что же я наделал...
   Бигль будто сквозь землю провалился, на что я искренне надеялся, ибо попадись он мне на глаза, я тут же размозжил бы его маленькую голову о стену. Время поджимало, приезд её родственников должен был настать через считанные дни. Под утро, недолго думая, я принялся за письмо.

«Дорогая моя матушка!
   Пишу, чтобы уведомить Вас о неотложном отъезде к моей тяжело заболевшей подруге – Мари К. Передайте всем родным мои искренние извинения.
С любовью,
Софи.»

Позаботившись о том, чтобы письмо отнесли срочно сегодняшним числом на почту и отправили на N. адрес, я сел в широкое кресло перед камином и долго еле заметная полуулыбка не сходила с моих уст. Тем не менее, моя удачливость скоро истощалась. На второй день привратник сообщил мне о приезде двух карет. Полагаю, читатель уже догадался, кто были моими гостями.
   Поцеловав меня по-русски три раза, она стала сетовать на поездку, головную боль и прочее, прочее...
   - Извините, а Вы не получали записки от Софи? – спросил я, когда уже все устроились в гостиной.
- Конечно же, получила! Честно признаться не имею понятия, кто такая Мари К., но, надеюсь, она скоро поправится и Софи присоединиться к нам. Я решила, что это не повод для отмены поездки, – широко улыбнувшись густо накрашенными губами, ответила она.
   На следующий день после их прибытия мы собрались на заднем дворе за чашкой чёрного чая со сливками. Солнце грело своими лучами, играя на листьях, покачивающихся от ветерка, деревьев.
   - Ах, какие чудесные цветы растут в Вашем саду!
   Я натужено улыбнулся. Если бы она только знала, что скрывает в себе грунт…
   - А какой аромат исходит от дикой розы! – отмахиваясь веером, продолжила вдова.
   Увлечённый разговором с её молодым любовником и сыном я уловил нотки медово-фруктового аромата. Проследив за её взглядом, я нашёл место, где и впрямь разрастался куст с округло-заострёнными, налитыми багровым светом, лепестками. Моё удивление произвело не столько сам куст, который необъяснимым образом вырос над телом моей благоверной, раньше его не было, этого забыть я никак не мог, а приближающийся звук, похожий на протяжный вой. Похоже, этот необычный шум привлёк не только моё внимание, в следующую секунду все посмотрели в сторону приближающегося пятна. Без сомнений, это был пёс. По спине и затылку пошёл неприятный холод, от которого на дыбы встали все волосы. Когда она приблизилась на расстояние двух метров, всем стало ясно, что это собака Софи. Вдовушка радостно воскликнула и закликала его к себе, маня печеньем. Однако пёс не спешил за угощением, он со всем остервенением дворового пса начал рыть под кустом проклятых роз! Дикий ужас тонкими щупальцами охватил мою плоть, сердце бешено билось о рёбра, грозясь разорвать грудную клетку. Смешки гостей усиливались вместе с попытками Божьей твари откопать из-под земли то, о чём я старался не думать. На ватных ногах я стал отгонять пса от цветов, на что он предостерегающе зарычал на меня, чем вызвал шутки со стороны. Если я не отвлеку его сейчас, он раскроет перед всеми ужас прошедших дней. Тем временем собака рыла дальше, не замечая шипов растения, которые впились в его морду.
Смех затих. Несчастная вдова успела только вскрикнуть. Преданный пёс жалобно скуля и рыча вытягивал из земли руку. Руку Софи.