Уважаемые читатели!
Вышел восьмой номер альманаха «Двойной тариф».
Все авторские права защищены.
Его поэтические странички представлены на стихире:
http://www.stihi.ru/2016/12/17/11319.
К сожалению, полная версия не может быть выложена, однако… познакомим вас с некоторыми произведениями.
Желающие публиковаться в Альманахе, могут писать мне в личку.
В номере 9 представлены рассказы Алины Дольской, Лары Вагнер Антонины Клеменковой, Михай и статья Максима Швеца.
Алина Дольская (Брянск)
Чёрная вдова
Теперь Люси, как она любила себя называть на французский манер, было абсолютно наплевать на то, как Григорий появился в её жизни. Этот прекрасно сложенный кареглазый брюнет, напоминающий груду блестящих мускулов, стал для неё отрадой и усладой.
Девчонки из магазина, где она работала, печально вздыхали, замирая от восхищения и трепета, когда он появлялся в дверях, сильный, красивый, элегантный. Люси ревностно отслеживала их взгляды и спешила запорхнуть к нему под крылышко. Имела право.
Рядом с ним она ощущала себя в безопасности. Случись их знакомство чуть раньше, может, и не произошло бы того жуткого нападения. Какого чёрта угораздило её возвращаться домой поздно вечером через опустевший парк?
Всё, что она помнила, неожиданно возникшие позади тени и сильный удар по затылку. Сквозь гул в голове и волнообразные приступы тошноты, Люси стала различать звуки, похожие на тупые удары и вскрики. Рядом с ней происходила какая-то возня или драка. Она не знала, сколько времени пролежала на земле, но понимала, ей холодно, а тело ныло от ушибов.
– Скоты! – гневно прохрипел мужской голос.
Григорий проходил мимо и успел отбить её, уже терзаемую двумя подонками. А потом нёс на руках до такси и отвёз в ближайшую больницу. И ждал в приёмном покое, пока ей оказывали необходимую помощь.
Посоветовал немедленно подать заявление о попытке изнасилования. Только что бы это изменило? Если такой страшной ценой суждено заплатить за встречу с ним, значит, она заплатила сполна.
Григорий был заботлив, но сдержан. Люси пришлось очень постараться, чтобы их внезапно начавшаяся дружба переросла в страстный бурный роман. Люси предложила ему переехать в её роскошную трёхкомнатную квартиру, но добираться до банка, где он работал охранником, оказалось далеко.
По вечерам, свободным от дежурств, он всегда заходил за ней. В этот вечер он выглядел особенно торжественно.
– Что случилось? Тебе повысили зарплату? – игриво щебетала Люси, пока Григорий заказывал ужин в уютном ресторанчике.
– Нет...
– Что же тогда? Колись…– Люси поправила спадающие на глаза пряди белых волос. На кукольном личике засветилась радость.
Григорий с благодарностью улыбнулся очаровательной официантке, принявшей заказ, и ответил:
– У меня для тебя подарок, – он вытащил из кармана маленькую коробочку из тёмно-зелёного бархата и поставил перед Люси. Глаза девушки мгновенно засияли, щёки покрылись румянцем, а тонкие брови удивлённо поползли вверх. Радостный вопль, который она издала, открыв коробочку, заставил вздрогнуть и обернуться сидящих неподалёку людей.
Люси вытащила изумительное кольцо и, примеряя на палец, потянулась через стол к Григорию, чтобы поцеловать его.
– Это значит «да»? – смутившись, спросил он.
– Офигеть! Мне? Конечно, да!
А потом, поздно вечером, они с наслаждением мяли простыни на огромной кровати в спальне Люси, и, закрывая глаза от удовольствия, Григорий просил:
– Скажи ещё раз…
И девушка, пытаясь сдержать дрожь в голосе, повторяла:
– Да! Да-а! Да-а-а...
***
Старший следователь Владимир Марченко, приехавший на место преступления, был единственным в следственной группе, кто сразу отверг версию самоубийства.
– Володь! Сто процентов сама повесилась, – раздражённо бросил Кротов. – Я, как судмедэксперт, столько этих жмуриков насмотрелся! Здесь, даже визуально всё чисто, никаких следов насилия или борьбы, замки не взломаны. Тебя что-то настораживает?
Ещё бы! Дело не в том, что в петле висела молодая привлекательная женщина. Странным было то, как она одета: кружевное белое бельё, прозрачное бледно-розовое платьице из сплошных рюшек и оборок, такие же панталончики и ажурные гольфы, подвязанные бантами. С волос, схваченных в хвостики, свисали тесёмки с помпонами. Этакая развратная малолетка, решившая дорого продать свою невинность.
Владимир Марченко являлся не только старшим следователем прокуратуры. Это был мужчина средних лет, с серебристой сединой на висках и правильными чертами лица. Исходя из личного опыта общения с женщинами, вниманием которых он обделен не был, Марченко понимал, на Люси красовался наряд для сексуальных забав. Все эти рюшечки
-помпончики создавали образ пай-девочки.
– И что здесь необычного? – наткнувшись на его изучающий взгляд, переспросил Кротов, – может, её любовник какой-нибудь стареющий «папик», помешанный на Лолитах и нимфетках. Заставлял её изображать похотливую школьницу. Или того хуже – извращенец, кончающий от предсмертных конвульсий партнёрши. Перестарался, не смог вовремя остановиться.
– Я бы таких сразу расстреливал. Только дело в том, – зло ответил Марченко, – что женщины, склонные к подобному лицедейству, прекрасные актрисы. Им всегда важно знать, как они выглядят. Не могла такая женщина не думать о том, как будет смотреться с посиневшим вздувшимся лицом и лужей под ногами. Не зря говорят, Толстой не знал женщин. Каренина никогда бы не посмела броситься под поезд.
– В состоянии аффекта?! Элементарно! Когда у человека крыша едет, ему всё равно, как он будет смотреться. Вполне возможно, что «папик» достал её настолько, что она решила отомстить ему, обнародовав подобным образом его склонность к педофилии. Кстати, была ли половая связь с «папиком» и наличие наркотических средств в крови, скажу после вскрытия.
– Предсмертную записку не нашли?
– Нет, – Кротов похлопал Марченко по плечу и, перебросившись парой фраз с криминалистами, вышел.
***
Поздно вечером, сидя в своём кабинете и вчитываясь в строчки заключения, подтверждающего версию суицида, Марченко упорно пытался избавиться от мысли, что упустил из вида что-то важное, лежащее на поверхности. Как очки, которые мы долго ищем, пока случайно не коснёмся собственного лба.
Люси Листратова не употребляла наркотики и перед смертью не занималась сексом. Опрос соседей показал, что она ни с кем не заводила приятельских отношений и жила замкнуто. Никто и никогда не видел её с мужчиной, подходящим по описанию для роли «папика», а приятный молодой человек, с которым она встречалась, часто оставался у неё ночевать.
Он был приветлив и не скрывал своих намерений, чем очень нравился жильцам, озадаченным неразговорчивостью и отчуждённостью своей соседки. Личность Григория установить не составило труда. В день смерти невесты он сопровождал директора банка в поездке и узнал о случившемся только через сутки.
Отчаяние и горе Григория были столь велики, что начальник смены немедленно отправил его домой. Какой из него теперь работник?
совсем недавно парень рассказывал сослуживцам, что собрался жениться.
У Люси не было врагов или прямых наследников, позарившихся на квартиру. У Марченко - подозреваемых и мотива для убийства.
***
Катенька Киселёва, пухлая сероглазая шатенка, шмыгала носом и вытирала слёзы. В кафе, где они с Марченко сидели, играла тихая музыка.
– Катя, может Листратова рассказывала о своих неприятностях? – Марченко придвинул к девушке вазочку с пирожными, – вспомните, вы ведь работали вместе. Может ей кто-то угрожал?
– Нет, – Катя подула на кофе, – Люси поддерживала со всеми ровные отношения, но близко ни с кем не сходилась. Она, как кошка, сама по себе. И знаете,…теперь, наверное, не стоит об этом…
– Говорите, – настоял Марченко.
– Люси несколько высокомерной была, даже заносчивой, ей в подруги особо никто и не набивался. Но работала без замечаний. Впервые не вышла, не предупредив заранее. Телефон весь день молчал. Я и подумала, что случилось, что-нибудь из ряда вон выходящее, и назавтра поехала к ней.
– Успокойтесь, вы всё сделали правильно. Не вызови вы участкового, неизвестно сколько бы она так висела. Сочувствую, что вам пришлось пережить это. Если Листратова была такой недружелюбной, почему вы плачете?
– Жалко её, дуру. Знаете, она ведь замуж собиралась. Кольцо мне показывала, подарок Григория. Мы с девчонками завидовали, Люси с трудом школу окончила, двух слов связать не могла, а такого парня отхватила.
– Катя, может, между ними ссора произошла? Он её ревновал?
– Нет. Она и повода не давала. Вы что, его подозреваете?
– У него железное алиби. Нашёл не лучший способ пережить горе, пьёт сутками. Даже поговорить с ним не могу. Что же могло заставить молодую интересную женщину за месяц до свадьбы надеть на шею петлю, когда всё было так прекрасно и ничто не предвещало беды?
Катя, опускающая маленькую фарфоровую чашечку на блюдце, замерла. Рука повисла в воздухе. Глаза остановились, будто она увидела нечто невероятно страшное или вспомнила. Но надо ли говорить об этом следователю? Ещё сочтёт её сумасшедшей.
– Катя! Что с вами? – Марченко и одного взгляда хватило, чтобы понять, вот оно: ниточка потянулась.
– Как вы сказали? Ничто не предвещало беды? Пред-ве-ща-ло.
– Что?
– «Черная вдова»!
– Чёрная вдова? Это вы про самку паука, которая убивает самца сразу после спаривания?
Катя его не слышала. Когда, наконец, вышла из оцепенения, начала рассказывать.
– Однажды, минут за пятнадцать до закрытия, в магазине появилась женщина. Но какая женщина! У нас покупки обычно делают люди не бедные, мы часто видим роскошных, одетых от кутюр дам. Но эта…
– Почему вы назвали её «Чёрной вдовой»?
– Она была одета в строгий элегантный костюм с укороченной юбкой и отделкой из синей замши. Далеко не молода, но с красивой фигурой и стройными ногами. Всё это здорово смотрелось на ней: туфли, сумка, перчатки и даже шляпка с вуалью. Понятно, что вещи штучные, от мастера высокой моды…
– Вы всех покупательниц так пристально рассматриваете? – не удержался Марченко.
– Да нет же! Её я стала рассматривать, только потому, что столкнулась с ней, возвращаясь в свою секцию, и уловила запах её духов. Они так и называются «Чёрная вдова».
Катя уставилась на Марченко, удивлённая тем, что он ничего не понял из её рассказа, но, спохватившись, что имеет дело с мужчиной, которые, как известно, в этом ни бум-бум, пояснила:
– Это эксклюзивные, невероятно дорогие духи известной французской фирмы. У них и флакон выполнен в форме бордовой текущей капли, которую держат лапки золотого паучка, инкрустированного фианитами. В рецептуре используется секретный компонент редчайшего вида насекомых...
– Текущей капли яда? Чтоб мужиков травить? – усмехнулся он.
Катя пропустила мимо ушей язвительное замечание Марченко.
– Я работаю в отделе элитной косметики. Наш поставщик давал мне понюхать пробник. Духи можно привезти только на заказ. Мы, женщины, народ суеверный. Духи носим, как одежду. Не каждая рискнёт примерять пусть роскошный, но всё-таки траур. Такие духи может позволить себе женщина, не боящаяся испытывать судьбу.
– Почему вы решили, что она была предвестником беды для Люси? – перебил Марченко.
– Так слушайте дальше, – Катя понизила голос и заговорила медленно, делая акцент почти на каждом слове, – эта дама прошла в ювелирный отдел, где работала Люси, подошла к самому дорогому лотку с бриллиантами. Выбрала серьги и колье от Тиффани!
Марченко прикурил сигарету и потёр заколовший правый висок.
– Вы что, не понимаете? Женщина за пятнадцать минут до закрытия делает покупку на пятьдесят тысяч долларов! Причём так просто, словно меняет пару перчаток. Расплачивается наличными, надевает всё это на себя – вот чего действительно не хватало к её строгому костюму, сияния прозрачных камней в оправе платины – и направляется к выходу.
«А Люси повесилась от зависти», – невесело подумал Марченко, но не рискнул сказать это вслух из уважения к усопшей. Катя, между тем, продолжала:
– Она не спеша направляется к выходу, а в магазин входит Григорий и останавливается, как вкопанный. Я понимаю, перед такой женщиной любой мужчина войдёт в стопор. Но мне показалось, между ними промелькнуло что-то едва заметное. Говорят, любовные флюиды невозможно увидеть, можно только почувствовать. Какой силы или какого разряда напряжение должно возникнуть, если я из своего отдела почувствовала эти волны?!
– А Люси?
– Она побледнела. «Черная вдова» задержалась буквально на секунду, оглянулась с усмешкой на Люси и спокойно произнесла: «Молодой человек, кажется, с такими покупками я рискую быть ограбленной. Не проводите меня?»
– И он согласился?
– Он вышел за ней, даже не подойдя к Люси, чтобы объясниться! Да как вышел! Так, на пол шага позади любимой хозяйки, неотрывно плетутся, опустив голову, породистые преданные доги.
***
Григорий стягивал дрожащими пальцами все эти мерцающие безделушки с Элеоноры прямо в прихожей, швыряя на пол поверх разбросанной одежды. Каждый раз он боялся причинить ей боль, таким изящным и хрупким казалось в его сильных руках нежное женское тело.
Путаясь пальцами в кружевах шёлковой майки на тонких бретельках, он рычал от нетерпения. Тихий, почти беззвучный смех Элеоноры действовал на него, как красное на быка.
– Элеонора! Жизнь моя! Что за спектакль ты устроила, детка?
Элеонора мягко вырвалась и, развернувшись к нему спиной, стала медленно приседать, чуть покачивая ягодицами.
– Постой. Зацепишься за молнию, – он крепко обнял её, но, услышав, как бешено стучит её сердце, сорвался. Он знал, Элеонора уже впала в тот эротический транс, который так заводил его самого. Случись сейчас упасть потолку или загореться стенам, Элеонора не сдвинется с места, пока они будут заниматься любовью. И пока она будет хотеть этого, он будет прощать ей всё. Так было всегда, она делала с ним всё, что хотела. И этого нельзя изменить или исправить. Он любил её. Бесконечные переезды из города в город. Странные задания и поручения, всё это не имело никакого значения по сравнению с тем, что она давала ему. Когда-то Элеонора считалась невестой его лучшего друга. Теперь являлась смыслом всей его жизни.
– Элеонора, можешь ты объяснить, зачем приходила к Люси? – спросил он, когда они насытились друг другом.
Элеонора, лежащая на его груди, приподняла полыхающее румянцем лицо и с трудом открыла припухшие губы:
– Пора девочке узнать, что ты несвободен…
Григорий облегчённо выдохнул.
– Я думал, ты захочешь объявить ей об этом на брачной церемонии, чтобы больнее ужалить.
– Ужалить? Григорий… милый, – Элеонора начала слегка покусывать его за подбородок, – тот вид созданий божьих, к которому я себя отношу, не жалит. Он наносит удар. Единственный. Смертельный.
– Когда ты, наконец, успокоишься? Прости её. Отпусти. Давай забудем весь этот кошмар? Разве тебе недостаточно, что я люблю тебя? Больше десяти лет...
– Забудем?!
Элеонора вскочила, легко, грациозно, как пантера. Бросилась к книжному шкафу и, рванув дверцу, схватила с полки пачку фотографий. Они рассыпались в её руке, как новые денежные купюры и зашелестели по паркету.
– Не надо. Я видел…
– Посмотри. Посмотри ещё раз! – Элеонора швыряла снимки ему в лицо. Голос её был стальным, пронизывающим. Григорий не выдерживал его леденящего душу тембра. И когда она разревелась, упав в кресло, как подкошенная, Григорий подошёл, сел на пол, взял в руки её маленькие ступни и принялся целовать их, согревая своим дыханием:
– Успокойся, Элеонора. Всё будет, как ты захочешь. Я обещаю…
***
Люси не находила себе места. У неё пропал аппетит, она вздрагивала от каждого телефонного звонка. Григорий словно в воду канул, они не виделись почти две недели. С момента их сближения это был первый случай такого внезапного исчезновения.
«Этого просто не может быть, – успокаивала себя Люси. – Даже если эта женщина увезла его к себе насильно и заперла дверь, он обязательно объяснит, что мы помолвлены, что не за горами свадьба, и что он, Григорий, принадлежит только ей, Люси». И эта сиамская кошка в бриллиантах отпустит его, вдоволь насладившись молодым могучим телом!
Нет!! Ни за что не отпустит, узнав, как он прекрасен. Слёзы ручьём катились по её щекам, а телефон предательски молчал.
Несколько раз Люси бегала на квартиру в отдалённом районе города, которую снимал Григорий. Тщетно. Там никого не было. В банке, где он работал, ей сказали, что не имеют права разглашать любую информацию о своих сотрудниках.
Но, задержавшись на секунду у дверей, чтобы прийти в себя, она услышала обрывок фразы, брошенной одним из охранников: «Ничего девочка. Но до той, с которой Гришка развлекается на Карибах, ей далеко…» Всё-таки эта стерва прибрала к своим рукам её жениха. У Люси потемнело в глазах. Она придержала рукой закрывающуюся массивную дверь, словно та могла громко хлопнуть, и ничего не видя перед собой, побрела по улице.
***
Владимир Марченко не раз сталкивался с тем, что расследование дел, где фигурантами проходили красивые женщины, часто принимало непредвиденный оборот.
Конечно, Люси могла покончить с собой на почве ревности. Но обычно, в таких случаях оставляют обвинительную предсмертную записку, чтобы заставить виновника страдать. И кто эта «Чёрная вдова», имеет ли она отношение к Григорию? Мало ли что могло показаться Катеньке? Григорий вспомнил, как провожал до машины одну из покупательниц. Марка машины? Не обратил внимания. Он ведь шёл охранять женщину с бриллиантами, а не разглядывать машину.
Марченко долго не решался спросить Григория о странном наряде Люси. Григорий приезжал на опознание в морг и не мог знать, как была одета его невеста перед смертью. Но Григорий заговорил об этом сам.
Рассказывая о Люси, он признался, она была девушкой несовременной, стеснительной, зажатой в сексе. Её раздражали даже откровенные сцены в эротических фильмах. Возможно, это следствие перенесённой психологической травмы после попытки изнасилования. Было ли у неё ажурное эротическое бельё, предназначенное для ролевых игр? Нет, конечно, нет. Только не у Люси!
Попытки найти покупателя одежды для Лолиты в сети секс-шопов, результатов не дали. Продавцы специализированных магазинчиков, увидев удостоверение, мгновенно превращались в глухонемых.
Когда старший лейтенант Сергей Руденко, обошедший всех известных кутюрье с описанием костюма «Черной вдовы» и посетивший магазины элитной косметики отчаялся найти хоть какую-то зацепку и занялся финансами Люси, в деле появились новые обстоятельства.
Незадолго до смерти Люси сняла со своего счёта все сбережения. Более того, ровно через неделю она взяла кредит в банке, заложив собственную квартиру. Но при обыске у Люси не нашли и сотой доли наличных. Чужих отпечатков пальцев сотрудники опергруппы не обнаружили. Куда и кому предназначались эти деньги и где они теперь?
Её знакомые рассказали, что в последнее время она в срочном порядке распродавала ценное имущество, никому не объясняя истинной причины своих намерений. Соседка, живущая через стенку, и любящая, как подозревал Марченко, прикладывать ухо к чужой замочной скважине, призналась, что недавно слышала шум и крик, похожий на скандал или выяснение отношений.
Причём кричала и угрожала расправой сама Люси. Кричала на своего жениха, пришедшего часом позже. Что он отвечал на предъявленные обвинения, не расслышала. Но по скупым обрывкам доносившегося разговора, было понятно, мужчина оправдывался и просил прощение.
***
В тот вечер на Люси было больно смотреть. Растрёпанная, с потёкшей тушью, она бросалась на Григория, как одичавшее животное. Люси оказалась загнанной в тупик и отчаянно пыталась выбраться любой ценой. Если бы она могла, как попавшая в капкан лисица, перегрызть себе лапу, она бы сделала это, не задумываясь. Но лисицей был Григорий, а капканом – та самая женщина в чёрном, Элеонора, с которой Григорий ездил отдыхать.
Григорий каялся, просил прощение. Говорил, всё произошло как-то само собой. Элеонора являлась совладелицей банка, где он работал. Она предложила отметить покупку, и они заехали в казино. Дальше всё по традиционной схеме: роскошный стол, дорогие напитки, игра в рулетку и... секс в приватных апартаментах.
Она покупала фишки, всячески его подбадривая, а когда озвучили сумму проигрыша, фактического долга Григория, ему стало не по себе. В этой ситуации отказываться сопровождать её в туристической поездке на Карибы, было, по крайней мере, бестактно. Бегать и скрываться от женщины, которой он задолжал астрономическую сумму, он не собирался.
– Что-о-о?!– взбесилась Люси, – думаешь, я позволю этой состоятельной сучке испортить нашу жизнь? Ага, разбежалась!! Я не собираюсь тебя делить с ней! Пусть утрётся, тварь...
Григорий нежно обнял Люси, прижал к себе:
– Боюсь, ты не поняла. Это она не собирается меня делить с тобой. В её сейфе лежит заявление о том, что я её, якобы, изнасиловал. С соответствующими справками об избиении.
С её деньгами заполучить несколько сфабрикованных бумажек проведённого медицинского освидетельствования, не проблема. Тем более, она не побрезговала сохранить, прости за интимные подробности, использованный презерватив. И поставила мне условие: или я появляюсь у дверей её спальни по первому требованию, или она даёт делу ход.
– Давай заявим в полицию! Наймём лучших адвокатов, – начала Люси, но вдруг осеклась.
– Да стоит тебе только рот открыть или, не дай Бог, кому-нибудь проговориться…– горько произнёс Григорий и, не оглядываясь на сползающую по стенке Люси, быстро пошёл к выходу, – меня посадят по обвинению в преступлении, которого я не совершал. Ты слышишь, я бы никогда не посмел надругаться над женщиной. Никогда!
– Только ни зона! Ни зона… – бормотала Люси, размазывая по щекам слёзы, – мы что-нибудь придумаем. Обязательно придумаем.
На следующий день она дала объявление в газету: «В связи с непредвиденными обстоятельствами срочно распродаются…». Ниже были перечислены вещи, имеющие спрос у коллекционеров. Несколько старых икон, фарфоровый сервиз прошлого века, редкое издание книг, коллекция старинных монет, три ковра ручной работы, столовое серебро.
Ей не было жаль этих уникальных вещей. Квартира досталась ей уже со всем этим роскошным антуражем. Она не разбиралась в искусстве и не понимала ценности антиквариата. Люси знала только одно: на вырученные деньги она оплатит долги Григория и выкупит заявление Элеоноры. Какой бы похотливой и стервозной ни оставалась баба, надо быть полной идиоткой, чтобы отказаться от кругленькой суммы ради очередного любовника.
***
Когда толстая пачка новых сто долларовых банкнот была уложена в увесистый бумажный пакет, Люси отправилась к Элеоноре. Она долго репетировала своё обращение к ней, тщательно обдумывая каждое слово, чтобы эффектно бросить в лицо обидчице. Но когда два громилы-охранника в униформе не позволили ей не то что подойти близко к дверям г-жи Э.В.Ручак, но и пройти дальше холла, от её спеси не осталось и следа.
– По какому делу вы хотите видеть Элеонору Васильевну? – спросил охранник, связавшись по телефону с её секретарём.
– По делу…по делу заявления в полицию, – пролепетала Люси.
– Заявления в полицию? Хм-м-м.... Ждите…
Через три часа ей позволили подняться на второй этаж.
Роскошный кабинет Элеоноры вполне соответствовал красоте и элегантности хозяйки. Она сидела не за столом, а в мягком кожаном кресле, спиной к двери, перед огромным аквариумом с пёстрыми диковинными рыбками. В кабинете царил полумрак. Только подсвеченный снизу грот из камней в зарослях зелёных водорослей, излучал мерцающее сияние.
Люси закрыла за собой дверь и, удивившись обрушившейся на неё тишине и прохладе, неуверенно начала:
– Я пришла поговорить о Григории.
Элеонора даже не повернула головы в её сторону. Она раскачивала красивой ножкой в дорогой туфле из крокодиловой кожи, неотрывно наблюдая за золотыми рыбками и меченосцами.
Люси, взахлёб, перебивая себя саму и сбиваясь с мысли, начала рассказывать. Она говорила, что Григорий это всё, что у неё есть, что они вот-вот поженятся, и она хотела бы иметь детей. Она умоляла Элеонору, как женщина женщину, а если это невозможно, готова была выплатить долги Григория и выкупить заявление, грозящее уголовным наказанием.
– Ты так сильно любишь его? – хрипло спросила Элеонора.
– Люблю. Вам ведь он ради забавы. Потешитесь и новую игрушку себе заведёте. А я без него жить не могу. В этом конверте почти … – Люси и сделала несколько шагов вперёд.
– Оставь на столе, – резко перебила Элеонора,– я подумаю.
Она прикурила длинную черную сигарету и нажала кнопку на лежащей рядом рации: «Выведи её из здания банка».
Через несколько минут в кабинет вошёл Григорий. Люси впервые видела его в строгой униформе. Как он был прекрасен. Сердце её учащённо забилось. Она спасёт его, она всё сделает ради того, чтобы они снова были вместе.
***
Угораздило же Марченко жениться на хохлушке. Он обожал свою Ирину, но частенько готов был её убить. Непредсказуемость жены и упрямый своенравный характер иногда выводили его из себя. Если бы не весёлый нрав, вкусные пироги и горячее, отзывчивое на ласку тело, они бы ссорились каждые полчаса.
Но как можно подолгу сердиться на женщину, которая, встречая мужа с работы, опускает руку к ширинке, проверить сохранность «боевого оружия» и, улыбаясь ослепительной белозубой улыбкой, говорит:
– Ну, где ты ходишь? Голубцы стынут, водка запотела. Я извелась.
Обычно за таким воркующим приветствием следовало невинно брошенное дополнение о купленных на последние деньги новых сапогах или очередной кофточке. В этот раз, достав из духовки керамический горшочек с мясом и грибами под сырной корочкой, Ирина уселась за стол и, подперев руками круглое лицо, приготовилась слушать.
Владимир Марченко, нарушая все этические и профессиональные нормы, всегда делился с ней деталями служебного расследования. Когда-то они учились в одном институте. Только он закончил юридический, а она – истории и права.
Сегодня ему не хотелось обсуждать дело Люси Листратовой, хотя Ирина, обладая житейской мудростью и интуицией, часто помогала ему выстраивать логические цепочки и версии. Видя состояние мужа, она принялась рассказывать о прошедшем недавно вечере юмора в своей школе, провоцируя его на диалог.
– Говорю не потому, что люблю свой «11а». И он действительно-лучший. Если бы ты видел этих чертенят! Судьи в зале рыдали! Мальчишкам было дано задание изобразить своих сверстниц. Им вручили целый мешок тряпья и …
Накалывая вилкой поджаристые кусочки, Марченко слушал жену, пропуская мимо ушей её болтовню, но помимо воли уже оказался в актовом зале, и вместе со зрителями смеялся над тройкой старшеклассников, пытающихся разобраться в ворохе женской одежды и просящей помощь у зала.
– А Кирилл, он высокий, крупный, много лет занимается баскетболом, этакий Кинг-Конг, вытаскивает балетную пачку, спокойно натаскивает на себя, а сверху начинает натягивать подъюбники. Потом достаёт резиночки с капроновыми оборками-крылышками, забыла, как они называются.
Их балерины иногда надевают на руки, чуть ниже линии плеча, и натягивает на… колени. И стоит такой торжественный, гордый, даже не подозревая, что всё перепутал. Ты чего так смотришь?
– Перепутал?
– Ну, откуда парень мог знать, что это воздушные рукавчики? Он же занимается в спортивной секции, а не в балетной студии.
Марченко отнёс посуду в мойку, чмокнул жену в щёку и вышел с кухни. Удобно расположившись в кресле, достал из портфеля снимки, сделанные криминалистами, и разложил на столе.
– Кажется, я «нашёл потерянные очки», ты молодчина, Ирка! На Люси было надето бельё, я никак не мог понять, что с ней не так, – и, видя, как побледнела подошедшая сзади Ирина, сказал, – думай о ней, как о красивой сломанной кукле. Посмотри внимательно на детали. Всё правильно?
Ирина, не дотрагиваясь до фотографий, пробежала по ним глазами и ответила:
– Нет.
– Почему?
– Волосы обвязаны тесёмками с помпонами. Обычно, они используются, как подвязки для гольф. А на коленях, наоборот, бантики для косичек. Если бы женщина надевала всё это добровольно, или её одевал любовник, она бы подсказала что к чему. И ещё. Где её туфли?
– Туфли?
–Туфли - обязательный атрибут в этом эротическом маскараде. Порой, самый важный. Без них всё теряет логический смысл и законченность. Думаю, она не была готова к этому свиданию. Вероятно, её одевали уже мёртвую, наспех.
– Нутром же чувствовал, не могла она сама залезть в петлю, – убирая снимки, сказал Марченко, – доказать ничего не могу. Ни мотива, ни улик. Кому была выгодна её смерть? Одинока, наследников нет. Ну, взяла Люси крупную сумму в банке. Не вешаться же из-за этого? Версия ревности тоже белыми нитками шита. Свидетели утверждают, что она помирилась с женихом. У него самого железное алиби, весь день и вечер возил своего директора.
– А этот директор, которого он возил? Может быть причастен? Вдруг как-то замешан, а подчинённому приказал держать язык за зубами?
– Директор крупного банка? Зачем ему Люси? Она была лишь милой простушкой, не более. Видимо, повезло, родители ей неплохое наследство оставили. Сама она ничего собой не представляла. Вряд ли солидному уважаемому человеку интересна скромная продавщица. Хотя, чем чёрт не шутит, у богатых свои причуды. Давай позвоним Руденко, он отрабатывал связи Григория. Марченко набрал телефон и, с благодарностью подмигнув Ирине, начал говорить, обращаясь к Руденко.
– Сергей, привет. Ты проверял Григория по служебной линии, кажется у жениха Люси всё чисто?
– Да, хорошие отзывы, безупречная характеристика. В коллективе уважают и любят.
– А что представляет собой директор банка, которого он возил в день смерти Листратовой. Наверняка толстый лысый, помешанный на девочках, как его там…
– Ручак Э.В…
– Да, Ручак этот не может иметь отношения к нашей истории?
– Не может, – засмеялся Руденко, – Ручак не мужчина, это женщина. И какая женщина!
– Женщина?! Чёрт! От кого-то я уже слышал эту фразу. Ах да, от Катеньки, – задумчиво произнёс Марченко и добавил, обращаясь к самому себе, – привет от «Чёрной вдовы», товарищ капитан…
***
Узнав о сделке, заключённой между Люси и Элеонорой, Григорий пришёл в бешенство. Он пытался отцепить повисшую у него на шее Люси и орал:
– Ты что, совсем голову потеряла? Ты её не знаешь! Она плюнет на твои деньги и спокойно перешагнёт через мой труп. У этой женщины нет сердца, она забавляется людьми и судьбами так, словно тасует в руках колоду. А ты попалась на эту удочку, ты позволила себя втянуть в игру.
Люси упала на колени перед Григорием, схватила его за ноги.
– Я не могу жить без тебя! Слышишь!
Он поднял Люси, притянул к себе и стал быстро гладить по голове. Её поразило не то, что этот жест показался ей грубым, а то, что он делал это механически, бездушно.
Он больше не хотел её, как прежде. Она чувствовала это. Прижавшись вплотную к Григорию, Люси едва уловила тонкий аромат духов Элеоноры. Она по-прежнему не отпускала его от себя, эта стерва. Она спала с её женихом.
– Люси, ты взрослый человек, ты должна понимать. Забудь о моём существовании. Такими вещами не шутят, это неразрешимая проблема. Нам необходимо расстаться.
– Очень даже шутят, – как зомби произнесла Люси, отстраняясь от Григория, – нет человека, нет проблемы. Я убью её.
– Начиталась романов и сериалов насмотрелась?
– Решайся. Мне терять нечего. Она всё равно не оставит тебя в покое. Лучше помоги найти того… – она нервно облизнула пересохшие губы, – кто мог бы…помочь избавиться от неё.
– Избавиться? Ты серьёзно?!
– Мне нанять киллера самой?
– Ты хоть знаешь, сколько стоит грохнуть директора крупного банка??
– Мне для этого дела и квартиры заложить не жалко. С тобой и в шалаше рай...
Григорий развернул её к себе и заглянул в глаза:
– Ты так легко можешь лишить человека жизни?
– Человека?! После всего, что она сделала с нами? Григорий, через неделю я найду деньги. Я хочу, чтобы она не просто умерла. Я хочу, чтобы она мучилась. Пообещай мне эти предсмертные муки! Пообещай!
***
Владимир Марченко прошёл по мягкому ковру в кабинет генерального директора банка. Элеонора Васильевна Ручак поднялась навстречу и протянула руку. Потом нажала кнопку селектора и через минуту обворожительная секретарша принесла на подносе кофейный сервиз на две персоны.
– Владимир Алексеевич, вам кофе с коньяком?
Марченко расплылся в улыбке. Приятно, когда красивая женщина знает твоё имя. Но она осведомлена даже о его вкусовых предпочтениях. Интересно, о чём ещё? Такие, любящие быть на шаг впереди, никогда не проигрывают.
– Не удивляйтесь, – Элеонора указала рукой на мягкие кресла перед аквариумом, – я ждала вашего прихода. Она уселась напротив и налив кофе, протянула ему чашку.
Марченко с интересом разглядывал её и не мог понять, сколько ей лет. У Элеоноры была чистая ухоженная кожа, черные густые волосы, гладко зачёсанные назад, голубые глаза. Серый, стального цвета деловой костюм из тонкой шерсти подчёркивал их голубизну.
– Элеонора Васильевна, я занимаюсь расследованием смерти Листратовой, с которой состоял в близких отношениях служащий вашего банка. Мне известно, что незадолго до смерти она приходила к вам. Можете рассказать о причине её визита?
– Конечно. Григорий Курков, мой личный шофёр и телохранитель. По совместительству…
– Но почему во время нашего разговора он упорно отрицал, что знаком с вами? Почему надо было скрывать …
– Потому что много лет является моим любовником, – мягко перебила она, прикуривая сигарету, – и пока я, как директор банка, решаю надо ли афишировать любовную связь с охранником или нет. Листратова приходила ко мне просить его себе в мужья.
Не ожидая такой откровенности, Марченко растерялся. Выдержав паузу, Элеонора продолжила:
– Она даже принесла мне деньги. Сумма внушительная. Они так и лежат в конверте, на столе. Я позаботилась о том, чтоб к ним никто не прикасался, чтоб не оставлять отпечатков пальцев.
У Марченко поползли вверх брови.
– Я предвидела вашу реакцию, Владимир Алексеевич. Листратова показалась мне истеричной и малоприятной особой. От таких можно ожидать всё, что угодно. Считайте, что перестраховалась.
– Что вы ей ответили?
– Что подумаю.
– В день её смерти Григорий всё время был с вами.
– До самого утра.
– Зря я об этом спрашиваю. Если вы оказались столь предусмотрительны по поводу отпечатков пальцев, наверняка найдутся десятки людей, которые видели вас вместе.
На лице Элеоноры промелькнула лёгкая усмешка:
– Вы меня в чём-то подозреваете? Я похожа на человека, у которого может быть что-то общее с этой… как её там?
– Элеонора Васильевна. Откуда в красивой самодостаточной женщине столько цинизма? Люси мертва. Не думаю, что она могла быть вам соперницей. Хотя не исключаю вашей причастности к её смерти. Доведённая до отчаяния Люси…
– Доведённая до отчаяния Люси, – резко перебила Марченко Элеонора, – наложила на себя руки. Возможно, на почве ревности. Но если вы хотите предъявить мне обвинение в доведении Листратовой до самоубийства, вот телефон моего адвоката. Она встала и подошла к окну во всю стену, за которым открывалась панорама утопающего в зелени города.
– Зачем вы так? – Марченко ловил себя на мысли, что испытывает глубокое уважение к этой волевой умной женщине. В ней угадывалось такое благородство, что не поддаться её обаянию было невозможно. Теперь, по крайней мере, выяснилось, где находятся деньги Люси.
Но чего-то эта красавица не договаривала. Причём это что-то было для Элеоноры настолько болезненным и острым, что она кусала нижнюю губу, сдерживая слёзы.
– Я вас ни в чём не обвиняю. Даже понимаю вашу попытку сохранить лицо в этой ситуации,– сказал Марченко, – я был обязан поговорить с вами по долгу службы. Такая трагедия, человек за месяц до свадьбы надевает на шею петлю. Хотя впрочем, боюсь вам этого не понять. До свидания.
Элеонора повернулась вслед уходящему Марченко и с горечью произнесла:
– В петлю за месяц до свадьбы? Куда уж мне понять! Люси повезло больше, она осталась по ту сторону бесконечности. А меня успели вытащить.
Марченко не мог слышать этих слов. Да она и говорила их не для него. Как только дверь за ним захлопнулась, вихрь страшных воспоминаний налетел и стал терзать её снова, причиняя новую боль. Словно и не было этих десяти лет, и это она, Элеонора, хрупкая маленькая женщина с почерневшими губами лежит на операционном столе, а хмурые доктора в марлевых повязках колдуют над ней, доставая по частям её не родившегося ребёнка.
***
К счастью, она плохо знала французский, но, по резким отрывистым фразам и брошенным искоса взглядам заходивших в палату врачей, понимала, её осуждают не за саму попытку самоубийства, а за то, что решилась на это на пятом месяце беременности. Хотела унести сразу две жизни.
Филиал совместного предприятия, открытого недавно в Париже, начал резко набирать такие обороты, что Андрей Мелихов, её непосредственный босс и самый родной человек срочно отправил её в длительную командировку.
– Нора, это наш бизнес, почти семейный, понимаешь? Не могу я туда послать чужого человека или рядового сотрудника. Все деловые контакты и связи должны быть замкнуты только на тебе, это же твоя идея! Твой проект раскручиваем! Ты мой заместитель, моя будущая жена. Буду приезжать при каждом удобном случае, договорились? Да и закончить строительство загородного дома будет проще мне. Пора тебе уже стать Мелиховой, мать внуков хочет, сама знаешь, как она тебя любит.
Он действительно приезжал каждый месяц. Они дружили с пятого курса института. Сблизились, очутившись на соседних кушетках в донорском пункте. Попавшему в аварию ребёнку нужна была редкая группа крови. Это был шестилетний мальчик, и Андрей, заметив, что она побледнела, стал с ней разговаривать: «Мы с тобой одной крови, ты и я. Этот пацан просто обязан выжить, а мы – родить ему очаровательную подружку. Как тебе перспектива?» «Давай сразу и начнём, пока я сознание не потеряла?» – пошутила Эля. Ослепительно улыбаясь, он потянулся к ней и чуть не вырвал иглу из вены, за что получил нагоняй от медсестры. Они были не просто близки, они проросли друг в друга корнями, но потребовались разлука и Эйфелева башня, чтобы Андрей сделал ей официальное предложение.
Может, сам романтический воздух Парижа, где всё дышит любовью, подтолкнул к этому. Может, сама Элеонора, превратившаяся из железной «русской бизнес-вумен» в роскошную парижанку спровоцировала его желание узаконить право обладания такой женщиной.
Но когда Андрей узнал, что Элеонора беременна, страшно обрадовался и испугался. Он захотел, чтобы она немедленно вернулась в Россию и оставила работу. Андрей был в состоянии содержать и её, и ребёнка.
Когда он уехал подготовиться к её возвращению и прислать человека на её место, она засобиралась домой. А через три недели приехал Курков, его первый заместитель и друг семьи. Прямо с порога предложил:
– Выпьем? Тебе, как беременной, можно обычный сок.
Едва они прошли в гостиную, Григорий, глядя куда-то в сторону, спросил:
– Эля, скажи, валерьянка с соком сочетается? Что-то у меня сердце давит…
– Лучше я накапаю в обычную воду, – ответила Элеонора, не подозревая, что через минуту сама будет пить из этого стакана, – что-то ты темнишь! У нас неприятности?
Когда Григорий, крепко держа её за руки, чтоб не вырывалась, всё рассказал, она ни разу не вскрикнула, потому что прислушивалась к себе. Внутри её живота кто-то плавно провёл пёрышком. Мама говорила, что первое шевеление ребёнка бывает именно таким. Он начинал двигаться! Её будущий сын.
Мелихов был уверен, – родится именно мальчик. Они очень рисковали, предохраняясь всеми возможными способами. То предстояло раскручивать бизнес, то налаживать деловые контакты, то планировались увлекательные зарубежные турне, требовавшие идеальной фигуры. Всё время приходилось чем-то жертвовать. Элеоноре даже казалось, что она уже никогда не станет матерью, столько было издевательств над собственным организмом. И вот теперь… почему Григорий с испугом смотрит на неё и снова капает валериану в стакан? Всё с ней нормально. Она всё поняла. Андрея больше нет.…
Там, в Москве, они отмечали сразу три знаменательных события: скорое возвращение Элеоноры, предстоящую свадьбу и будущее отцовство Мелихова. И конечно, как водится, шампанское, коньяк и вина лились рекой. Григорий должен был отвезти Андрея домой и был совершенно трезвым.
Когда до дома Мелихова оставалось чуть больше двух километров, на обочине дороги их тормознула симпатичная девушка, Григорий хотел проехать мимо, но Андрея «завьюжило». Он кричал, что имеет право расслабиться перед тем, как сдаться в плен Гименею. Девушка осталась ночевать у него.
Трудно сказать, действовала ли она по спланированной заранее схеме или ей ударила в голову роскошная обстановка двухэтажного особняка. Только когда, проснувшись утром с больной головой, он обнаружил в постели незнакомую девицу, то пришёл в ужас. Было от чего прийти! Девица намеревалась остаться жить у него на любых условиях.
Он сунул ей в руки штуку баксов и попросил уйти, но она вцепилась в него ногтями и стала орать, что ещё вчера была невинной. Андрей пытался вышвырнуть её из дома, заметив, что невинные девушки ночью на обочинах дорогие иномарки не останавливают. Она объяснила, что поругалась с родителями и хотела броситься под машину. И поскольку ей всего четырнадцать лет, он должен на ней жениться.
Четырнадцатилетняя «невинная девица» была весом килограмм семьдесят и носила одежду сорок восьмого размера. Когда ему удалось вытолкнуть её за дверь, она крикнула, что он ещё об этом горько пожалеет.
Вечером его арестовали по обвинению в изнасиловании несовершеннолетней. В деле фигурировали справки судмедэкспертизы об имевшем место половом акте, синяках и ссадинах на теле потерпевшей и кусочках его кожи, взятой у неё из-под ногтей.
Дело попало к начинающему следователю, мечтающему начать карьеру с громкого нашумевшего процесса. Улики против Андрея были столь очевидными, что не давали шансов адвокатам Мелихова.
Пока они думали, как вытащить его из беды, газетчики подхватили тему: «Директор известного предприятия оказался педофилом!», «Маньяк под личиной успешного бизнесмена» и прочее, и тому подобное. К началу судебного процесса было сформировано такое мнение, что о том, чтобы выпустить Мелихова под залог, не могло быть и речи.
…Эля потеряла сознание, Григорий подхватил её на руки. Она очнулась под капельницами в палате и сказала себе: «Господи, какой жуткий сон я видела. Сейчас открою глаза и проснусь. И обязательно позвоню Андрею».
***
Люси не находила себе места. Сегодня Григорий должен был встретиться с киллером. Если они сойдутся в цене, вечером придут согласовать детали. Григорий категорически запрещал засвечивать квартиру Люси, предупреждая, что это опасно. Но ей лично хотелось посмотреть в глаза человеку, который отправит Элеонору в ад.
Когда в дверях повернулся ключ, Люси, не выдержав нервного напряжения, опустилась на диван.
– Ты привёл его? Он взял деньги? – спросила она.
Григорий разделся, погасил свет в прихожей и прошёл в зал.
– Да, взял. Ты по-прежнему хочешь его видеть?
Она кивнула головой, нервно облизнув губы.
– Он подойдёт позже, я не хочу, чтоб нас видели вместе. Давай больше не будем об этом. Иди ко мне, у меня кое-что есть для тебя.
Григорий развернул блестящий целлофановый пакет, в котором лежала большая черная коробка с символикой секс-шопа, перевязанная золотистой атласной лентой. Люси раскрыла её и достала кружевное бельё. Кажется, к ним начинало возвращаться прежнее влечение. Они так давно не занимались любовью.
– Григорий…
Он молча приложил палец к её губам:
– Надень.
– Тебя что, на малолеток потянуло? – поняв предназначение вещей, спросила она, надевая светлые ажурные трусики. Бельё было восхитительным, и Люси с благодарностью потянулась к Григорию, чтобы поцеловать его, но, вздрогнув, замерла. В отражении зеркала на стене, висевшего напротив тёмного коридора, она увидела необычное мерцание.
– Там что-то сверкнуло!– вскрикнула Люси. – Кто здесь?
В коридоре раздалось неторопливое постукивание каблучков. Сначала еле слышное, потом более отчётливое. Когда в проёме двери показался черный женский силуэт, то первое, что бросилось в глаза Люси, блеск бриллиантов на шее и ушах Элеоноры.
***
Старший лейтенант Руденко имел бульдожью хватку. Не зря Марченко прочил ему блестящую карьеру. Благодаря дотошности Руденко, было установлено, что мужчина, похожий как две капли воды на Григория, покупал в одном из секс-шопов «бельё для Лолиты», а Люси опознал человек-компьютер, Игорь Петрович Байков, сидящий в архиве на документах по причине тяжёлого ранения. У Байкова была феноменальная память на лица, даты и события.
– Весь ужас истории Люси, по паспорту Людмилы Листратовой, состоял в том, – размахивая руками и шагая по кабинету, рассказывал Руденко, – что в четырнадцать лет она подала заявление об изнасиловании, обвинив крупного бизнесмена. Тогда ещё все газеты об этом писали.
Поговаривали, что изнасилования никакого не было, родители Люси спились, сама она с тринадцати лет промышляла автостопом, девица была крупная, здоровая. Через месяц после ареста обвиняемого Листратова меняет место жительства. Из обшарпанной комнатёнки в бараке переезжает в роскошную трёхкомнатную квартиру в центре города, переданную в её распоряжение по дарственной.
– Родственники обвиняемого постарались? Она отозвала заявление? – не удержался Марченко, прикуривая сигарету обратным концом.
– Если бы! – вздохнул Руденко, – Листратова обратилась в прокуратуру только месяца через два, когда дарственная была оформлена соответствующим образом. Там заморочки какие-то были из-за её несовершеннолетия. Сначала необходимо было оформить опекунство…
– Его отпустили?
Руденко остановился, опершись двумя руками на стол, и, глядя Марченко в глаза, спросил:
– Владимир Алексеевич, вы знаете, что делают на зоне с педофилами? Этого парня зверски убили прямо в СИЗО. Его мать, оставившая Листратовой собственную квартиру, скончалась от сердечного приступа. А невеста, работающая за границей, пыталась покончить с собой на пятом месяце беременности. И знаете, кто эта невеста?
– Догадываюсь, – впадая в оцепенение, медленно произнёс Марченко, – Элеонора. Элеонора Васильевна Ручак, «Чёрная вдова».
***
– Григорий! Как она сюда попала? – Люси с ненавистью бросила взгляд на любовника.
Элеонора, не обращая внимания на шипение Люси, медленно прошла в комнату и села на единственный стул, оставшийся после распродажи антикварной мебели.
Посмотрев в правый пустой угол, задумчиво произнесла:
– Здесь висела икона восемнадцатого века. Оклад, инкрустированный рубинами. На полу стояла фарфоровая ваза, кажется китайская, тот же век.
У Люси по спине пробежал холодок.
– Вы что, были в моей квартире?
– Была. В другой жизни. Эта квартира принадлежала матери моего будущего мужа. Она подарила её одной малолетней шлюшке в обмен на свободу сына.
Люси отшатнулась и прижалась к стенке, словно каждое произнесённое Элеонорой слово, вбивало в неё гвоздь.
– Я не хотела, я не думала, что всё так обернётся…– пролепетала Люси.
Элеонора достала из сумочки фотографии и бросила их под ноги Люси. На них был запечатлён истерзанный труп Андрея Мелихова.
– Я всё поняла,– задрожала Люси,– вы мстите мне! С самого начала мстите! Григорий, ты всё знал?
Элеонора предупреждающе подняла руку, затянутую в элегантную перчатку и он замолчал, так и не ответив.
– Ты права. Это – месть. Я могла тысячу раз стереть тебя в порошок, чтобы даже имени твоего никто не вспомнил. Но квитаться с четырнадцатилетней шлюшкой негоже. Десять лет я ждала, чтобы ты повзрослела, стала женщиной и… по-настоящему полюбила.
– Дождались? Теперь вам будет в кайф прикончить меня? А маскарад-то весь этот зачем? – спросила Люси, пытаясь сорвать с себя наряд для сексуальных забав.
– Я не собираюсь тебя убивать. Но если судьба распорядится так, что тебе придётся встретиться с Андреем, я хочу сделать ему сюрприз. Ты так упорно доказывала на суде свою невинность, прикидываясь пай-девочкой, что будет справедливо, если на том свете ты предстанешь перед ним в таком виде. Надень оставшиеся вещи!
– Не буду! Я закричу! Позову соседей!
Элеонора печально усмехнулась:
– Давай, зови. Они до сих пор не знают, что заставило бывшую хозяйку квартиры, доктора медицинских наук, срочно оформить опекунство над вульгарной девицей и оставить ей огромное наследство. И кто повинен в смерти её сына, которого здесь уважали и любили. Ты хоть знаешь, что на деньги Мелихова была открыта бесплатная клиника для малолетних наркоманов? Кстати, там я и нашла твоих двух подружек - «плечевых» проституток, подтвердивших, что ты давно охотилась за Андреем. Только нашла я их поздно…
– Вы сумасшедшая!
– Не настолько, как ты думаешь.
– Вы десять лет потратили на то, чтобы отмстить мне?!
– Я десять лет потратила на то, чтобы научиться жить без Андрея.
– А Григорий?
– Григорий … Ты действительно любишь его, если ради него осталась нищей. Вот только одно но…
– Что ещё за «но»?
– Я очень хотела, чтобы ты оказалась в тех же ситуациях, в которых пришлось оказаться мне. Полюбила бы, узнала о предательстве дорогого человека, нашла бы в себе силы простить его…
– Я простила, простила, когда узнала о его измене, – закричала Люси.
– Но Григорий ещё не был за решёткой по ложному обвинению, а тебя, как меня, не доставали из петли. Мне случайно удалось избежать смерти. Андрей принял её незаслуженно, раньше времени. А ты готова принять её ради Григория? Скажем так, или он повторит путь Мелихова, или ты - мой. Выбирай.
Григорий тяжело вздохнул и с болью в голосе произнёс:
– Элеонора, остановись, ты переигрываешь…
Значит, это всего лишь игра? Люси оживилась. Наконец-то до него дошло, что он являлся разменной монетой, что эта стерва только использовала Григория! Её Григория! Никто никогда не будет любить его так, как Люси. Она покажет ему. Они не посмеют. Они не дадут ей умереть.
Она начала лихорадочно вытаскивать из шкафа какие-то вещи, и, найдя толстый шёлковый шнур, схватила табуретку и, встав на неё, стала нервно цеплять конец верёвки за крюк от проданной люстры. У неё долго не получалась петля. Когда она всё-таки сделала её и надела на шею, Григорий невольно подался вперёд.
– Выбивайте табуретку! – подбодрённая его испугом, бросила Люси.
Она знала, Григорий не позволит Элеоноре убить её. Если бы они спланировали всё это вместе заранее, разве бы он заступился за неё тогда, в сквере? Гораздо выгоднее убрать врага чужими руками.
– Я не убийца, – ответила Элеонора, – вижу, ты готова жертвовать своей жизнью ради Григория?
Люси принялась осторожно затягивать петлю, еле сдерживаясь, чтобы не сказать, что это ей, Элеоноре, предстоит скоро умереть. С минуты на минуту здесь появится киллер. Григорию даже не придётся марать об Элеонору руки. Он же поможет избавиться от тела. Необходимо только выиграть время, как можно дольше разыгрывая этот спектакль. Люси привстала на цыпочки, ближе к краю, и табуретка под ней начала медленно наклоняться.
– Вы же сами говорили о превратностях судьбы. Однажды она уже послала мне защитника.
– Неужели? – холодные глаза Элеоноры стали злыми,– ты имеешь в виду день, когда на тебя напали в сквере и пытались изнасиловать? А Григорий якобы случайно оказался рядом?
– Якобы? Откуда вы…
– Ты побледнела. В этой комнате бледнеть должна была бы я. Ты так щедро оплатила мои предсмертные муки!
Люси вздрогнула. Этого просто не могло быть. Откуда она знает про киллера? И как всё-таки попала в квартиру? Не мог же сам Григорий привести её…
– Не-е-ет!!! – испуганно вскрикнула Люси и, пытаясь развернуться, чтобы посмотреть ему в глаза, невольно дёрнулась, оттолкнув табуретку. Потеряв точку опоры, она судорожно схватилась за верёвку, дёргая ногами. Шёлковый шнур намертво впился в кожу шеи и, натянувшись под весом рухнувшего тела, зазвенел, как железный трос.
Григорий подошёл к Элеоноре сзади.
– Ты сука, – устало произнёс он, – я начинаю тебя ненавидеть. Теперь твоя душа успокоится?
Она поправила за ухо выбившийся локон.
– Знаю. Ты клялся: и в беде, и в радости. Обещаю, теперь мы можем уехать из России. Закончи её переодевание и собери снимки. Я буду ждать в машине.
***
Владимир Марченко закрыл дело Людмилы Листратовой. Он точно знал, её самоубийство спровоцировано Элеонорой Ручак и, возможно, Григорием Курковым. Но прямых улик или доказательств у него не было. Он не мог вызвать их в суд и предъявить обвинение. Странно, что наличие или отсутствие этих самых улик часто стоят человеку жизни.
Вскоре на счета клиники для малолетних наркоманов, а также колонии строгого режима пришли пожертвования от лица, пожелавшего остаться неизвестным. Сумма пожертвований составляла сумму отступных Люси за Григория.
«Черная вдова» сдержала своё слово. Она так и не притронулась к деньгам Люси.
Спустя четыре года Марченко случайно увидел в толстом глянцевом журнале снимки успешной дамы, занимающейся инвестициями в парфюмерном бизнесе. Она была запечатлена рядом со своим мужем и тремя приёмными детьми на фоне Эйфелевой башни.
Голубые глаза женщины излучали покой. Хотелось бы верить, что Элеонора и Григорий не просто изображали счастливую семейную пару. А испытания, выпавшие на их долю, остались далеко в прошлом. Как и преступления перед собственной совестью, которые, как известно, не подлежат сроку забвения и когда-нибудь предъявят счёт. Марченко был уверен, смерть Люси однажды вернётся в их судьбы бумерангом. Разве мы боги, чтобы карать или миловать?
Но так ли это на самом деле, он никогда не узнал.
Лара Вагнер
Расколоть прозрачную преграду
Вместо восьми выехали в половине десятого, солнце уже припекало, и дорога заполнилась машинами. Постояли в пробке, посигналили в ответ нахалу на красном «Опеле», добрались до более-менее свободного пригородного шоссе. Разумеется, все это время свекровь говорила не прерываясь.
«Когда же ты заткнешься, маразматичка!» – подумала Инга, а вслух сказала:
– Антонина Валентиновна, я все-таки испекла вчера пирожки. После того, как вы пошли спать. Попробуйте. Там, в синем пакете…
Свекровь критически осмотрела извлеченный из пакета пирожок, разломила, понюхала начинку и, лишь потом, отправила в рот.
Инга замерла в ожидании. Но вердикт был, в целом, положительный:
– Неплохо. Только корицы надо было поменьше положить.
Антонина Валентиновна энергично задвигала челюстями. Вслед за ней к пакету потянулась Настенька. Просто удивительно, насколько бабушка, разменявшая седьмой десяток, и десятилетняя внучка одинаково двигались, жевали, почесывали свои вздернутые носы.
– Ты купила мне тетрадки? – спросила Ингу Настенька.
– Не успела. В понедельник обязательно куплю.
– До первого сентября всего полтора месяца. Все нужно делать заранее, – назидательно сообщила дочь.
«Господи, я даже не помню, как её рожала.… Разве такое может быть?» – промелькнуло в голове Инги.
Свекровь протянула следующий пирожок своему любимцу, расположившемуся на переднем сиденье рядом со старшим братом.
– Митюша, попробуй.
– Вкуснота! Ингуля, если Васька с тобой разведётся, я на тебе женюсь!
Инга содрогнулась, представив себя в лапах этого тридцатилетнего здоровяка.
Примерно раз в полгода родственники пристраивали его на какую-нибудь работенку, где он держался от силы три месяца. Потом Митюшу увольняли или он успевал сам уйти с гордо поднятой головой от не оценивших его работодателей. Да и кто мог по достоинству оценить лентяя без профессии, зато с огромными претензиями? Оставшись не у дел, Митюша вволю расслаблялся и общался с близкими, постепенно доводя невестку до точки кипения.
Лучше уж привычный Василий, с его лежанием на диване, спортивными штанами и розовой проплешиной!
– Ага, поживи с ней недельку, и по-другому запоешь, – вставил Василий.
Рядом с Ингой бился о стекло крошечный мотылек. Бился с таким упорством, словно надеялся расколоть прозрачную преграду. Инга опустила окно, и счастливый мотылек выпорхнул на свободу.
Инга заправила за ухо мешавшую прядку волос.
В зеркале заднего вида вместо лица проглядывало размытое бледное пятно.
«А ведь я была красавицей. Об этом все твердили с самого детства. И когда это я перестала быть красавицей, интересно?»
Какой она прежде казалась яркой, как ярко одевалась…
Особенно ярким было одно платье из искусственного шелка.
Фиолетовые, сиреневые, малиновые, синие пятна на белом фоне, пышные воланы, широкий пояс, открытая спина.… Сейчас бы не надела на себя откровенную синтетику, а тогда окружающие смотрели с восторгом и одаривали комплиментами.
И Кириллу это платье очень нравилось. Кир, Кирилл, её первая любовь, широкоплечий великан с каштановыми кудрями... Самый лучший парень на свете. Однокурсник, с которым уже строили планы на медовый месяц.
Много лет назад по этой же пригородной дороге они ехали на институтскую базу отдыха и ссорились.
Инге показалось, что накануне он слишком пристально смотрел на соседку, которая увязалась с ними в парк. Кирилл раздраженно оправдывался. Когда оставалось ехать не больше пяти минут, он крикнул:
– Почему ты мне не веришь, дура?
Инга оскорбленно фыркнула.
– Останови машину!
Выскочила наружу, сделала всего несколько шагов, и вот она уже на лесной тропинке. Боковым зрением заметила, как машина развернулась и рванула обратно в город.
В то лето они так и не увиделись. Инга каждый день собиралась позвонить, но не хотелось первой уступать. В сентябре её ждала катастрофическая новость. Кирилл перевелся в питерский институт, и больше в родных краях не появлялся. До Инги ещё несколько лет через его приятелей доходили слухи, что он защитил диплом, устроился на престижную работу, открыл фирму, удачно женился, а потом и эта тонкая ниточка оборвалась.
Быстро же все закончилось,… Институтские поклонники растворились, на нудной работе сидели семейные тетки средних лет и печальные старые девы. Неожиданно подвернулся Василий, и после серии безрадостных свиданий они подали заявление в загс. Да, Василий был, как утверждала мама Инги, «не нашего круга». Окончательно Инга убедилась в этом на свадьбе, когда начали прибывать бесконечные родственники жениха. Группка её собственных родных и друзей сразу затерялась за громкими криками, аппетитным чавканьем и матерными частушками новых родичей.
Сегодня дорогие гости снова ожидаются. Двоюродная или троюродная (какая разница?) сестра свекрови с целым выводком внуков. Будут шумные игры, разбитые коленки, сплетни двух престарелых кумушек, запах лука и шашлыка, грязная посуда.
Только вечером, когда остальные угомонятся, у Инги появится возможность отдохнуть на скамейке возле своих ирисов и лилий. Однако это ещё не факт.
Приятный предстоит денек! И уже не выберешься, не освободишься, не начнешь все сначала. Слишком поздно... В кого она превратилась? Почему не находит в себе силы что-то изменить? Слишком поздно...
Ещё примерно полчаса пути… Скоро покажется ель с отломанной ветром макушкой, машина слегка подпрыгнет на дорожной вмятине… Сердце, как всегда, на секунду замрет и накатит чувство невесомости, словно в скоростном лифте. Промчится мимо памятное Инге место, где за соснами когда-то была база отдыха. А там уже поворот, и до дачного поселка рукой подать.
Машина подпрыгнула на дорожной вмятине…. Инга вдруг увидела свои колени, обтянутые пестрым искусственным шелком. Фиолетовые, сиреневые, малиновые, синие пятна на белом фоне.… На её запястье побрякивали тонкие металлические цепочки, а с безымянного пальца пропало обручальное кольцо. Руки… это были руки молодой девушки.… В зеркале отражались слегка испуганные блестящие глаза.
Забавный чертик из бисера и стекляруса подрагивал в такт движению. Она сама сплела этот талисман... Конечно, она узнала салон потрепанной «девятки», которой так гордился Кирилл. Хозяин машины сидел рядом.
Все равно, каким образом ЭТО случилось, все равно, только бы не во сне…
– Почему ты мне не веришь, дура?
– Я тебе верю! Я люблю тебя…
Он улыбнулся, и карие глаза по-собачьи преданно посмотрели на Ингу…
Как сладко мириться с любимым, прощать несуществующую вину и верить, что впереди целая жизнь!
Ей казалось, что поцелуй продлится вечно, но в раскаленном нутре КамАЗа, который мчался к повороту, уже что-то произошло, и руки дальнобойщика напрасно крутили руль. КамАЗ метнулся на встречную полосу…
Антонина Клименкова
(Нижний Новгород)
Медовая фея
Я не люблю супермаркеты. Мне в них холодно. И дело вовсе не в кондиционерах. Каменный пол, бетонные стены, высокие потолки. Синтетический холодный свет. Пестрый лабиринт, задуманный для того, чтобы в нем заблудиться и оставить душу. Или хотя бы истратить всю наличность.
Конечно, в городе остались ещё старые магазинчики, с прилавками и задерганными продавщицами в бирюзовых фартуках. Но и эти магазинчики под веянием времени превратились в маленькие лабиринты с узкими проходами между нагромождением стеклянных стен, забитых всякой всячиной. По вечерам, когда уставший народ забегает между работой и домом купить продукты, в этих проходах не протолкнуться. Ещё больше, чем холод, я ненавижу тесное пространство и чужие локти.
Так что выбора нет: да здравствуют супермаркеты.
Одним унылым вечером я расплатился на кассе, забрал пакет, грозящий порваться из-за острого угла неудачно повернувшейся пачки котлет, и пошел было на выход. Двери почтительно разъехались передо мной в стороны, едва я наступил на черный коврик…. Однако тут я заметил то, чего раньше никогда здесь не замечал, пусть захожу едва ли не каждый день. Двери с раздраженным вздохом закрылись, так как я резко свернул с предписанного пути.
Никогда не замечал в углу позади шкафчиков для сумок этот ларек. Или это следует называть «отдел»? «Стенд продаж»? Не важно. Угол был отгорожен стеклянной витриной с окошечком посредине. Крупная надпись сверху гласила:
ПРИРОДНЫЙ МЁД и средства народной медицины
Не знаю, что меня заинтересовало. Ноги будто сами принесли меня, нос сам собой уткнулся в стекло. Ну, не буквально, разумеется, я всё-таки уже не мальчишка, чтобы пачкать витрины своими отпечатками.
– Вас что-то интересует? – высунулась из окошечка продавщица, точно кукушка из ходиков. Жизнерадостно затараторила: – У нас есть крема на основе прополиса! Имеются замечательные бальзамы и настойки. А также…
– Просто горшочек мёда, пожалуйста.
Насмотревшись на коробочки, баночки и пузырьки, я ткнул пальцем на симпатичный фарфоровый горшочек граммов на двести. Сверху горшочек был закрыт узорно вырезанной бумажной салфеткой, (надеюсь, под ней есть нормальная крышка?), а по горлышку перевязан золотистой ленточкой.
– Отличный выбор! Вам придется по вкусу этот сорт! – Продавщица ослепила улыбкой, кивнула, юркнула обратно в свое стеклянное убежище, зарылась в коробки, чтобы не брать с витрины.
А я стоял, как завороженный, и гадал: на кой черт мне сдался этот мёд? Я вообще мёд не люблю. На горшочек повелся? Винни-Пух завидущий. Или на улыбку молоденькой продавщицы? На её пышные упругие кудряшки, на свет смеющихся голубых глаз?
– Вот, пожалуйста! – мне протянули фирменный пакетик в пчелках.
Я передвинул на локоть супермаркетовский пакет, привычно режущий узкими натянувшимися ручками, достал кошелек и отдал озвученную сумму, краем сознания подсчитав, что в том же супермаркете мог бы за такую цену купить литр меда не хуже. Правда не в горшочке, без салфеточки и бантика. И без завораживающей улыбки в благодарность за покупку.
– Приходите ещё! – пригласила продавщица.
Я машинально кивнул.
Дома я распихал покупки по полкам холодильника. Вскипятил чайник. Покормил еле продравшего глаза кота. Толстый сонный увалень не соизволил меня проводить сегодня на работу, поэтому попку колбасы не получит. Да нет, конечно, получит, но за вкуснятиной ему самому придется залезть на стол. Пусть немного растрясет жирок.
Есть не хотелось, я решил выпить чаю. Кинул пакетик в кипяток, ярлычок вместе с ниткой, как назло, тоже утонул в кружке. И только теперь я разрешил себе наконец-то открыть горшочек. Нужно же было хотя бы понюхать, что за мёд такой природный волшебный. Хоть полчайной ложечки, а потом задвину на верхнюю полку в холодильник, за майонез и кетчупы с горчицей, и забуду на год или больше, пока не придёт время выбросить.
Я развернул пакетик в весёлых пчёлках.
Я потянул за ленточку.
Снял салфеточку, аккуратно сложив вчетверо, стараясь не порвать.
С мягким «чпок» отвинтил крышечку. Горшочек оказался подделкой – не глиняный, а окрашенное матовое стекло.
Мёд оказался…
Нет, не так – аромат мёда оказался божественным. В голову вместе с запахом немедленно ударили яркие воспоминания: пёстрые цветы, что росли в моем детстве перед родным подъездом. Над цветами всегда порхали бабочки. Когда я был мелким, то пытался ловить бабочек собственной панамкой. Панамкой, которую связала мне мама. И над которой потешались все дворовые мальчишки, щеголявшие в бейсболках. Правда, в те времена мы называли их кепками, о бейсболе мало кто знал, а уж разбираться в мудрёных правилах я до сих пор не попытался даже в память о первой, купленной на рынке бейсболке, которой поймал роскошного павлиньего глаза. Который сразу же упорхнул от меня, мазнув крылом по щеке, стоило мне заглянуть в кепку.
Я опомнился. Встряхнулся, как отряхивается мой кот после мытья.
Я решил-таки попробовать чудо-мёд на вкус.
Я взял чистую чайную ложку, гремящим ящиком стола испугав кота, что лениво подкрадывался к колбасе. Мне показалось, что ложка недостаточно чистая – я вымыл её снова, тщательно протёр чистым полотенцем. И погрузил в золотистый густой мёд по тонкую шейку черенка. Не стал зачерпывать, просто макнул и вытащил обратно, этого количества мне показалось достаточным для первой пробы.
Я дал понюхать ложку коту, тот чихнул и обиделся.
Я лизнул ложку. На языке разлился вкус…. Это была не сладость. Это была терпкая, острая с горчинкой…. Не могу описать. Это была жизнь. Та жизнь, которой я наслаждался, когда был беззаботный и глупый. И вкус которой утратил теперь, сутками сидя перед монитором, играя не с цветными кубиками, а с невразумительными цифрами. Не видя, что за окном проходит очередное лето, полное тепла, внезапных дождей, пронизанных солнцем, полное зелени и свободы. Свободы, которой я себя лишил добровольно, нацепив галстук и состроив постную физиономию. Нет, я не жалуюсь, у меня хорошая работа и приличная зарплата. Но какое удовольствие в заработанных деньгах, если не знаешь, как их потратить? А тратить не хотелось отчего-то. Вкуса не было, чтобы хотеть. Ни к чему не тянуло. Я засох, как сухофрукт? Я сам себя высушил – и не заметил, как это случилось…
Я облизал ложку, кинул в раковину. Отрезал толстый кусок колбасы и положил его (на виду у заинтересовавшегося кота) на тумбочку возле мойки, подставив табурет к тумбочке, чтобы ему запрыгивать сподручнее…, то есть, сподлапнее?
Хмыкнув собственным мыслям, я суетливо завинтил крышечку на горшочке, приладил салфеточку обратно, замотал ленточкой, сунул к себе в карман ветровки. И захлопнул за собою дверь, пожелав коту не скучать и пообещав скоро вернуться.
Я бежал по лестнице вниз, забыв о скучном лифте. Я перепрыгивал через ступеньки, круто разворачиваясь на поворотах, словно мне опять двенадцать или того меньше. Я летел из дома, будто внизу меня ждал любимый двухколесник и приятели.
Выскочив из подъезда, я опомнился: велосипеда у меня больше нет. И давно нет. Приятели разъехались по разным городам и странам. Я нащупал ключи в кармане, погладил матовый стеклянный бочок горшочка. И сел в своего четырехколесного друга. Теперь я другой, и не гоняю на велике.
Я не включал радио. Не ругался втихомолку на подрезающих лихачей. Не злился на пробку, которая на удивление быстро рассосалась. Меня даже не раздражала вонь выхлопов. Вместо этого я вдруг начал слышать городских птичек, орущих в придорожных кустах. Я увидел девушек, чью походку от бедра подчеркивали короткие летние платьица и высокие каблуки босоножек. Я загляделся на семенящую по параллельному бульвару собачонку на несуразном поводке – и получил нетерпеливый гудок в корму от грузовика.
Определённо зеленый свет зажигался мне сегодня чаще обычного.
– Ты? – встревожилась мама, отперев дверь. – Что-то случилось?
– Ничего, – пожал я плечами, втиснувшись в узкий коридорчик родительской старой квартиры. А ведь раньше я по этому коридору на скейте катался, когда никто не видел. – Решил просто заглянуть, чаю с вами попить.
– Какой чай? – удивилась мама. – Ты ж наверняка даже не обедал!
Меня увели на кухню, накормили борщом. Маминым борщом. И потом ещё котлетами, собственноручно накрученными из настоящего мяса, а не из «той тухлятины, что в супермаркетах продают в пластике».
А после мама заварила чай – в заварочном фарфоровом чайничке. С ситечком. Мама не признавала «труху в бумажке с ниточкой».
– Какой ароматный! – оценила мама мою покупку.
Я молчал, прихлёбывал из большой чашки. И слушал, как на маму вдруг нахлынули воспоминания о её детстве.
Скоро пришел отец из гаража. Он был немного выпимши, опять с мужиками отмечали очередную починку ржавых Жигулей. Но мама, украдкой промокнув слезу, не стала сегодня бурчать. Бурчание не переросло по привычке в ругань. Папа сел вместе с нами пить чай.
Когда я уходил, на улице уже зажигались фонари. Ярко-медовые в летней синеве. Родители, кажется, даже не заметили моего ухода: они сидели на кухне в полумраке и негромко разговаривали. Вспоминали, как бегали друг к дружке на свидания. Улыбаясь, как дурак, я постарался тихонько щелкнуть задвижкой на входной двери, чтобы не разрушить это простое волшебство.
Горшочек мёда я оставил им. Им надолго его хватит. А себе я куплю.
***
Чтобы продавщица не подумала обо мне неправильно (хотя с чего я об этом вообще волнуюсь?!), я заставил себя выждать три дня.
За это время я растерял всю появившуюся беззаботность. Обычная моя невозмутимость и собранность наоборот так и не вернулась. Какой я стал дёрганый, заметили даже на работе. И велели сходить к шефу, попросить отпуск.
А мне было честно невмоготу сидеть в офисе. Мне было душно от галстука и костюма. Мне было жарко, хотя кондиционеры гудели исправно. Меня раздражало всё и вся. Я буквально всей кожей ощущал, как уходит моя жизнь – без толку! Бессмысленно. Бесполезно. Мне себя стало жалко. И в то же время я злился на себя, что не имею достаточно мозгов, чтобы придумать, как же наполнить своё никчемное существование смыслом.
Если я сам не знаю, чего я хочу – кто же сможет мне подсказать? Абсурд.
Я сорвался и поехал в супермаркет за мёдом. Вернее, я даже не планировал идти собственно в супермаркет, лишь сунулся бы в тот заветный уголок, увидел бы улыбку медовой феи…
Стеклянного уголка, что три дня назад сиял за рядком шкафчиков, не было. Совсем не было. Словно не бывало.
Я разозлился. Я запыхтел. Я рванул на себе галстук, чувствуя себя каким-то озабоченным наркоманом. Винни-Пух без дозы мёда? Смешно, ха-ха!
А через секунду-другую, одумавшись, я заметил небольшой прямоугольник бумаги на стенке шкафчиков. Черные буквы жирного шрифта гласили:
«Отдел ПРИРОДНОГО МЁДА переехал!»
И ниже – новый адрес. И в уголке нарисованная пчёлка с ведром. С ведром. Пчёлка с большим ведром и маленькими округлыми крылышками.
Я сел в машину, сдернул галстук, пристегнулся и рванул по новому адресу, хоть это и было почти на другом конце города.
***
Магазинчик нашелся. Он был открыт. Он нашелся в потёртой пятиэтажке, на первом этаже. За скрипучей дверью, обитой поколупленным дерматином.
Я толкнул дверь. Над головой звякнул колокольчик. В лицо пахнуло прохладой и смесью сладко-пряных запахов.
– Одну минуточку! – донеслось жизнерадостное из полумрака служебных помещений.
Я встал перед длинным прилавком.
От двери до прилавка два шага. Пол устлан мягковатым старым линолеумом. Перед порогом линолеум протёрся настолько, что его аккуратно вырезали и заменили квадратной заплаткой совершенно другого цвета.
Прилавок был деревянный. Настоящий, деревянный, без намёка на пластик. Покрыт светлым лаком с тонкой сеточкой трещинок в прозрачной глубине. И вытертый до самого шпона на углах и на середине столешницы.
Небольшое окно справа от входа украшали тюлевые занавески, подхваченные женскими заколками для волос. На подоконнике цвели фиалки в широких керамических плошках. Им было здесь хорошо, в полутени и прохладе, так как снаружи окно загораживали буйно разросшиеся кусты сирени и черемухи.
Слева от прилавка и по всей дальней стене тянулись полочки, на них стояли скляночки, коробочки, корзиночки. Не то аптека народной медицины, не то бакалея для эстетов.
– О, это вы! – воскликнула кудрявая продавщица, вынырнув из полумрака служебных комнат. – Я не ждала вас так скоро. Вы сластёна?
Она улыбнулась без насмешки, как бы намекая, что уж она бы с той маленькой баночкой сумела расправиться гораздо быстрее.
Я ошибся в прошлый раз, посчитав, что у неё голубые глаза. Сегодня её глаза были золотисто-карие. Наверное, это тоже не настоящий их цвет и на самом деле всё зависит от освещения.
– Я… – промямлил я, переминаясь с пятки на носок. – Я расправился с мёдом не в одиночку.
– Поделился с любимой девушкой? – понимающе кивнула она.
– Нет, – почему-то я покраснел, как школьник.
– С родителями. А Вы… переехали?
– Да вот, – покивала она, вновь широко заулыбавшись. Оглянулась вокруг, словно приглашая тоже полюбоваться своей обителью. – То есть, нет. Там был всего лишь филиал. Срок аренды закончился, и я решила, что тот отдел убыточен. Вы легко меня нашли?
«Меня». Она именно так и сказала. Не «нас» или «наш магазин», а «меня». Словно я вправду искал её. А не мёд.
Я улыбнулся в ответ и беззаботно признался, что простоял в пробках два часа, пока сюда добрался.
Она казалась польщенной. И вспомнив о торговле, присоветовала мне попробовать иной сорт мёда, не тот, что в прошлый раз, хотя я просил и тот тоже. Отчего-то она наотрез отказалась продать мне две баночки, уверенно вручив только новый.
– Не смешивайте, – смеясь, велела она. – Это как с вином. Или с чувствами. Нельзя смешивать обиду и любовь, насмешку и трогательность, понимаете?
Я не понял ни черта, но кивнул. Расплатился. Помялся ещё пару секунд. Не нашел, что ещё сказать, попрощался и вышел. Вслед мне звякнул колокольчик и прозвучало:
– Приходите ещё!
***
Опробовав второй сорт волшебного мёда, я отчего-то, сам не понимая отчего, разревелся, как последний пьяный мудила. Тискал урчащего кота, которого напугал своей внезапной истерикой. Целовался с усатой пыхтящей мордой. Я хотел прийти в себя, остановиться. Прекратить эту… чушь. Фигню на постном масле. Нет – на душистом мёде. Но пол-ложки мне хватило на полчаса очищающих рыданий. В голове от пролившихся слёз стало легко и пусто. На сердце словно распустился новый цветок, необыкновенной красоты.
Я чего-то хотел. Я возжелал что-то неведомое всей душой и всем телом. И черт его знает, чего именно. Рожна? Похоже, я стал наркоманом хуже Винни-Пуха. Говорю «хуже», потому что медведь жрал в одно плюшевое рыло. А мне опять приспичило поделиться с кем-то ещё!
Я заверил кота, что со мной всё в порядке. Умыл раскрасневшуюся харю холодной водой, причесался. И поехал к бабушке.
В детстве я обожал ездить к ба. Со временем то ли я стал привередливее и эгоистичней. То ли она постарела. Теперь посещение бабули я воспринимал как тяжкую повинность и увиливал от неё всеми правдами и неправдами. Заботу о ней я бессердечно свалил на плечи родителей, хоть они и не возражали. Никто не возражал. Ведь я был молод, я должен был посвящать всего себя карьере. И, как втихомолку надеялись предки, я обязан был позаботиться о собственной личной жизни. Они всё с большим нетерпением ждали, когда же я, наконец, приведу к ним девушку для официального знакомства. А я всё не приводил. Потому что некого было. Не то чтобы я был страшный и занудный. Или гей. Нет, просто… Просто как-то не срасталось. У девушек со мной, у меня с девушками…
– Ба! – изумился я, открыв дверь своим ключом.
Бабуля, в переднике поверх халата и в косынке на седой голове с явно свежей химической завивкой, хлопотала на кухне. Я не верил своему носу, ещё на лестнице учуяв запах жарящихся творожников – фирменного блюда ба из моего беззаботного детства.
– Ты? – не меньше моего удивилась ба. – А я думала, мне зря сон приснился!
– Сон?
– Что ты нагрянешь! Вот я и сходила поутру в гастроном на углу, купила творожка, сметанки. Она кокетливо поправила косынку. Я намек понял:
– Прическу сделала! – протянул я с уважением.
– Со скидкой по пенсионному! – гордо похвалилась ба.
– Но ты ж полгода не выходишь дальше лавочки. Как же твои ноги?
– А что ноги? – фыркнула ба. – Пока не отвалились, кое-как докостыляла.
– Творожники стоишь, жаришь, – оценил я. Сглотнул слюнки.
– Не творожники, а сырники! – пригрозив мне деревянной лопаткой, поправила ба.
Так и не позволила ухватить горячий, румяный сырник-творожник. Обругала и отправила мыть руки. С антибактериальным мылом.
Потом усадила меня за стол в гостиной, выставила на свежую скатерть большущее блюдо дурманно-ароматной вкуснотищи, пышущей сковородным жаром, истекающей сливочным маслом. Принесла сметану, тарелки и большую ложку. И не позволила мне вскочить даже за тем, чтобы проверить, не подгорает ли последняя порция на кухне – сама шаркала туда-обратно, словно бы позабыв о грузе прожитых лет и больных суставах.
Так мы и чаевничали до полуночи, сдобривая творожники сметаной и мёдом, а чай – подслащивая разговорами по душам. У ба, как всегда, была бессонница. А мне было не до сна, хоть и наел брюхо так, что джинсы позорно затрещали.
– Ты стал совсем взрослый, – напоследок сказала ба, разглядев-таки горчинку на дне моих глаз. Потрепала меня по колючей от щетины щеке. Стёрла сухим узловатым пальцем с моей откормленной масляной морды следы сметаны.
Потом ба вздохнула, запахнулась в вязаную шаль, пахнущую древними духами, давно усохшими в своем флаконе в серванте. Смахнула наигранную слезинку с глаз и вопросила Боженьку, подняв выбеленные временем серые глаза к портрету Есенина на стене:
– Дождусь ли я правнуков, вот в чем вопрос?
– Ой, не начинай! – заржал я.
– Скажи, ты ведь этот?
– Который? – ухмыльнулся я.
– Ну, из этих. Из радужных, – с уверенностью предположила ба.– Если да, то не бойся! Я от тебя не отрекусь и наследство не перепишу ни на кого другого.
– Бог с тобой, ба, ты что такое городишь, – хрюкнул я. – Насмотрелась телека.
– Нет, я серьезно! – не отставала мой одуванчик. – Ты мне поверь, я согласная на всё, лишь бы тебя любили. Если есть у тебя хороший мальчик – приведи, покажи мне. Отец с матерью тебя не благословит, а я благословлю! Поедете в Америку, я из похоронных денег добавлю, если на билеты вам не хватит, там поженитесь, как положено…
– Ба, я натурал, – заверил я честно. – Вот клянусь… этим мёдом! Натуральным природным мёдом клянусь, что натуральнее меня нет на свете.
Вырвав клятву, бабуля вздохнула с заметным облегчением. Правнуков она решила дождаться всенепременно.
Перед соскучившимся котом я извинялся банкой его любимых рыбных консервов, купленных в круглосуточном.
***
На работе я объявил, что ровно через две недели ухожу в отпуск, а потом вообще увольняюсь. Надоело штаны просиживать – жизнь ведь одна, а перспектив много! Шеф на меня ругалась. Она не скрывала, что хочет посадить меня через годик-другой на своё теплое место. Если, конечно, я женюсь на её дочке. Я был не против женитьбы вообще, но дочка начальницы, в частности, не будила в моём молодом мужском организме низменных потребностей романтического толка. Так что всё без толку. Я решил, что ухожу – и точка.
А вот куда ухожу – этого я ещё сам не понял.
Но точно знал, что не пропаду.
Зато пропал медовый магазинчик.
Опять.
Я толкнулся в дерматиновую обшарпанную дверь – не открылась. А я так хотел… мёда? Услышать, как тренькнет колокольчик над головой? Пересчитать фиалки на подоконнике? Чего я хотел?..
– Мужчина! – позвали меня из форточки, когда я стоял на крыльце и не знал, куда податься.
– Вы меня?
– Вас, молодой человек, вас. Мне вас описали, вижу, что вы – это Вы.
– Да, я – это я, – вздохнул я, соглашаясь.
– Вам велели адрес продиктовать. Если вы придёте, конечно.
– Я пришёл! – с горячностью заверил я невидимку. Никто от меня не прятался, просто добрую соседку не было видно за многослойной москитной сеткой, прибитой к давно некрашеной раме.
***
Магазинчик кружил меня по улицам. Не помню вообще, чтобы я так много колесил по родному городу, где прожил всю жизнь. Я даже не подозревал, что у нас есть большие работающие (!) фонтаны в спальных районах. Что есть такие уютные скверы, где хочется посидеть рядом с клумбой на чугунной лавочке и слопать мороженку, купив ванильно-вафельный рожок в фургончике под разноцветным зонтом. Что есть…. Да вообще много чего есть, чего я не видел, ежедневно катаясь по строго установленному маршруту «дом – работа».
Я не знал, что в городе есть такие тенистые старые улицы с двухэтажными красивыми домами. Даже посеревшая, пятнами облетевшая штукатурка на стенах, сквозь которую проглядывала плоть краснокирпичной кладки, ничуть не портила лица…, то есть, фасады. Дома смотрели на мир умными старыми окнами, словно бы в удивлении приподнимая верхние полукруглые, арочные рамы.
Здесь газоны не стригли этими жутко-громкими косилками, отравляющими запах свежескошенной травы привкусом бензина. Здесь повсюду цвели ромашки и львиный зев. И толстые липы без страха быть обкромсанными простирали над тротуарами могучие ветви. Здесь на детской площадке во дворе не виднелся мусор и пустые бутылки. Окна первых этажей были так низко, что можно было не привставать на цыпочки, чтобы заглянуть через подоконник. На подоконниках грелись на солнце вальяжные коты и цвели герани.
Кто должен жить на этой улице? Художники и стареющие музыканты из филармонии?
Я разглядел табличку с номером и улицей на углу изысканно-пряничного двухэтажного домика. Он напоминал башню-кубик: в высоту казался больше, чем в ширину. Возможно, это был обман зрения. Возможно, это была правда. Внизу – библиотека. На верхнем этаже – магазинчик.
Я ощутил волнительное сердцебиение, когда наступил на первую ступеньку крыльца, украшенного по бокам высокими лопухами. Кирпич, один из тех, что складывались в две ступеньки, опасливо-игриво пошатнулся под моей кроссовкой.
Из библиотеки выскочила девчушка с бантами на тощих косичках и с зелёнкой на острых коленках. В дверях едва не налетела на меня. Оглядела подозрительно, снизу вверх. Фыркнула на мою растерянность – и попрыгала по своим делам, зажав большую толстую книжку под мышкой.
– Вы к нам? – спросила……улыбающаяся овчарка, вывалив малиновый язык?
Я догадался перевести взгляд выше: оказывается, дверь, ведущая в библиотеку, приотворилась, в щель выглянула овчарка – и её долговязая хозяйка, библиотекарша в толстых очках и с классическим пучком на макушке.
– Нет, я… мне наверх, – вежливо улыбнулся я.
– А-а, – протянула библиотекарша, лукаво сверкнув очками. – Ну-ну. Доброго дня.
– И вам, – кивнул я.
Дверь в библиотеку закрылась, небольшой тамбур… или сени? В общем, крошечный предбанник перед лестницей остался временно в полном моем распоряжении.
Я наконец-то собрался и переступил порог. Порог некогда был высокий, внушительный, о такой запинайся сколько душе угодно. Теперь же массивный брус из цельного ствола дерева посерел, потерял остатки облетевшей краски, а посредине, где на него постоянно наступали ногами, протёрся до изрядной вмятины.
Пол в доме оказался деревянным, скрипучим. Как и крутая лестница. Я шёл и боялся, что стонущие под моими шагами ступени проломятся от трухлявости, и я навернусь, сломаю себе шею.…
Скрип ступенек сработал лучше колокольчика. Я не успел преодолеть второй марш, как дверь наверху распахнулась, проливая на лестницу тусклый свет. И в проеме очертился силуэт: моя медовая фея, в приталенном платье с пышной юбкой до колен.
– Ты снова нашёл меня? – негромко рассмеявшись, произнесла она.
– Да, – ответил я, потому что не знал, что ещё сказать.
Когда я поднялся, она не сразу отошла с порога. Места на верхней ступеньке было мало, так что я оказался с нею нос к носу, вплотную. Вернее, – она носом мне в грудь. Ещё точнее – её острый задранный подбородок, так как она запрокинула голову и смотрела мне в глаза. Теперь её глаза оказались серо-серебристыми с мелкими искорками зелени вокруг зрачка. Её зрачок слегка пульсировал, словно гипнотизируя меня.
Когда я по глупости уже решил, что она ждёт от меня не иначе как поцелуя – она отступила назад, будто в танце. Попустила меня в свой магазинчик.
В новом помещении оказалось просторнее, чем в том, в пятиэтажке. Здесь было солнечно. Окна небольшие, но целых три по двум стенам. Я улыбнулся, заметив знакомые фиалки, привольно растопырившие пуховую листву, сидя на широких подоконниках.
– Как у Вас… у тебя тут мило, – сказал я.
– Ага, мне тоже здесь нравится, – согласилась она. Спросила: – Ты пришел за мёдом?
– Нет. То есть да…
Она рассмеялась. Махнула рукой на полки и предложила выбрать самому, что понравится.
Я послушно отошел к ассортименту, попытался сосредоточить взгляд на этикетках: гречишный, липовый, клеверный, фиг-поймешь-какой, такой-точно-не-хочу, не-знаю-какой-хочу, никакой-не-хочу, хочу-но-не…
Меж тем медовая фея, словно не обращая на меня никакого внимания… (Так я теперь старый доверенный клиент получаюсь, что ли?) …меж тем она нашла листок белой бумаги, большой фломастер и четыре кнопки. Кнопками она пришпилила лист к открытой двери с наружной стороны, не жалея лак на светлой древесине. Полюбовалась, решила, что пришпилила криво, но махнула рукой и не стала переделывать. Закусив колпачок маркера в зубах, она взялась писать объявление. Размашисто, уверенно, при этом получалось на удивление ровно, несмотря на криво повешенный листок.
«ТРЕБУЕТСЯ» – мягко поскрипывая, вычерчивал широкий влажный стержень фломастера.
Я подошел к ней со спины, поверх кудрявой макушки поглядел на появляющиеся буквы, на мгновенно высыхающий след ядовито-ярких чернил.
– Кто? – негромко спросил я.
– Что? – оглянулась она на меня, вывернув свою изящную шею.
– Кто требуется? – уточнил я, почему-то затаив дыхание.
– Пока не сообразила, как правильно сказать. – Она нахмурила брови, снова уставилась на листок. Пожевала в задумчивости колпачок фломастера. – Разнорабочий? Помощник? Грузчик? Менеджер? Даже не знаю…
– Мужчина? – уточнил я. – Или…
– Хм, – согласилась она, не дослушав. – Можно и так сказать.
Она крутанулась на каблуке, не отступив от меня ни на полшага. Взметнувшаяся колоколом юбка обмела мои брюки по коленям.
– Так ты пришёл за медом? – уточнила она, пристально глядя в лицо, прищурив искрящиеся весельем глаза. – Или?..
– Или, – выдавил я, робея перед её улыбкой, как школьник перед глобусом.
Больше она ничего мне не сказала. Сорвала листок и небрежно смяла в руке, уронила на пол. Заперла дверь на ключ. Молча взяла меня за манжет рукава – и повела за собой. Мы скрылись в служебной комнатке, за спиной прошуршала, смыкаясь, занавеска из деревянных бусин на длинных нитях.
Небольшая сумеречная комната была заставлена коробками. Видимо, после спешного переезда медовая фея не успела разобрать товар, разложить по стеллажам – полки пустовали.
– Теперь ты останешься здесь? Не переедешь ещё куда-то? – спросил я, улыбнувшись собственной неостроумной шутке.
Она улыбнулась в ответ. Однако промолчала.
Кроме стеллажей и конторки с кипой бумаг и документов, в комнатке стоял старый диванчик. Короткий, местами продавленный, с узкими лаковыми дощечками-подлокотниками. От обивки пахло пылью. Но я не заметил на нем пятен крови или чего-то подобного, поэтому мне не было неприятно, что медовая фея ведет меня в нашем танце, даже не спросив моего имени и не назвавшись сама. Фея пихнула меня на этот диванчик, я послушно упал на него спиной, свесив с короткого ложа ноги, вдобавок стукнулся затылком о подлокотник, но даже не моргнул – не отводил глаз от своей феи.
Она улыбалась, она подошла ближе. Я всегда думал, что это вульгарно, такие перепихи в подсобках, но когда оказался сам.… Она запустила руку под пышную юбку, умудрившись не показать мне даже свои коленки. И ловко стянула с себя трусики. Я сглотнул, словно голодный пёс над миской с костями. Хотя нет, фея ведь не была костлявой. Ладная, стройная, но не худая.
Она шикнула на меня с улыбкой и велела молчать. Я согласился и затих. Я был загипнотизирован ею. Я был согласен подчиняться, что бы она ни приказала мне сделать.
Она ничего не требовала от меня. Просто хотела, чтобы я тихонько лежал и не брыкался. Не порывался её обнять, когда она забралась на меня верхом, оседлав бедра, привстав надо мной на коленях. Я не должен был лезть ей в декольте платья и даже тискать грудь сквозь чашечки лифчика, отчетливо ощущающегося сквозь тонкую ткань платья. За попытку облапать я получил по рукам – и смирился.
Она сама расстегнула мне брюки и приспустила бельё. Она сама опустилась на меня. Она сама плавно водила мной в себе… Боже, от невозможности даже легонько двигать бедрами я едва не умер. Перед глазами плясали красные точки, я кусал губы, чтобы не нарушить благоговейную тишину слишком шумным пыхтением.
Она не сводила с меня пристальных глаз. Облизнула губы, без всякой помады пухлые и розовые. Она была сосредоточена. Она объезжала меня с осторожностью, словно не доверяла полностью. Словно я был незнакомый ей зверь, с которым нужно быть постоянно настороже. Я хотел заверить её, что не сделаю ей ничего плохого. Я просто не в силах причинить ей вред. Я так хотел хотя бы чуть-чуть больше свободы, до скрипа зубов хотел поменяться с ней местами, чтобы врываться в её жаркую мягкость так, как хотелось бы мне…
Но я не смел и вздохом ей противоречить.
Она лишь всхлипнула, ощутив мою сперму в себе. И тут я тоже всхлипнул – от ужаса: как могло вылететь из головы?! Как это вообще возможно?! Как она-то согласилась на секс с незнакомцем – без банальной резинки? Причем что самое смешное, даже если бы не нашлось в её магазинчике каких-нибудь презервативов с медовым вкусом, у меня в машине в бардачке есть парочка дежурных.
Я всполошился, видать, и физиономию перекосило. Она сперва удивилась на моё дерганье, но мигом поняла – и лишь весело рассмеялась.
И поцеловала меня в висок, словно ободряя.
– Точно ничего, что… – завел, было, я. Но она на меня шикнула и прижала пальчик к моим губами, запечатывая не сорвавшиеся глупые слова.
И она продолжила плавно двигаться на мне, не выпуская, не отпуская. Словно одного раза ей было от меня мало. Словно она сама была трудолюбивой пчелой, собирающей пыльцу с моей тычинки. О, боже, кошмарное сравнение…
Я доверился. Я не мог иначе. Её влажная нежность обволакивала не только мой член, но, похоже, и мой разум затопило её дурманным мёдом. Поцелуи медовой феи ослепили, отравили, опьянили. Связали и покорили. При этом она ни разу не поцеловала меня в губы. Она целовала лицо: в виски, в щеки, в кончик носа, в веки, в брови. Она лизнула шею, заставив меня выгнуться и едва не развалить расшатавшийся диванчик. Она клюнула губами мои ключицы, расстегнув ворот рубашки…
Похоже, я отключился, кончив второй раз.
Не знаю, как ей это удалось, но только очнулся я уже на улице. Слава богу, одетый. Мягкие сумерки овеяли сонную пустынную улицу. Над головой убаюкивала, шелестела листвой старая липа. Я сидел на чугунной лавочке с неудобной выгнутой спинкой, набранной из ребристых дощечек. Неподалеку был припаркован мой автомобиль. Хотя я не помню, что оставил его здесь, когда подъехал к магазинчику.
Размяв занемевшее от неподвижности тело, я прошелся по улице, высматривая в прозрачных сумерках таблички с номерами домов. Это… оказалась вообще не та улица. Похоже, эта шла параллельно той, где был магазинчик.
Зачем же она со мной так? Разве я не понял бы, если бы она просто выставила меня за дверь. Почему так? Не я ведь насиловал её.
На душе стало горько и противно.
Поганое настроение не исправила даже найденная в кармане пиджака баночка мёда, новый сорт (наверняка с успокаивающим эффектом, в насмешку подобрала!) Я едва удержался от соблазна запулить этой баночкой в кирпичную стену ближайшего дома.
Что это вообще со мной было? Романтики захотелось? Размечтался о фее, которая оказалась на поверку суккубом.
Как дурак повелся.
Позволил девчонке себя поиметь.
Мне в ту минуту было настолько гадко, хоть рыдай и исходи соплями, как потерявшая невинность девица. Может, права бабуля и я гей, только не знал об этом раньше? Сопливый пассив, который и с девкой-то не совладал. Такому самое место – под мужиком…. Э, не-ет, сейчас меня чуть не замутило.
Может, она меня отравила? Одурманила, обокрала… Дурак и подозрения у меня дурацкие: кошелёк и кредитки на месте, машина вот, мобильник тоже.
Я не стал искать ту улицу и тот дом, чтобы сразу же выговориться, объясниться, разругаться. Поистерить я могу и дома, наедине с котом, он всё поймет и простит меня за очередную пропущенную кормёжку.
А с медовой феей…
Я хотел встретиться с ней позже.
Однако пока собирался с духом, прошла неделя. И когда я подъехал к кирпично-пряничному домику, магазина там уже не было и в помине. Библиотекарша сжалилась надо мной, узрев вытянувшуюся бледную физиономию. Добрая женщина отпоила меня чаем, накормила сушками и солёными крекерами, похихикала в кулачок и сообщила, что медовая фея уехала следующим же утром после моего первого здесь появления. На прощанье фея ничего не просила мне передать. Она оставила библиотекарше все свои фиалки. Но даже имени своего так и не назвала. Какой уж тут новый адрес…
***
Я обшарил весь город, однако медовый магазинчик нигде больше не появился.
Я рассчитался с работы, хотя шеф всплакнула на прощанье и в душевном порыве пообещала отдать мне свое место без всякой женитьбы. Я отказался, неблагодарная скотина.
Неделю из своего законного отпуска я провалялся на своей двухместной кровати в обнимку с котом. Кот был рад вниманию, урчал, позволил вычесать шерсть от давнишних колтунов, до которых у меня вечно не доходили руки, разрешил подпилить когти, даже чистке ушей не воспротивился, как бывало обычно. Зверь чувствовал, как мне хреново, и жалел меня.
Я себя жалеть устал довольно быстро. Очень много сил эта саможалость отнимала!
Полученную в подарок баночку мёда я так и не открыл: запрятал в холодильник подальше и старался на неё вообще не глядеть. Хватит, и так отравился вашим мёдом до печенок.
Отдохнув, протрезвев мыслями, я сделал глубокий вдох и подсчитал свои накопления. Прикинул возможности кредитов. Пошел и купил себе тот пряничный домик. Целиком. Вместе с библиотекой.
Домик я отремонтировал – старинная кладка дорогого стоит! А всё остальное можно заменить, как оказалось. После ремонта перевел библиотеку наверх, занялся первым этажом и подвалом. В подвале запланировал фитнес-клуб, нашел через знакомых тренера. По знакомству же прикупил оборудование, решив, что на первое время и подержанное сойдёт.
На первом этаже я открыл кондитерский магазинчик. Название долго придумывать не пришлось: «Пряничный домик».
По-моему, логично получилось: старушки приводят внуков в библиотеку за пищей духовной и, пока те карабкаются на второй этаж по ступенькам с мигающими цветными светодиодами, бабульки заглядывают чисто из любопытства в магазинчик на первом этаже, благо идти далеко не надо. А там у меня – скамеечки, столики, уголок для дегустаций новинок и всегда горячий самовар. Что называется «не хочешь, а без покупки не уйдешь».
За младшим и старшим поколением в «Пряничный домик» подтянулось среднее, наиболее денежное. После скучного сидячего трудового дня приятно размяться, потягать гантели, попотеть на беговых дорожках, поболтать с соседками за стаканчиком морковного сока. Ну, а согнав энное количество жирка, можно позволить себе пополнить силы, купив для домашнего вечернего чаепития постные пироженки или даже фруктовый тортик. Я даже подумываю в скором времени расшириться и заиметь собственную кухню для диетических блюд и для низкокалорийных десертов.
За общими заботами и делами я сблизился с библиотекаршей. Она оказалась младше, чем выглядела. Я сперва принял её за без году пенсионерку – ан нет, обознался, она была почти моей ровесницей. Когда она сделала по моему настоянию стрижку, покрасилась, сменила жуткую оправу на тонкую и модную.… Я в тот знаменательный день великих перемен посмотрел на неё другими глазами. И мне понравилось то, что я увидел в отражении её антибликовых очков. В общем, спустя год совместных предприятий я предложил ей встречаться. Она согласилась со смехом – ведь мы и так виделись каждый день.
Спустя ещё год она призналась, что благодарна моей вредной медовой фее. Ведь если бы не та распутница, завлекающая в свои сети наивных мужчин, ей не пришлось бы меня утешать и отпаивать чаем. Я честно признался, что теперь тоже этому рад. Сперва, конечно, был не очень рад. Но теперь другое дело. Она поняла, что я хотел сказать, и долго ещё потом меня тыкала шутками-шпильками на эту щекотливую тему.
Прошел ещё год, мы поженились. Мой кот теперь любит мою жену больше, чем меня, эх…
А однажды в кондитерскую заглянула фея. Не узнать я её не мог, хоть теперь её глаза были синими, как озера в звёздную ночь. И волосы не вились тьмой кудрявого облака, а струились водопадом чистейшего белого золота.
– Скажите, пожалуйста, в вашем магазинчике продают медовые коврижки? – пропела фея, стреляя глазами мне прямо в сердце на поражение.
Моя библиотекарша, которая хлопотала с клиентами рядом, тут же подлетела и встала у меня за плечом. Я спиной ощущал, как от неё исходит электричество раздражения, если не злости.
– К сожалению, на мёд частенько встречается аллергия, так что я не особо жалую этот ингредиент в нашей продукции, – завел я шарманку, отвечая на многозначительную ухмылочку феи самой искренней и благодарной улыбкой. – Однако если вы желаете, чтобы мы приготовили Вам Ваши… эм, коврижки? …на заказ, то можете оставить рецепт или конкретные пожелания. Мы постараемся удовлетворить Ваш запрос…
Жена пихнула меня в бок локтем. Не понравился ей глагол, который я употребил, вот досада!
Фея всё поняла. И, кажется, она не держала на меня зла. Похоже, наоборот – пришла, чтобы проведать, помог ли мне её мёд найти свой собственный путь в жизни.
Кажется, фея осталась довольна. Я не удержался и сделал ей пятидесятипроцентную скидку «за красивые глаза», хоть жена и фырчала на ухо, пока я выбивал чек на кассе. Я нагрузил фею пакетами, коробками, сам же помог донести, проводил до её машины, припаркованной возле входа.
Перед тем как сесть в машину и пропасть из моей жизни теперь уже навсегда, фея меня поцеловала. В губы. На глазах у поперхнувшейся жены. Как я и думал, её губы хранили вкус мёда.
Вот только мёд к тому времени я окончательно разлюбил.
Михай (Минск)
Старик и Старуха
Они давно уже живут по инерции. И каждый прожитый день, как две капли воды похож на предыдущий. День сменят ночь, ночь – день.
А когда-то, в далёкой юности они мечтали о красивой и долгой семейной жизни. Да, их жизнь и была насыщена событиями, приятными и не очень, но вместе они преодолевали трудности, и казалось, что так будет всегда.
Но вот они уже вошли в ту стадию жизни, когда все уже позади, а впереди ожидание той самой вечности в бесконечности. Раз в месяц каждый из них, закрывшись в своей комнате, пересчитывал жалкую пенсию и составлял бюджет расходов до следующей пенсии.
Старуха, проходя мимо зеркала в стенном шкафу, каждый раз смотрелась в него. То, что она видела в нём, её ужасало: «Неужели это я?». Но через некоторое время она успокаивала себя: «Подумаешь, старуха лицом и телом, зато в душе – молодая». Ей хотелось верить, что душа у неё не только молодая, но и не плохая.
Старик, проходя мимо того же зеркала, так же рассматривал себя в него, но всегда в фас, и никогда в профиль, чтобы не созерцать большой живот, и тем самым поддерживать мнение, что он ещё «ого-го». Но мешки под глазами и слезящиеся глаза опускали Старика с небес на землю.
Прошаркав за Старухой на кухню, Старик сказал:
– Вчера почти всю пенсию потратил на покупку колеса. Всё, придётся до Нового года положить зубы на полку и перейти на сухари.
– К чему ты мне это говоришь, – недовольно ответила Старуха.
– Так, просто говорю.
– Для тебя полезно попостится до Рождества. Всё к лучшему, может, живот уменьшится в размерах, – съехидничала Старуха.
Когда-то она вела курс лекций по этике и эстетике в престижном вузе страны и до сих пор у неё в голосе сохранились назидательные и поучительные нотки, что сильно раздражало Старика.
Она понимала, что Старик ожидал другого ответа, но ей надоели его постоянные жалобы и ворчания: то он плохо себя чувствует и ему всё болит, то ему в жизни не повезло с женой, то у него нет денег, то президент дурак, а соседи сволочи, то если бы он был у власти, то навёл бы порядок в стране.
Старуха открыла дверцу холодильника и увидела на полочке Старика аж целых три баночки с красной икрой.
– Это икра у тебя считается сухарями? – возмутилась Старуха.
– Икру купил на предновогодней распродаже для тебя. Надо же что-то на Новый год кушать.
– Ты же знаешь, что я икру не ем.
Старуха ушла в свою комнату, плотно прикрыв за собой дверь. Включила телевизор и под очередной сериал стала продумывать план «а ля месть кота Леопольда»: «Вот уеду к сыну встречать Новый год, пусть в одиночестве ест свою икру». Но старуха понимала, что это не реально: сын давно со своей семьёй живёт в Европе, а у неё нет визы, а до Нового года осталась неделя. Да и не особо её там в Европе ждут.
Старик, обидевшись на Старуху, тоже ушёл в свою комнату и включил свой телевизор. В последние годы он стал смотреть религиозный канал. А когда-то, занимая должность начальника цеха на крупном заводе, он верил только в Коммунистическую партию, будучи её верным членом.
По телевизору шла воскресная проповедь: «Основа всех основ христианства – верование во единого Бога. Мир полон Богов – это было до христианства, которое выступало против обожествления мира. Мир – это не Бог, но от Бога. Именование Бога отцом – это связь в любви. Отец дарует жизнь и участвует в судьбе человека. Наше сыновнее ему послушание. Бог содержит в своём промысле всю жизнь существования двух начал: добро и зло, светлое и тёмное. Мир создан любовью! Бог – творец неба и земли, мира видимого и невидимого…»
Окончания проповеди Старик уже не слышал, так как заснул. В последнее время его часто тянет на сон. Старухе кажется, что Старик спит постоянно, и это её раздражало.
…
Прошла неделя.
За столом, накрытом белоснежной скатертью, сидят двое, Старик и Старуха. Они нарядно одеты. На столе в старинном подсвечнике горит свеча, в японской вазе – сосновая ветка, украшенная единственным стеклянным шариком, бутылка шампанского, два хрустальных бокала и единственное большое блюдо с бутербродами с красной икрой.
Под бой Курантов Старик трясущимися руками с трудом открывает бутылку шампанского, которое разливает в бокалы. Каждый задумал про себя единственное желание «дожить до следующего Нового года». Они чокнулись, выпили до дна шампанское и одновременно взялись за один и тот же бутерброд. Старик и Старуха рассмеялись, вспомнив как почти шестьдесят лет назад они, встречая очередной Новый год, также одновременно взялись за бутерброд. Только бутерброд тогда был с кабачковой икрой и желания загадывались другие.
И каждый понимал, что наступивший год для него может оказаться последним.
Максим Швец (Санкт-Петербург)
О провиденциальности русской поэзии
Cтатья Максима Швеца будет опубликована на сайте stihi.ru.
Альманах Двойной тариф вып. 9 электронная версия
© Copyright: Владимир Митюк, 2017
Свидетельство о публикации №217092101958
Свидетельство о публикации №217092101958
Рецензии
Спасибо за очередной интересный сборник! С уважением,
Борис Готман 21.09.2017 23:19 • Заявить о нарушении
Борис Готман 21.09.2017 23:19 • Заявить о нарушении