Исповедь или На деревню к бабушке

У меня не было детства. Нет, наверное, не так. Я не помню, чтобы у меня было детство. Я не помню сочной травы, которая щекочет мне маленькие голые пятки. Я не помню песен родника со жгуче-холодной водой. Я не помню запаха сена и того смешанного чувства, когда случайно, с разбегу наступил прямо в коровью лепешку. Я не помню упругие бока белой задумчивой лошади, которая так часто гуляла у нашего старого дома. Я не помню, потому что этого не было. Зато я помню калитку, за которую редко когда я могла выйти одна. Я помню отсутствие друзей и ковыряния в песочнице во влажном песке, когда единственными моими собеседниками были березы, что склоняли свои зеленые головы все ближе и ближе к земле. Я помню пса, рыжего, с белыми кисточками на ушах, которого нельзя было гладить, потому что он кусался. Я помню, как три месяца на даче были для меня ссылкой. Я всем сердцем ненавидела ее. Так сильно, насколько только способен ребенок семи лет. Мне не хватало свободы, мне не хватало полей и разбитых коленок, всего того, о чем я читала в книжках и слышала от мамы. Я хотела как можно скорее стать взрослой, чтобы больше не быть сосланной в клетку с зелеными прутьями и искусственным пением реки, которые были мне будто бы недоступны. И вот я стала взрослой, и я не помню, чтобы у меня вообще было детство.

Однажды летом к нам привели мальчика, у которого волосы были цвета пшеничного поля. Они развевались на ветру, и мне отчаянно хотелось запустить в них свою ручонку и неаккуратно взъерошить. Мальчик был результатом невероятных хитросплетений родственных связей моего дяди, который являлся и мне, и всем окружающим, в образе старого, на капельку ополоумевшего, деда. Он был старше тетушки на 20 лет, у них не было общих детей, и я не видела никакого смысла в их совместной жизни. Для меня это было странным и немного неприятным. А мальчика того звали Алёшей. Он приезжал к нам на дачу с родителями, раза два за лето, и это было для меня настоящим праздником, радостью, сравнимой разве что с ведром малины, которое можно съесть мне аж целиком (к слову и этого ведра у меня так никогда и не было). От Алёши я получила первый комплимент, Алёша снился мне в добрых снах, где он спасал меня от страшных чудовищ. Алёша, впоследствии, станет моей первой любовью, которая безответно затянется на 12 горьких лет. И именно Алёша разбавлял мои унылые лета на даче, на отшибе поселка, где жила одна сплошь интеллигенция.

Я взрослела. Не стало бабушки. И пришло первое лето, которым я была предоставлена самой себе. Моя тетушка, женщина довольна своеобразная, мне всегда было сложно с ней ладить, вследствие чего я всю жизнь думала, что она не очень-то меня и любила. И вот, звонким июньским днем, меня впервые отпустили одну в магазин, на фиолетовом велосипеде троюродной сестры. Сердце мое замирало, когда тетя, развалившись на террасной тахте, растягивая фразы, вещала мне, что, мол, надо в магазин, а ей совсем не хочется куда-то вставать, куда-то идти. И вот, разрешение получено, велосипед оседлан, в ушах свистит непоседа-ветер, песок стоит облаками за быстрым колесом. И звенит неугомонный велосипедный звонок! Дороги, знакомые с малых лет, вились передо мной совсем другими, асфальт, казалось, исторгал из себя жар прямо мне под ноги. И я крутила педали, веря, что отныне лето не будет ссылкой. Все изменилось.

С тех пор я уезжала все дальше и дальше. У меня по-прежнему не было друзей. Зато был велосипед. А еще солнце, теплый ветер, дурманяще пахнущая вода, трещинки на асфальте, бабочки павлиньеглазки, краснобокие яблоки. Я колесила целыми днями. Иногда, я виделась с Алёшей. Он был влюблен. Не в меня, разумеется. Я заходилась от ревности, писала о нем стишки, строчила бесчисленные дневники, бережно хранила в памяти все то, что, возможно, могло нас когда-нибудь все же объединить. А потом я поехала к нему на концерт. Мы поехали. Все вместе. Я, тетя, дядя. На старенькой машинке с номерным знаком УХО, который всегда заставлял меня заходиться безудержным смехом. Алёша – пианист. И тогда, он мне казался самым великим, талантливым, утонченным, волшебным. И таким недоступным. После концерта он подарил мне охапку цветов. Нежные флоксы. Я была счастлива, я смеялась и плакала, мне было стыдно и неловко, я была так счастлива. Но это ничего не поменяло. Он был влюблен. А у меня был мой велосипед.

Мне исполнилось 16 лет. Всю суровую зиму, рассеянную весну я ждала. Ждала мига, когда я прыгну в стремительную гудящую электричку, которая увезет меня в мой новый мир, к кривым корням в лесу, к заросшей реке, к соснам-великанам, в мою Святую Святых. И я прыгнула, уехала, и вот я снова считаю ямы на дороге до старого угрюмого дома на холме. А потом пришел жаркий пьяный июль. И в десятых числах природа не выдержала плавящихся дорог, и зарядила гроза. Падали деревья, река бурлила, Святая Святых бушевала. Я рассекала лужи бордовыми резиновыми сапогами. Я выгуливала рыжего пса, который в один миг вдруг стал меня слушаться и ходить рядом. Когда мы приближались к дому, грянул гром. Пес умчался вдаль. Суматоха, события, неясные, новые, сменяли друг друга с бешеной скоростью. А вечером, сидя на любимом втором этаже, я посмеивалась над несколькими чумазыми деревенскими мальчишками, которые в такую непогоду вздумали строить баню на нашем пляже. На следующий день, через колючий малинник, я пошла к ним. Невероятная сила влекла меня. Впервые я могла пообщаться с кем-то, кто бегает все свои годы босиком по земле, дует в одуванчики, извлекая из них душераздирающие песни, и ничего, совсем ничего, не боится. Еще издали меня окликнули. И этот голос я запомню на многие годы вперед. Ведь этот голос лился ядом мне в уши. Мальчик был смуглым и кудрявым. Его звали Илья. Вмиг стало нереальным все, что происходило со мной. Велосипед, душистые яблоки, Алёша, флоксы. Сутками я пропадала в новой компании, с босоногими пацанятами, со смуглым кареглазым убийцей моей жизни. Мы пили, вдыхали глубоко в легкие никотин и другие пары, которые отравляли наши рассудки. Он бросил меня, конечно же. Такие мальчики никогда не находят себе места. Они все время куда-то мчатся, закуривая на ходу или добавляя себе иной скорости, а за ними шлейфом тянутся все обманутые, обиженные. Брошенные. И я решила последовать его дорогой.

Рыжие волосы мои развевались. Я исторгала из себя вино, выпитое часом раннее. Вытерев рот рукавом, я распрямилась и, шатаясь, стояла на дороге, по которой еще год назад я неслась, не зная ни горестей, ни страха, ни жажды. Мне казалось, что я не одинока. Что я теперь с кем-то. У меня есть компания, с которой я могу прыгать с дамбы или смотреть, как бушуют страсти на междеревенском футбольном матче каждую субботу. Когда кончалось лето, я жила только двумя вещами – алкоголем и мыслями, что скоро снова наступит светловолосый июнь. Я придавала налет романтики и несчастной любви всему, что со мной происходило. Будь то жизнь на притоне, где стоял грязный, прожженный диван, по паркету перекатывались бутылки, стекла были побиты. Будь то другие города, где я всегда находила самых отъявленных негодяев, просто для того, чтобы не чувствовать себя одинокой. Я запихивала в свою жизнь все, лишь бы она не казалась мне пустой и бесполезной.
 
Однажды, я сдалась. Это произошло под шум прибоя, в 35 градусную жару. Я жила на море больше полугода. В специальном месте, где мне помогали подлатать мою истерзанную душу, которая так отчаянно вымаливала любовь, друзей, покой. На морском берегу мне подарили все это.

Когда я приехала в Святую Святых в следующий раз, мне стало нестерпимо грустно. Я ходила по тем же дорогам, видела тех же людей, и мне казалось, что все это остановилось тогда, в пьяные мои 17 лет. Илья с годами стал совсем плох. Позже я узнаю, что жизнь его закончилась примерно тогда же, когда и моя. Только вот мне дали еще один шанс. А он дальше идет совершенно вслепую.
 
Периодически меня посещало эти годы странное желание. Сбежать в глухую деревню, где ходят на выпас коровы, где куры клюют зерно на заднем дворе. Где я могу бегать по полям, собирая огромные букеты цветов. И мне казалось это странным, я откидывала от себя эту мысль, убеждая себя в том, что это просто желание убежать из реальности, от ответственности и взрослой жизни.

А сейчас, я стою на кухне в городской квартире, пью заваренный хвощ и понимаю, что у меня не было детства. И я хочу, чтобы оно было. Понимаю, что я готова заплатить любую сумму, чтобы где-то ждал меня старенький домишко, с бабушкой в фартучке, которая заставит меня доедать суп, и только потом отпустит бегать с соседскими мальчишками по оврагу. Стрелять из рогатки, петь песни у костра, гонять на звонких велосипедах, брызгаться в холодной реке и смеяться, зная, что впереди еще целая жизнь. А сейчас все – просто детство!

21.09.2017.