Гносеус. Глава 3. Душа уходит

      Глаза открылись. Губарь пришел в себя. Над ним стоял человек. Казалось, борода его свисала  до самого  носа  лежащего  на земле  Губаря. Человек смотрел на него.
      - Чего разлегся? - спросил он.
      Губарь, пыхтя,  приподнялся и сел.  При этом глаза его оказались на уровне груди незнакомца.
      - Э, да ты того!
      - Лилипут я, - жестко ответил незнакомец.
      - А я Губарь, - бестолково произнес сидящий.
      Лилипут усмехнулся.
      - А зовут меня Нестор.
     - Черта с два я буду звать тебя этим монашеским  именем.  Хочешь, -  в  свою  очередь усмехнулся Губарь, - я буду звать тебя Батей?
      Лилипут почесал бороду.
      - Ладно, - изрек он. - Ходить можешь?
      - Смеешься, гаденыш?
      Лилипут нахмурился.
      - Не  говори  со  мной  так. - Глаза его сверкнули и исчезли в темноте.
      Губарь вздрогнул и попытался встать.
     - Пошли, - сказал новоиспеченный Батя, - темно уже.
      Губарь встал, и они пошли через поле прочь от дороги.
      - Погоди, - опомнился Губарь. - эта дорога куда ведет?
      - Все дороги ведут в могилу, - мрачно философнул Батя. У Губаря по спине побежали мурашки,  хотя за свою беспокойную жизнь  он испытал многое.
      - Брось  дурить,  -  прорычал Губарь,  стараясь придать  своему  рыку побольше угрозы.
      Батя оглянулся.
      - Все  узнаешь.  Я тебе  помогу, так что  сам  не  дури... покойничек. -  Ба-тя хохотнул.
      Губарь сжал кулак,  но, посчитав, что его удар может сдвинуть у Бати мозги, остыл.
      - Ладно, Батя, нервный я.
      - Это  ничего,  рано или поздно все успокаиваются, - продолжал мрачно шутить Батя.
      - Слушай, кончай!
      - Осторожно!
      Губарь едва успел пригнуться -  по  волосам  процарапала   крючковатая ветка.
      - Ты леший что ли? - спросил Губарь.
      - Почти.
      Они вошли в лес. Губарь грабил руками перед лицом.
      - Вот и пришли, - успокоил его Батя.
      Из-под земли вдруг вырвался сноп света.
      - Спускайся.
      Губарь приблизился и посмотрел вниз.
      - Ничего, там ступеньки есть, и ростом пройдешь.
      - Давай ты сначала, - засомневался Губарь.
      - Да не боись ты, мне же дверь закрыть надо.
      - Дверь! - хмыкнул Губарь и полетел вниз.

      Милиционер Громов  мужественно  продолжал преследование катафалка.  Недостаток  тягловой мощности его  фургона  в этой погоне  не рождал ничего,  кроме досады.  К этому ни с того ни с сего  появлялись разного рода неприятности,  которых и быть не  должно  было. Именно сейчас надо было забить  железную  дорогу невесть  откуда  и куда мчащимися поездами,  которые  прежде  появлялись здесь,  как по праздникам.  В остальном была вино-вата дорога. Однако наши дороги прославились в веках и поколениях. Что еще можно сказать о них! Каким эпитетом возвеличить?  Да пожалуй, любое прилагательное нашего необъемного языка можно использовать для ее  описания.  Возьмем  наугад, например:
      долгая - уж такие есть, не приведи господи;
      убогая - ну, это кругом;
      строгая - попробуй, недогляди, такого недосчитаешься;
      широкая - это редкость;
      кривобокая - тут можно и целое  семейство:  лихая,  картавая, лживая,  бодливая,  наглая,  корявая,  дырявая, чумазая,  вздорная и  даже матерная;
      разбойная - от качества покрытия не зависит;
      тоскливая - как и жизнь;
      ретивая - может, это как раз то, за что мы ее все-таки любим, когда разу-дало поет душа и сердце стучит в погоне  за  взмывающей птицей.
      Мелидуб был   старым  захолустным  городом,  до  сих  пор  не представлявшим  для большого  начальства  какого-либо  интереса,  потому, например,  на  въезде  в город никогда не  располагался пост ГАИ.  Поскольку милиционер Громов знал это абсолютно точно, он был удивлен, увидев  издали  скопление  патруля,  состоящее из одного "козла" и телеги,  постав-ленной поперек дороги. Громов выругался: он без того чувствовал, что его погоня уже бессмысленна, а подобная задержка могла обрубить последние концы надежды,  ибо выехать из города можно было в нескольких направлениях.
      Громов  от злости  едва не протаранил телегу,  но пожалел  свою  машину - такой таран мог оказаться для  нее смертельным.  Он  выскочил  из машины,  но тут же был скручен мощным парнем в бронежилете и вдобавок  по-лучил  такой  удар  прикладом  автомата в  спину,  что  потом долго не мог вернуться в четвертое  измерение,  а  также  в первые три.
      Очнулся Громов лежащим на полу в кузовке  патрульной  машины.
Руки его были в наручниках.  Машина куда-то ехала. Спина дико болела, но возмущение  его было гораздо сильнее  -  он поднялся  на ноги и свалился на скамью. В стенке, отделявшей  кузов от  кабины  водителя, было открыто окошко.  Громов сунул в него голову и увидел за рулем того гада, который так недружелюбно встретил его.
      - Я сержант милиции Громов, - изложил он.
      - Громов убит преступником. Мы получили об этом информацию. А также о том, что преступник, убивший его, на его же машине скрылся   в направлении нашего города.
      - Скрылся? Чушь! - возмутился живой Громов. - Вот он я, живой!
      Водитель мельком оглянулся.
      - Так это можно поправить.
      Громов, зная возможности и методы, ощутив их на своих ребрах, отка-зался возражать.
      Они въезжали  в город Мелидуб.  Мелидуб был побратимом иностранного города Мелитополя.  Обычно российский город  начинается  с  деревянных  одноэтажных  домиков простейшего вида,  обнесенных сплошным деревянным забором. На лавочке у одного из домиков сидели две старухи возраста, доставляющего много недовольства местному собесу.
      Над дорогой висел транспарант: "Мы всегда рады гостям". Однако два мужика уже готовились снять его,  а вдоль дороги лежал новый: "Транзитный проезд запрещен".
      Старухи обсуждали  всего полчаса назад произошедшее здесь событие.  Именно полчаса назад по этой дороге в Мелидуб въехала похоронная процессия.  На ее беду сын одной из старух был начальником городской милиции, который в тот же момент ехал навестить мамашу. Увидев процессию,   перегородил  дорогу,  остановил  катафалк  и  потребовал документы.  Документы предъявлены не были. В результате был вызван патруль.
      Машину с  гробом поставили во дворе здания городской милиции, а сопровождающих затолкали в большую комнату с решетками  на  окнах. Однако во дворе катафалк простоял недолго: то ли кто-то проявил рвение, то ли кому-то понравилась машина, но катафалк загнали в гараж. Это привело к последующим трагическим событиям.

      В подземелье мерцал свет. Спуск был глубокий. Губарь осторожно спускался по шаткой лестнице,  уже жалея,  что поддался на эту авантюру. Наконец,  ступеньки кончились,  и,  ступив на землю, он почувствовал  запах  сырости.  Батя  быстро  скатился следом  и  подтолкнул  его вперед.
      - Только без самодеятельности,  тогда ты быстро доберешься до города. Под землей пролегают самые короткие пути.
      - А зачем мне в город?
      - Разве ты никого не ищешь?
      - Пошли они все...
      - Тогда куда?
      - Куда-нибудь подальше.
      Издалека   послышался  грохот,  казалось, он  приближался, но при этом почему-то ослабевал.
      - Что за черт?
      - Веди себя повежливей.  Должен предупредить,  что мутить это место небезопасно.
      - Лучше я вернусь обратно, да и друг у меня там остался.
      - Выбраться то можно, но вернуться уже нельзя, кто знает, что  там теперь ожидает!
      Губарь вдруг успокоился, какой-то раж охватил его.
      - Пошли, - резко сказал он.
      - Постой, возьми фонарь.
      Они двинулись в путь.  Губарь смело шел впереди.  Проход  был достаточно высоким,  так что даже ему не требовалось пригибаться.  Но ширина была небольшой, и скоро  руки Губаря, то и дело  касавшиеся стен,  стали мокрыми.  Он думал, что это обычная вода,  которая конденсируется на холодной поверхности стен.  Но  чем  дальше  он шел,   тем сильнее его одолевал неприятный запах.
      - Канализация что ль?
      - Всяко может быть, можно и так сказать.
      - Ты что ж, не знаешь, что здесь?
      - Как не знать!
      - Ну?
      - Узнаешь.
      - Давай не темни,  а то не посмотрю, что гном, укорочу до пяток.
      - Стой! я же предупреждал, эх...
      Батя не успел больше ничего сказать  -  сильный  поток  обрушился
сверху на  них,  Губарь  едва удержался на ногах,  но длилось это всего миг.
      По лицу  его текло.  Густая жидкость слепила и мешала дышать. Губарь отплевывался, но снова жидкость текла по губам - и он почувствовал ее вкус. То, что он понял, потрясло его.
      - Этого не может быть, - захрипел он.
      - А почему же не может?
      - Но ведь сколько ее здесь!
      - А ты знаешь, сколько людей гибнет каждый день?
      Губарь ничего не ответил. Его тошнило.
      - Воздуха! - простонал он.
      - Здесь все пропитано этим,  нужно привыкнуть. Поверь, это не так слож-но: там, наверху,  мы это видим  почти так же  часто, и давно  уже равнодуш-ны к ней.
      - Кровь! Но ведь она умирает!
      - Ничто не умирает, все продолжает жить, но в других формах. Здесь, под землей, текут величайшие реки скорби. Им нельзя противиться. Их никто не сможет остановить или повернуть вспять.
      Глаза Губаря вдруг вспыхнули в темноте.
      - Я погибну, если это не остановится.
      - Ты  погибнешь, если  попытаешься  остановить это.  Нам осталось
пройти совсем немного.
      - Нет!  -  закричал  Губарь.- Иди дальше сам,  сволочь!  Нет, стой! Не уходи! Выпусти меня! Нет! Уйди! - Губарь бился в истерике. Он колотил ку-лаками по стене, и брызги  летели во все  стороны,  но он не мог этого чувствовать,  потому что он уже не мог  разобрать, где его кровь, а где эти "капли скорби". А они все пребывали и прибывали.  Неумолимо, как течет время. И он слился с ним. И оно поглотило его.  И он растворился. Каждая  часть его  зажила  самостоятельной  жизнью,  и уже никогда не помнила о другой.  Разные части от разного объединялись, чтобы образовать нечто новое. Не к тому ли все и стремилось?

    Милиционер Громов сидел в КПЗ.  Ждать ничего хорошего не приходилось.  И он принял единственно верное решение,  тем более что он хорошо представлял порядки в милицейских учреждениях.  Дождавшись,  пока не наступила ночь, и в здании все стихло, он постучал в дверь. Через некоторое время приплелся дежурный и повел Громова в  туалет,  ибо здешние  камеры удобств не имели.  Вход в туалет располагался напротив дежурки,  в которой за стеклом сидел  старший. Наружная стена туалета была расположена со стороны двора, но в ней не было никакого окна,  даже лазейки с решеткой.  Не солоно хлебавши, он вернулся в камеру. Через час он снова позвал дежурного.  Тот пришел с дубинкой,  видимо, желая уточнить, долго ли его будут беспокоить.  Громов сказал:  "Я хочу сделать заявление. Или сейчас, или никогда". Но дверь перед ним захлопнулась. Однако дежурный не закрыл замок на ключ, а щеколда едва звякнула. Едва затихли шаги дежурного,  Громов подергал дверь - щеколда отошла. Он вышел из камеры и побежал в сторону,  противоположную выходу,  по лестнице он вбежал на второй этаж и в конце коридора увидел окно, на котором не было решетки.
      Он рванул шпингалет и распахнул окно. Двор был слабо освещен. Громов прыгнул в темноту. Во дворе не было машин. Оглядевшись, он увидел ворота гаражей.  Он попробовал одни ворота, потом другие - они подались,  и он проскользнул внутрь. Слабый свет, проникавший через приоткрытые ворота,  едва освещал тот самый катафалк, который он преследовал. Громов остолбенел.
      Мертвая плоть лежала  неподвижно,  как  казалось  при  первом взгляде, но едва взгляд останавливался,  было заметно легкое движение воздуха.  Это не было чем-то материальным, скорее, это было похоже  на галлюцинацию. Во весь рост поднялось существо, Громов не мог разглядеть отдельные черты фигуры, она не поддавалась подробному описанию, потому что все время в ней что-то менялось, но она была в то же время настолько цельной,  что изменчивость не затрагивала ее суть.
      - Я тебя жду, - услышал Громов тихий голос. -  К  сожалению,  у нас    не так много времени.  Но я постараюсь... Я долго путешествую по земле.  Моя  мудрость  основана  на таком  богатом опыте,  который  не уместится ни в книгах,  ни в человеческом сознании. И все же я передаю свою мудрость, но только ученикам, они обогащают ее и доносят до людей.  Ни одна книжная мудрость не заменит опыта жизни, ибо он уникален и неповторим.  Ты станешь одним из моих учеников. Ты  сам  будешь  презирать ничтожество своей жизни,  когда соприкоснешься с вечностью.  Но это придет не сразу. Ложь овладела существом  человеческим  - она питает самые гнусные его страсти,  и сила их умножается, человек не может противостоять им сам. Я должен научить его,  дать оружие.  Оружие всегда жестоко, потому что это борьба, даже если это борьба смирением. Я выпускаю зло наружу,  я освобождаю от него человека,  я заставляю его проникнуться этим злом,  слиться с ним,  вы-плеснуть его  на  окружающий мир  и ужаснуться  своему деянию.  Дай мне свои руки, на них есть капли крови, я окуну их во всевластные реки времени...
      Громов рухнул замертво,  но через мгновенье он поднялся и выбежал из гаража. Во след ему послышался глубокий вздох.
      Ночь освободила его.  Какое имя у него будет завтра? Он и сам этого не знает. Точно он знает лишь то, что это не будет одно из имен, которые он носил прежде. Ибо даже тогда, когда он носил самое великое имя,  не спасенья ждали  люди,  и когда под выкрики во славу этого имени копья протыкали человеческое мясо,  не спасенья  требовали люди.  У него нет дома, потому что у него нет родины, у него нет друзей, потому что время для него остановилось. Он могущественен, он может творить чудо,  и он бессилен, он не может изменить  самого человека, беспрестанно меняясь сам.