Иван Петрович любит Брамса

         

Он был "Оригинальный", считали одни, другие, наоборот - слишком обыденный, смурной даже. Петрова говорила, что он интересен, и что "ещё что-нибудь выдаст".

- Отчебучит! - вспучивала губки Прекрасная Виолончелистка.

Он ходил в берете. Идеальная бородка-эспаньолка, корректная лысина в положенном месте, костюм, по вечерам - ФРАК.
Иван Петрович  был артистом симфоничного  оркестра.
В большом музыкальном коллективе он дружил со всеми, но как-то молча, скорее, поддерживал отношения, точнее, не ссорился ни с кем. Был деликатен в своей оркестровой группе, лажу (что бывает) переносил молча, только лицо его как бы застывало при этом, казалось, он переставал дышать.
Но потом отпускало.
С дирижёром отношения тоже были ровные. В дебаты не вступал. И смотрел только на дирижерскую палочку в руках Маэстро. А руки у Маэстро были хороши, руки как птицы вспархивали, улетали высоко вверх, парили, падали вниз, трепетали и снова вздымались.  Иван Петрович даже видел свечение. Такое, зеленоватое...
Иван Петрович боготворил Маэстро.
Но тоже молча, без заискиваний.
Не любил Иван Петрович праздничные посиделки, суетливые выпивки перед концертом из граненых стаканов (когда играли "популярку"), разговоры про женщин и машины, и только улыбался, когда его приглашали.
Некоторые считали его желчным.
А любил Иван Петрович Брамса и копченую колбасу, которую привозили друзья-симфонисты  из Н-ска, у него была пара любимых фильмов, один из которых "Бриллиантовая рука". Он резал колбасу толстыми  кружками и включал фильм. Ему нравился главный герой-недотепа, и весёлый кларнетист из ресторана "Плакучая ива".
И это было его единственное развлечение.
Остальное время - кларнет. Старый, в потрепанном, обитом кожей, футляре, с бархатной подкладкой, кларнет, разобранный по косточкам и ребрышкам, лежал как живой. Иван Петрович всегда волновался, беря его в руки, в тысячный раз прикручивая прохладное его тельце, соединяя  торжественный  раструб, пробегаясь пальцами по знакомым, как улочки по дороге в  филармонию, податливым кнопочкам.
Он чувствовал его настроение.
Иногда кларнет заболевал, кода репетиция была не на высоте, Иван Петрович прикосался к его горячему телу, и у него тоже поднималась температура.
С женщинами у Ивана Петровича не складывалось, ни арфа ни скрипка не прижились в  доме, где живёт его Высочество Кларнет.
Арфа капризничала и хотела верховодить, а скрипка была обидчива и плаксива.
 Зато весной усаживался  на карниз белый голубь, слушая кларнетовые гаммы, моргал бисерным глазом и стучал клювом. Иван Петрович растворял окно и давал крошки. Им было хорошо втроём.

В быту был Иван Петрович аскетичен, но вот совершать покупки сопрягалось у него с некоторыми сложностями. В магазин он шёл как на минное поле, хотя  с оружием.  Продавщицы потешались над ним, кода он не мог сориентироваться в товаре. Но интересно, Иван Петрович  виртуозно ставил зарвавшуюся фифу продуктового (или промышленного) фронта на место. Когда продавщица делала вид что не видит его, "в береточке",  на его просьбу показать что-либо, он, постоявши немного, вытаскивал оружие:

- Девушка, я же не прошу вас показать бретельку, - тихонько выстреливал он, как камешком.

Когда не действовало - палил картечью:

- Девушка, я же не прошу показать какого цвета у вас трусы, - и кларнет его молча краснел в футляре.

О, это действовало мгновенно. Девушка, иногда уже совсем степенная, краснела, начинала глубоко дышать, и, растерянно-оскорбленная, показывала товар, а Иван Петрович, тихий, интеллигентный, говорил "благодарю", и рассматривал, или покупал требуемое. Все знали эту его "фишку", и она повторялась, так как сервис в те времена ещё не был совсем ненавязчив.
Раз на продавщицкую истерику прибежала замша, но увидев Ивана Петровича,  в беретке, с эспаньолкой, ушла, неопределенно пожав плечами.

Он был хорошим кларнетистом. После СОЛО подходил красивый, нежный дирижёр, и, с поклоном, приподнимал его  за руку.      
Зал аплодировал стоя.
А он зажимался, не дышал, хотя лажи не было, был успех.

Иногда ходил Иван Петрович подработать "на жмура", пронзительный кларнетовый звук, придавал процессии особый трагизм, рыдали женщины-родственницы, а после процессии, дома, Иван Петрович напивался. Я

Он мечтал сыграть соло в квинтете Брамса.
Но время изменилось, ушёл любимый дирижёр, приехали иностранные, очаровательно-улыбчивые, хорошо считающие и зарабатывающие деньги.
В музыку пришёл бизнес. И много молодёжи.
Молодежь опаздывала на репетиции и фальшивила.
Он стал меньше играть, партий не давали, и даже просили продать кларнет, предлагая хорошие деньги.

- Может тебе трусы продать? - вытаскивал автомат Иван Петрович.

Он нервничал. Слушал музыку, терзал уставший двухкассетник, мучительно отматывал, останавливал, переслушивал, что-то отмечал ручкой, он хотел услышать тот единственный, правильный, хрупкий звук нежно-зеленого цвета, который может выдать только один единственный инструмент в мире - его               
               
                CLARINETTO ...

Бородка-эспаньолка его поседела, стала совсем белая.
Старый берет, казалось, тоже поседел.
И раз приснился Ивану Петровичу сон: Прилетела его белая птица, и сказала ему что-то очень важное.
Но утром  он не вспомнил.
На репетиции  Иван Петрович был растерян, путался, сбивался с ритма, нервничал, даже злился, и все поглядывали на него с любопытством, не понимая. На третьей части, Брамс строго посмотрел на него с портрета на стене, а ближе к каденции,  Иван Петрович встал, аккуратно, неспеша, сложил кларнет в бархатное царство, поклонился и вышел.
Дома он налил рюмочку, разделся, что-то черканул на столе, положил рядом кларнет.
И умер.

Иван Петрович лежал как живой в бархатно-шёлковой подкладке.
Но похоронах  был весь состав духовых, но не было  кларнета, и не голосили женщины.
А на поминках много и тепло вспоминали, и про колбасу, и про трусы.
Петрова  сказала, что всегда считала его неординарным.
Только плакала молоденькая неопытная стажёрка из группы оркестровых, сидевшая в углу столовки. Иван Петрович оставил ей кларнет.
Она вспоминала, как Иван Петрович напрягался и не дышал, когда она фальшивила.