Храм Огня в Лужково

Мой друг и барабанщик в нашей группе  Krahmal Prints  был еще и крутым печником, в придачу ко всем остальным своим талантам.

Печному делу он выучился у отца своего Дмитрия.
           Дима (Нецветаев) был личностью незаурядной – поэт и охотник, почти все время проводил в лесах или глухих деревнях, дома не имел, жил то там, то сям, где клал  печи или просто в шалашах. В заброшенных домах бывших тюремных поселков, где оставались жить те из заключенных, которым некуда было возвращаться. Он и сам отсидел, вроде бы, за драку с ментами.
           Россия – это такая страна. Где сидели почти все, кроме тех, кто охранял,
           Дима был этаким русским Зверобоем, большим любителем алкоголя.
            Хомс пошел в него, как говорится.
            Когда Хомс овладел печным мастерством, он стал брать шабашки и работать печником от социальной помощи.
            В те года Очер почти полностью состоял из деревянных домов с печным отоплением, а социальная помощь должна была оказывать бесплатный ремонт печей пенсионерам, инвалидам, ну и кому это было положено. Я напросился ему в подсобники, платили от соц помощи не шибко, а работы по ремонту печей всегда тяжелы. Легче построить печь с нуля, чем ремонтировать печь-старушку, разбирать, счищать старый раствор и сажу, иногда даже мыть кирпичи водой, но печники – они типа масонов, у них свои врубы.
            На печах от соцпомощи Хомс отполировал свое мастерство и стал крутым профи в этом деле. Печники всегда востребованная профессия, особенно в маленьких городках, подобных нашему, без шабашек мы не оставались, но у Хомса была противная привычка просить денег в два раза меньше, чем было бы надо и уменьшать срок, за который можно сделать работу тоже в два раза.
            Если работу мы могли сделать, например, только за неделю, то он говорил, что за три дня все сделает.
            В общем, мы оба убалтывались, а получали копейки.
            Конечно, если делали печи каким-нибудь божьим бабушкам, то это выходило, типа, благотворительности. Но иногда мы делали вполне богатым людям, и это было уже обидно. Как я уже говорил – печи делать, а особенно ремонтировать старые – это очень тяжелая работа, требующая приема тяжелых наркотиков, в нашем случае химии из маковой соломки – тутошний вариант русского героина. Поскольку основные заказы были именно летом и осенью – во время макового сезона. А человек под дозой мака не знает усталости, ему не знакомы понятия холод или жара. Ну. Знаете песню Мамонова –Цветы на огороде-


               В июне 2000 года мы с Хомсом прозябали без денег на его маленькой хате по улице Стеньки Разина. С меня только что сняли условку по амнистии, которую объявил Путин, когда пришел к власти. Мне были  нужны деньги, чтобы финансово помочь Свете, которая все еще жила в Перми с маленькой Сашей и не имела работы, разносила травяные чаи на Стахановском рынке, чем и жила. Конечно, это были копейки. Сразу же после дефолта 98 года со мной рассчитались на моей предыдущей работе. Но те огромные деньги, которые я заработал в лесу, превратились в мусор, мне их хватило только чтобы купить немного шмоток для Саши и Светы, да на стакан травы.

           Но тут к нам приезжает знакомый дяденька – отец одного знакомого молодого нарика с Чапаевского гетто и говорит, что у него есть для нас шабашка. Он купил дом в Лужково и хочет там построить печь. Да не просто печь, а целый храм огня.
           Дом был, по сути, в три этажа.
           Первый этаж полуподвальный – там требовалась русская печь с лежанкой для бабушки, второй этаж – типа гостиная – там должна была быть большая голландка с тепловым щитком. Третий этаж был полу чердачный – на нем нужно было соорудить камин.
            Конечно, чтобы протянуть всю эту тепловую махину требовалась немаленькая труба. Наполовину из кирпича. Наполовину железная.
            Я прикинул объем работы – по мне вышло около двух месяцев полноценного труда. Но Хомс помахал руками в воздухе и заявил, что все сделает за три недели.
             Дядька сказал, что с него хавчик,  сигареты и чай, и огласил сумму, которую он нам заплатит за работу (какие-то смешные деньги. Даже учитывая  хавчик, чай и сигареты). Но этот гад, Хомс, взял и согласился.
Когда дядька уехал, я повертел пальцем у виска. Показывая Хомсу, что он ваще спятил, что надо было просить в три раза больше и что за три недели даже на полнейших бодрячках такую работу не сделаешь.
             Хомс сказал, что он будет все-таки кормить …..( потом выяснилось, что под хавчиком подразумевалась старая проросшая картошка, чай он подгонял отстойный и не часто. А сигаретами была Прима, екарный бабай. А мы курили как минимум Петра Первого. Он был тогда еще нормальный, с хорошим табаком.)
             Но мы договорились, от этого никуда нельзя было деться.
             Был, правда, огромный плюс. Дом еще не был достроен и заселен, мы могли жить в нем, не ползая за пять км в Очер. При доме был еще большой огород и банька, и он стоял, фактически, на берегу пруда.
              Тогда в Очере банчила травой некая Света из большой криминальной семьи, часть этой семьи сидела, часть уже вернулась. Никто не знал, кто ее крышует – бандиты или менты, или никто ( мы тоже часто торговали травой без всяких крыш), но вела себя она довольно смело – даже ночью у нее можно было купить пакет или даже пятку, если не было денег, иногда она давала в долг тем, кто отдавал (например, мне). Трава у ней была вполне ничего, не супер-пупер, но годилась. Но как назло перед самой нашей шабашкой трава у ней закончилась, и мы остались на голяках, а маковый сезон наступал нам на пятки, но мы с Хомсом решили не колоться в этот сезон,  просто так пить кокнар для бодрячков и рабочего настроения.
             Деревня Лужково, где находился этот дом расположена по обоим берегам лужковского залива Очерского пруда, очень красивые места со спившимся контингентом. Как и положено русским деревням. Она была намного старше Очера и заселялась когда-то староверами и прочим беглым людом. Которые были не в ладах с властью, поэтому почти все дома имели там первый полуподвальный этаж, чтобы не сгореть, если будут сжигать дом,
Так же там строились и дома новые. В таком доме нам предстояло работать и жить почти все лето. Нужный кирпич и глина к нашему там появлению были уже привезены. Был уже положен фундамент для печи из бетонных блоков, ведь печь тоже должна стоять на фундаменте.
             Но в обычных деревянных домах с большим погребом под печью ставили деревянный сруб, а здесь хозяин кинул просто бетонные блоки, которые надо было еще выровнять, чтобы печь стояла прямо.
             Вообще то, история отопления русских домов очень интересна.
До самого 18 века дома на Руси были курные, то есть не имели трубы, печи были глинобитные, а дым выходил в двери или в специальные отверстия под потолком. Потолок и стены были полностью в саже. Трубы появились лишь с распространением огнеупорного кирпича, тогда уже и стены домов стали белить. Печь всегда ставили в центре избы, чтобы весь дом был теплым, на самой печи делалась лежанка, чтобы спать, поскольку печь при суровой зиме долго хранит тепло. Под потолком еще протягивались деревянные палати, на которых, чаще всего, спали дети. А летом сушили лук.
             Я сам в детстве часто спал на печи и все еще вспоминаю, как славно там спалось.
             Когда мы въехали на шабашку, мак уже начал цвести.

Работа двигалась слабо. Пола в полуподвале не было, толкового прохода тоже. Все это еще, действительно, напоминало землянку. Освещение служила, видавшая виды,  переноска.

             На русскую печь уходит много кирпича – это большое и массивное сооружение. Да и выложить свод – дело хитрое.
              Трава у Светы кончилась.
              Раздолбанный  кассетник играл Чижа живые концерты, где песня – Вена – моя эрогенная зона – повторялась в разных вариантах. Как назло, все вело к тому, что наш обет – не колоться- будет нарушен. Так и случилось.
               Хомс, который везде всех знал, встретил одного знакомого лужковского парнишку, который только что вернулся с малолетки.
Никаким таким злодеем он не был, просто стащил у кого-то что-то в компании таких же, как он, деревенских парней. А все дело спустили на него, чтобы парней постарше не посадили надолго. Обычная история.

               Этот парнишка сказал, что у него на огороде есть  мак и что его батя хочет замотать его за бутылку. Хомс сказал –окей-
                Хомс сказал – Только разок, для рывка, чтобы русскую печь сделать!
                Я сказал – точно! Для рывка!
               Но мака оказалось мало – ну на одного.
                Мы взяли его за чекушку. 
                Хомс подписал Малого помочь покосить ночью, и мы тоже его вмажем.   Малой сделал вид, что он уже кололся. Но было понятно, что вряд ли. Хомс сгонял на велике в Очер, к себе на хату, чтобы взять там кухню.
                Кухня – (наркоманский сленг – все необходимое для изготовления какого-либо наркотика)
                Ночью Малой с Хомсом посетили еще парочку огородов и собрали достаточно большой маковый букет, чтобы вышло, как говорят в народе, на троих. Мы с Хомсом не кололись уже год, поэтому нам много было не надо. Растворителя было немного,  мясорубки не было, поэтому решили варить марочки (отрезаются маковые бутоны, головы, маковое молочко выдавливается на тряпочку или бинт, потом высушивается. Потом варится в железной кружке в небольшом количестве воды до ее испарения, на дне остается сухая коричневая корка, которая потом варится в небольшом количестве растворителя. Как видно из последнего – данный процесс весьма огне и взрыво- опасен и требует максимальной осторожности, поскольку пары растворителя тяжелые и идут вниз, а не вверх.

                Варить начали только часа в три ночи.
                Перед варкой я все время напрягал Хомса, чтобы он нашел, чем прикрыть открытый огонь (варили на газовой плите). Он долго искал, потом нашел старую огромную сковородку, но, когда я начал варить кору в растворителе, я напрочь забыл сделать самое необходимое и не закрыл огонь.          
             Как говорится – И на старуху бывает проруха –
                Я держал кружку с растворителем плоскогубцами и сунул ее прямо в открытую газовую горелку. Тут же вспыхнуло огромное пламя и мигом подожгло меня, одетого в синтетические китайские треники и куртку.
Полутемный прируб осветило невероятным красным пламенем. На несколько мгновений моя душа оторвалась от тела и взлетела под потолок.
То, что она увидела, ее просто восхитило – пылающий человек держал в руках пылающий факел. Настоящее файяшоу. Жаль, что в те годы не было телефонов с камерами – этот кадр стоило заснять!
          Как хорошо, что я не из тех, кто поддается панике.
          Урони я кружку с пылающим растворителем, сухой, весь в древесных стружках недостроенный прируб – мигом бы заполыхал.
Я просто аккуратно поставил кружку на стол и тут же закрыл ее той же сковородкой. Пламя погасло. Хомс тоже не из тех, кто поддается панике – он похватал все байковые одеяла, которые валялись на обычной железной кровати и обмотал ими меня. Я тоже потух и дымился.  От полного ожога меня спасло то, что я был одет, кроме синтетики в хб плавки и футболку.
Все остальное, включая, волосы на голове основательно обгорело – кожа свисала кусками. Я понимал, что после шока, мое тело почувствует сильную боль, но ведь я как раз варил обезболивающее. Я хладнокровно завершил свое дело. Малой лужковский парень. Видя, что человек, который только что полыхал и теперь выглядит как Зомби, продолжает  варить наркотик, замахал руками. Сказал, что ему ничего не надо и быстренько слинял, хотя Хомс говорил ему, чтобы он остался, ведь не зря же косил полночи с нами мачину.
Малого только след простыл.
             Раствор получился хороший, я вмазался, а потом пошел уже на скорую. Где мне сказали, чтобы я перематывался бинтами в фуруцилине, пока все не заживет.
             Недели две-три после этого я был весьма похож на мумию – весь забинтованный,  но надо было работать, так что пришлось варить мак и колоться, иначе я бы от сильных болей работать бы не  смог.
              Таким макаром, обет был нарушен, но мы, действительно, довольно быстро соорудили русскую печь.

               Когда вышли на второй этаж – работать стало веселее. Не надо было уже таскаться с тяжелыми кирпичами и глиной в подвал, где Хомс что-то делал при дряблом свете переноски. На втором этаже было светло. Да и печь надо было простую голландскую.
              В наших краях голландкой называют печь с плитой, на которой можно готовить пищу, но и с тепловым щитком для обогрева.
              Жаркое лето было в самом разгаре. Мы неплохо проводили время, кололись, купались, топили баньку и сколько-то работали. Часто приезжал хозяин, говорил – что мы так медленно. Хомс тряс с него авансы. Нам надо было что-то есть и курить. Работа шла медленно. Слабый на желудок,  Хомс постоянно блевал. А когда не блевал – то зависал прямо над кладкой с кирпичом в руках. Иногда мы жарили кузьмич (Конопля, жареная в сахаре на подсолнечном масле) из местной травы, которая росла со старых времен на ферме в деревне Верещагино, прямо на навозных кучах. Это была убийственная трава. Тогда уж было совсем не до работы, мы просто валялись на кроватях в странных гашишно-маковых видениях.  Сопровождаемых всякой тянущей музыкой из разбитого кассетника. Траву из Верещагино нам притащил бродячий наркоман Шурик Красный. Родом он был из Очера. Но давно уже не имел никакой родины, кроме Интерзоны (смотрите фильм Обед нагишом). Зиму он проводил в каком-то католическом приюте для наркоманов, а летом пускался в бега по знакомым маковым деревням. Жил где-нибудь в лесу. Косил мак топором или ножом. Варил без всяких химикатов, тем не менее, его вставляло. Конечно, если все было, особенно ангидрид уксусной кислоты, то он не отказывался. Одно время он завис у нас и, в благодарность за приют, сгонял до Верещагино и накосил там огромный мешок травы. Сам он траву не употреблял – только мак во всех его проявлениях. Он был из тех нариков, которым было уже все  пофигу – и жизнь и смерть.
               Он быстро куда-то исчез,  а трава осталась. Много травы.
               Как-то я приехал за ней на велике из Лужково в нашу хату по улице Стеньки Разина, а там меня поджидала толпа чапаевских джанки, которые тоже хотели поесть кузьмича. Юра Бабушкин (он же Минька), Андрюха Иванов (он же Ваня) и Леха(Ленчик). Они уговорили меня пожарить кузьмича у них в вагончике, где стояла музыкальная аппаратура, а заодно и варились всякие наркотики, а потом накосить маку и вмазаться. Такая вот культурная программа на вечер. Я не очень-то ладил с Бабушкиным, который часто вел себя заподлянски, но с Ваней мы всегда были друганами. Он был отличным музыкантом и просто хорошим парнем (это, наверно, и привело его к суициду в 2004 году). Мы поджарили у них довольно большую сковородень травы. Леха не стал есть, ему надо было завтра на работу в завод, Бабушкин съел чуточку, оказалось, сто он еще наелся всяких транквилизаторов. А мы с Ваней что-то, видимо, переборщили. Но кузьмич был медленный и долго расходился, мы успели полазать по огородам и накосить целый мешок маку.
                Удолбанный транками, Юрик хотел непременно выдоить весь этот мешок, хотя была уже глубокая ночь и нас с Ваней начало уже нехило стегать гашиш. Мы поняли, что, если будем еще собирать сок на марки, то не сможем вмазаться, нас просто унесет в космос. Бабушкин быстро сварил и первым поставился сам, а потом стал раздавать нам наши дозы. Это очень было похоже на очередь в магазин, только продавец был очень серьезен, а мы хохотали как дебилы,  я помню, как вокруг меня стали летать электрогитары и барабанная  установка, но я еще успел уколоть сам себя, а Ваню пришлось держать, чтобы он не упал от хохота.
                Когда мы вышли из вагончика, меня тоже сильно накрыло, Было очень темно и холодно, только где-то в далеком космосе пылали миллиарды очень ярких звезд. Я очнулся утром следующего дня на хате по Ст.разина, не помня, как я там очутился. Но я вспомнил, что ничего не оставил наутро. Но у меня была небольшая заначка из выборок (кусочки ваты, сквозь которые фильтруется грязный раствор), я сварил ее и пришел в норму.
                Потом Ленчик мне рассказал, что дотащил меня на своей спине до нашей хаты и уложил спать, а пока он меня тащил, я ему изложил свою версию о появлении вселенной и еще много о чем. Он сказал, что ничего подобного никогда ни от кого не слышал. Но что конкретно я говорил, он мне не сказал.
                Ване, как оказалось, повезло меньше. Он очнулся в логу за вагончиком и долго на всех обижался, думая, что его кинули умирать.

                Как молоды мы были, как искренне любили, как верили в себя….

                Печь потихоньку росла и наши с Хомсом дозы тоже росли и стали просто огромными. Недостатка в маке не было. Огороды в Лужково просто ломились от мака.
                Наконец на третьем этаже (ну или втором, это как считать) Хомс поставил красивый небольшой камин и поставил на чердаке трубу, но вот что-то зарядили проливные дожди, а мы не успели накосить, нас стало подкумаривать и именно в это время Хомсу вдруг стало необходимо проверить печь, и он ее затопил. Печь топиться не желала, дом наполнился едким дымом, на улице шел ливень, спрятаться было некуда….
                Хозяин все-таки заплатил нам по полной, хотя и потом печь топиться не хотела.
,                Хомс объяснил это тем, что такой массив и не будет тянуть, пока полностью не просохнет (так оно и есть).
                В итоге мы получили все равно копейки, поскольку почти все выбрали авансами за время работы.
                Это была моя последняя с Хомсом печь.
                Как только мы закончили эту шабашку, Хомс надыбал где упаковку феназепама и сказал, что он бросает торчать, на что я ему сказал, что он сначала бы скинул дозу, чтобы легче переносить ломки. Но он сказал, что нет – все, конец торчу.
                И бросил, правда, потом он болел всякими болезнями года полтора, а то и больше.
                Это лето в Лужково стало последним сезоном и для меня.
                Следующим летом я варил и пил кокнар, а потом и вовсе завязал с маком навсегда
                Лужково находится в низине и раньше, когда я гулял по лесным сколкам, что на горе по другую сторону от пруда, то часто видел, как из трубы того дома шел дым.

                Быть может, все-таки, мы не зря живем.