Глава 3. Братья

Ветер разогнал туман. Липкое марево, с утра висевшее над городом, неохотно, клочками, уползало к морю. Промозглая сырость проникала под одежду, делала подбитый мехом плащ неподъемным. Как всегда в такие дни, ему отчаянно хотелось домой, в Берри, на солнце. Пусть морозец - но не это влажное и тяжкое одеяло, в котором тонут все звуки, все мысли и желания.

Полтора года он здесь! Сколько еще придется ему глотать этот туман? Да, за это время он многое узнал, многому научился. По-английски он говорит так, что его и не отличишь от лондонца. Он вхож во многие аристократические дома столицы, был принят при дворе и присутствовал на королевских приемах. Но все это ему не нужно! Он соскучился! Нет, он конечно, прилежно постигал морскую науку, а когда они не в море, старался посмотреть все, что есть в столице интересного. Театр Шекспира, например! Отец точно бы не одобрил эти посещения театра! Его все это очень занимает, но домой, во Францию, хочется невыносимо!

Теперь ему предстоит морской поход вдоль побережья Средиземного моря. Это лучше, чем глотать туман здесь, в Лондоне. К тому же, поход обещает быть не просто интересным, но и опасным: пираты, обосновавшись в своей столице - Джиджелли, никому не дают торговать, топя и грабя торговые суда.

Когда он написал в Ла Фер о предстоящем плавании, отец вроде никак и не выразил своего отношения. Он только напомнил сыну, что, не забывая о чести имени, он не должен забывать и об обязательствах по отношению к родне. И Огюст понял, что отец боится, как бы судьба не отняла у него сына. Мысленно он пообещал графу быть благоразумным. Хотел бы он только знать, как это у него получится?!

Пока что, он просто радовался, что они уходят в плавание. Вот теперь уже никто не посмеет назвать его сухопутной крысой. К тому же, у него была еще одна причина оказаться подальше от Лондона.

Красота - это прекрасно, но когда тебе начинают досаждать с намеками не только придворные дамы, но и кавалеры прозрачно намекают, какую карьеру ты смог бы сделать при дворе, пожелай только последовать совету... Вот от этой грязи он готов бежать не только в Африку - в Новый Свет! 

Черт побери, ну почему Бог и родители наделили его не только завидным здоровьем (что само по себе прекрасно), но и завидной красотой. К сожалению, он очень быстро убедился, что в определенных обстоятельствах это достоинство быстро перерастает едва ли не в наказание.

Через де Куси, Ла Феры были в отдаленном родстве с Плантагенетами. Только одно это обстоятельство открывало ему двери королевского дворца. Француз умел держаться с непринужденностью настоящего вельможи, знал обычаи двора и обладал одним, самым важным, достоинством в глазах развращенных придворных: молодостью и красотой.

Он не любил и побаивался приглашений, поступавших от имени Его Величества. Не явиться на такое приглашение, это не просто проявить неуважение: это бросить вызов. Явиться: поставить себя в рискованное положение, отвергнуть внимание монарха. Он знал себя и знал, что сотворил бы, окажись в такой непростой ситуации. Поэтому и молил Бога, чтобы поскорее уйти в море. Что подобная ситуация может сложиться на корабле, он просто не думал. Он надеялся, что на корабле сумеет все поставить на свои места.

Он вообще обладал этим счастливым даром: поставить все и вся на то место, которое эта вещь или человек заслуживают. Это ощутили в свое время и его старшие братья - прямые наследники власти их отца.

Непрошенным, как и все, что он забыл бы с радостью, пришло воспоминание.

                ***
Каникулы в коллеже он обычно проводил в Берри, у бабушки. Но в это лето отцу захотелось, чтобы не в меру ученый сын предстал и перед окрестным дворянством. И это был повод свести его поближе со сводными братьями. Сколько же ему тогда было? Кажется, лет двенадцать... Братья были много старше: наследнику, Луи, сравнялось двадцать. Второй, Ренье, был на год младше. Взрослые люди - что у них могло быть общего с этим ребенком: мальчиком без будущего, без состояния, без перспектив в карьере.

Но, как оказалось, интерес был. Слухи о его успехах в Наварре, ревнивый интерес старших детей к младшему, которого непонятно почему, так любит Беррийская графиня, необъяснимость поступка отца, решившего вытянуть из забвения этого мальчугана, толкало старших на совершенно детские, не по возрасту, выходки. Рядом с ними, юный Арман-Огюст-Оливье казался не по годам взрослым. Его рассуждения, неторопливая, аргументированная речь, знание того, о чем он рассуждал, свободное владение многими языками, действовали на наследников раздражающе. К тому же, как оказалось, его ни разу не наказывали розгами - случай в дворянском воспитании небывалый! Ведь даже самого короля в детстве секли нещадно. А поскольку оба брата, в свое время, вкусили достаточно такой науки, невозможно было пройти мимо такого факта. И два великовозрастных балбеса решили сделать все, чтоб подвести к родительской порке младшего брата. Ничего глупее и подлее они придумать не смогли. Жажда увидеть, как младший, захлебываясь от рыданий, просит прощения, оказалась сильнее доводов рассудка.

Идея показалась им великолепной. Больше всего на свете граф ненавидел и презирал две вещи: ложь и трусость. А превыше всего ставил - родовую честь. Оставалось найти повод, чтобы вывести отца из себя. Это бывало чрезвычайно редко, но оба уже испытали на себе силу отцовского гнева. Теперь должна прийти очередь и Огюста.
День обещал быть прекрасным. В такое утро грех сидеть дома. И старшие решили прогуляться по окрестным лесам. Это и послужило отличным поводом пригласить младшего брата, а заодно и посмотреть, как тот держится в седле.

До этого момента встречались они, в основном, во время семейных трапез. Да еще пару раз - в библиотеке, куда старшие попадали только в поисках каких-то семейных документов. Сумеет ли малыш так же ловко усидеть в седле, как умеет ловко рассуждать об античной истории?

Мальчик откликнулся на предложение прогуляться с восторгом, тем более, что отец дальше манежа его не отпускал. А на доводы, что он давно объездил все окрестности Блуа в одиночку, отвечал категорическим отказом.

- Места у нас неспокойные. Один вы никуда не поедете. Когда у меня будет возможность, совершим прогулку вместе.
Так что приглашение старших братьев оказалось очень кстати.

Проблемы начались уже в конюшне. Ему оседлали старого, смирного пони, на котором учился ездить верхом еще виконт Луи. Огюст посчитал себя оскорбленным, и категорически отказался садиться на него: "За кого они его принимают, черт возьми?"

Тогда его просто завели в конюшню и предложили выбрать любого коня: какой ему нравится! Он и выбрал, не подозревая, что этот вороной андалузец - конь отца, который не признает никого, кроме графа де Ла Фер. Конюх было заикнулся, что ему не сносить головы, ежели с юным барином что случится, но взгляд виконта заставил его умолкнуть.

Коня взнуздали и оседлали. Подтянули стремена повыше; хоть для своих лет Огюст был высок, но все же лошадь был для него не по росту.

Почуяв чужого, жеребец захрапел, заплясал на месте. Несколько курбетов, и он, дико кося глазом, понесся по кругу, пытаясь скинуть всадника. Это был настоящий поединок упорства и характеров, но выиграл его мальчик. Минут через десять, к всеобщему удивлению, все еще нервно всхрапывая, вороной пошел ровной рысью.

Изумленные взгляды могли бы послужить Огюсту наградой, но, занятый конем, он их просто не заметил. Оглянувшись по сторонам и убедившись, что рядом нет никого, он украдкой смахнул пот со лба. Победа далась ему нелегко, но юношеское самолюбие было удовлетворено: лошадь ему покорилась.

- Оливье - это настоящий подвиг! - Луи со странной улыбкой погладил по шее своего коня. - Никто не решается садиться на этого дьявола. Но вас он послушался. Я думаю, граф будет в восторге от вашей храбрости. О том, что скажет отец по-поводу такого самоуправства, виконт говорить не стал. Как не стал говорить, какое наказание полагается виновнику.
 
День разгорался, Впереди их ждал лес. Стоит ли вдаваться в подробности? Тем более, что мальчишка не прост, очень не прост. Похоже, им и ничего не придется изобретать: первый повод получить взбучку он уже заработал.

Минут через десять резвого галопа они добрались до заветной поляны, где, соскочив на землю, привязали лошадей. Красоты лета, пышная трава - все манило понежиться на солнышке. И молодые люди, расстелив плащи и сняв шляпы, разлеглись на земле.

Где-то в вышине пел жаворонок. Лес, поначалу притихший, потихоньку оживал. Пересвист птиц, шорохи лесных обитателей, жужжание пчел - все это навевало дрему. Компания выехала рано, так толком и не позавтракав.

Странное шуршание заставило Огюста приподняться на локте. Прямо перед его лицом, приподняв голову над землей, покачивалась гадюка. Видно и она вылезла погреться на солнце и обнаружила, что на ее территории незваные гости. Но, поскольку никто не двигался, змея не нападала. Взгляд ее глаз действовал на мальчика завораживающе. Что-то притягательное, но, в то же время и пугающее, было в нем. Он медленно, осторожно, потянулся к лежащей рядом шпаге. Змея качнулась вперед и неожиданно, с силой распрямив гибкое тело, бросилась на него. Молниеносный взмах и голова с раскрытой пастью отлетела в сторону.

- Вот это реакция! - Луи мгновенно вскочил на ноги. - Вы что, не боитесь змей?

- Я достаточно встречал их в лесах Берри. Змея никогда не нападает первой, если ее не потревожить. Видимо, мы ей помешали.

- Давайте уберемся отсюда, - предложил Ренье. - Похоже, мы залезли в самое змеиное гнездо.

- А что вы предлагаете?

- Может быть, просто поедем по этой тропинке. Поохотиться на четвероногую дичь без собак не получится. А вдруг, нам повезет, и мы попадем на какого-нибудь браконьера. Двуногая дичь - тоже неплохая потеха для дворян, - и Ренье расхохотался.

- У вас тут есть браконьеры? - Огюст с удивлением повернулся к брату. - Кто-то осмеливается охотиться во владениях нашего отца?

Братья переглянулись: птичка, похоже, сама летит в силок. Мальчик так искренне возмущен, что кто-то решается нарушить права сеньора! Тем забавнее будет посмотреть, на что он способен решиться, если им повезет наткнуться на браконьера. Правда, браконьеры стали осторожны: крутой нрав графа известен всей округе, как и его приверженность к букве закона.

И, тем не менее, им повезло! Виллан попался на месте преступления. Почему, услышав топот лошадей, он не спрятался, осталось его тайной. Может, понимал, что пешему не уйти от конного, Он доставал из силка очередного зайца, когда его окружили три всадника. Бежать было поздно и некуда. С ужасом он узнал графских сыновей. Третий, совсем мальчишка, был ему не знаком: разве что, восседал он на хорошо известном своим диким норовом, вороном андалузце. И этот мальчик был просто пунцовым от гнева.

Крестьянин молчал. Он попался на месте преступления. В сумке: два зайца и перепелка. Что полагается ему за кражу дичи в лесах господина, он знал. Суд будет скорым. Что объяснять господам, что в доме нечего есть, что жена умерла, оставив ему выводок детей мал-мала меньше? Господ это не волнует: они знают только свои права. Его просто потащат к графу,а там... Плетьми не отделаешься.

Но произошло что-то непонятное. Мальчишка на вороном занес руку с плетью и спину ожгла пронзительная боль. Еще и еще раз! Рука у мальчика тяжелая; по виду и не скажешь. Теплые струйки потекли по спине под курткой: плеть разорвала толстую ткань, оставив на его теле кровавые дорожки.

- Негодяй, ты посмел охотиться во владениях графа! - У мальчика тряслись руки, лицо стало белым, как мел. - Ты обнаглел настолько, что не желаешь различать, где графский лес, а где твой дом! Убирайся отсюда, и, если хочешь жить, никогда больше не переступай границы угодий Его сиятельства! Пошел вон, пока еще цел!

Бедняга, все еще не веря в чудо спасения, бросился бежать, но ловко брошенная петля захлестнула ему ноги. Луи спешился, и отвязав еще одну веревку, притороченную у седла, связал крестьянину руки за спиной. Несчастный даже не сопротивлялся: он знал, что его ожидает.

- Вот что, Оливье, - виконт с холодной насмешкой посмотрел на брата, - отхлестать браконьера - это еще в вашем праве, а вот отпускать его ... Посмотрим, что на это скажет господин граф! Пора возвращаться. Мы с хорошей добычей. - И он тронул коня, сделав вид, что не заметил надменного выражения, появившегося на лице родственника.

Назад добирались медленно. Крестьянин тащился на привязи на заплетающихся ногах, не поспевая за конем, к которому его привязали. Огюст замыкал шествие и был этому несказанно рад. Так никто не видел его лица. Мальчика терзали муки совести. С одной стороны, он понимал, что пресек преступление перед властью, которое совершил браконьер, затеявший охоту в лесу графа. С другой - его мучила жалость. То, что отец не пощадит виновного ни при каких обстоятельствах, он понимал очень хорошо. Прости одного - и вскоре в угодьях ничего не останется. Но в глубине души копошилось сомнение: ну, почему не дать уйти ему, голодному и затравленному, с его жалкой добычей? Ведь не корысти ради решился он на такое - видно, нужда заставила.
 
Что могло заставить идти на смерть ради двух заячьих тушек, он не представлял. Где ему, воспитанному в замке, в любви и внимании, с кормилицей, учителями, слугами было понять, какое полуживотное существование влачат на землях отца его подданные.

К замку они подъехали, как триумфаторы. Только Огюсту было не до того. По тому, какие насмешливые взгляды бросали на него оба брата, он уже понял, что не миновать разговора с отцом.

Луи пошел в покои графа. Догадаться, о чем они говорили между собой, не составляло труда. Только, знай мальчик, как преподнес брат всю историю отцу, беспокоился бы еще сильнее.

Наконец, позвали и его. Отец был не один: за его спиной, опираясь локтем на спинку кресла одной рукой, а другой - покручивая ус, стоял Луи. С его лица не сходила насмешливая улыбка, за которой читалось удовлетворенное самолюбие и чувство превосходства. Огюст подавил в себе нарождающуюся ярость. О том, что его, младшего - продали, он не думал. Понимал, что просто был глуп и наивен. Полез не в свое дело. А старшие забавлялись, наблюдая, как младший пытается делать то, на что у него просто нет прав!

- Виконт, будьте любезны оставить нас с Оливье наедине! - тон отца не терпел возражений и Луи, пряча за поклоном свою досаду, вынужден был покинуть кабинет. Отец и сын остались наедине.

- Ну, я жду Ваших объяснений, сын мой. - Холодный, пронизывающий взгляд серых глаз прямо в душу ребенка заставил мальчика внутренне сжаться. - Как случилось, что вы посмели взять в свои руки право наказания, не принадлежащее вам? Не говоря уже о том, что вы поехали, не спросясь у меня и взяв моего коня? Только за это вас следует примерно наказать.

- Отец, я виновен и готов понести любое наказание. - Граф про себя отметил, что сын даже не попытался как-то оправдаться, сослаться на разрешение старших братьев.- Гнев ослепил меня, я не помнил себя от возмущения, и...

- Гнев, говорите вы! А знаете ли Вы, что Вам вообще не гоже проявлять свое отношение к такого рода делам? Самое большее, что вы могли себе позволить, это, связав негодяя, доставить его на графский суд! И - это все! Слышите Вы, все! На этом ваши права заканчиваются! Вы - младший сын в семье, и у вас есть только одно право: право слушать старших по рождению и выполнять волю отца, а когда меня не станет - волю Ваших братьев. А посему, - граф, хлопнув рукой по подлокотнику кресла, решительно встал, - а посему, я определяю вам наказание: десять ударов розгами. Так вы отлично запомните, что вам можно, а что - нельзя!

- Нет, ни за что, отец! Слышите - ни за что! Вы можете мне придумать любое наказание, я с радостью его приму, но только не побои!

- Мальчишка, а чем вы отличаетесь от своих братьев? Их секли - и не раз, и ничего! Живы и здоровы! И, уж точно, хорошо помнят, за что биты.

- А Вас, отец, Вас секли? - отчаянный взгляд. (Парень бледен до синевы, но глаз не отводит), от вопроса не уйти и взрослый, глядя в сторону, неохотно признается, - Однажды. И это едва не окончилось плохо.

- Отец, я такого унижения не переживу. Делайте со мной все, что посчитаете нужным, но не оскорбляйте. Порки я не переживу.

- Не переживешь? Ты что, угрожаешь мне, что ты покончишь с собой? Ты ведь христианин и знаешь, какой это грех!

- Нет, все не так! - Огюст, не отводя взгляда от отца, качнул головой. - Я просто не захочу жить и умру от позора.

Граф смотрел на этого мальчугана со смешанным чувством. Высокий, сильный, уже сейчас ощущается железная воля. Свободолюбив и способен постоять за себя и за честь рода. Прям и откровенен. И при всем – наивен. Это детство пока еще говорит за него. Но в нем нет хитрости и коварства. Излишне прямолинеен: вот как заявил: - "Если что, я не захочу жить". Что прикажите делать с этим отпрыском? Приходится решать проблему в духе времени. А оно не располагает к сентиментальности.

- Хорошо, я заменю вам наказание. Но Вы будете присутствовать на вынесении приговора и казни человека, которого вы поймали и однажды уже пытались наказать. Так вы лучше усвоите, что право казнить и миловать, на этих землях даровано нашим предкам еще во времена короля Франциска 1 и никто, слышите Вы, НИКТО не имеет на это права кроме ГРАФА де Ла Фер. Запомните это навсегда! Как и то, что между мной и Вами еще два Ваших брата. Пока они живы, Вам не стоит задумываться, что Вы можете получить, сын мой. Через пару лет подумаем о военной карьере для Вас. А пока - идите! Вас позовут, когда будет необходимо. - И граф кивнул сыну, давая понять, что разговор окончен.

Огюст вышел из кабинета на негнущихся ногах. Он понимал, что загнал себя в ситуацию, когда одно наказание ничем не лучше другого. Если розги были для него оскорблением, то смотреть на казнь человека, которого ты пытался, наказав, все же спасти, могло оказаться еще худшим испытанием для нервов и психики. Но он сам выбрал для себя пытку.

Для двенадцатилетнего мальчика смотреть, как по приказу отца вешают человека, повинного лишь в том, что он хотел накормить своих детей, может оказаться непереносимым зрелищем. Но принцип сеньориального права, которое было нарушено, требовал возмездия. По закону: это смертная казнь.

Через три часа за Огюстом пришли. Стараясь не подавать вида, что ему дурно уже сейчас, он вышел во двор. Граф сидел на высоком помосте в кресле, по правую руку сидел наследник. Ренье стоял чуть позади. Младший, по знаку руки, остановился впереди толпы слуг и крестьян. Посреди двора соорудили импровизированную виселицу. У Огюста пронеслась мысль; все сделано так быстро: похоже, в замке это проделывается нередко.

Перед помостом, едва держась на ногах и затравленно озираясь по сторонам, с руками, по-прежнему связанными за спиной, стоял браконьер. Куртка на его спине набухла от крови. Взгляд, полный предсмертного ужаса, затравленно перебегал с сидевшего графа на толпу напротив. Внезапно, он заметил Огюста и, прежде чем кто-нибудь из стоявших неподалеку слуг успел среагировать, бросился в ноги к графскому сыну. Говорить он не мог: только беззвучно плакал. Мальчик покачнулся, но стоявшие за ним слуги не дали ему упасть. Граф, чуть поддавшись вперед, наблюдал за реакцией сына. Тот, проглотив комок, ставший в горле, высоко поднял голову.

- Делайте то, что вам приказал господин граф! - звонкий, срывающийся голос разорвал тишину.

Все остальное заняло несколько минут. Граф сказал только одно слово: "Повесить!"

В мрачной тишине прозвучал вопль приговоренного. Тело его забилось в предсмертных судорогах. Палач знал свое дело: несчастный умер почти мгновенно: перелом шейных позвонков.

Граф встал со своего места и подошел к сыну. Хотел положить ему руку на плечо, но мальчик едва уловимым движением отклонился, и рука повисла в воздухе. Взгляды их опять встретились, и Его сиятельство, не в силах выдержать немого укора, отвел глаза.

Вечером того же дня, лакей, представленный к Огюсту, доложил графу, что сын болен. У мальчика сильный жар и он бредит. Послали за врачом. Тот только головой покачал, осмотрев ребенка и послушав, что он говорит в бреду.
 
- Вы, господин граф, разрешили ему смотреть на казнь? - старый доктор не мог скрыть своего изумления. - Мальчик очень впечатлителен, такие зрелища не для него.
 
- Он из рода сильных мужчин и должен привыкать к зрелищам подобного рода! - тон графа не терпел возражений.

Врачу оставалось только пожать плечами. Ох, эта родовая знать! Они настолько уверены в своем превосходстве, что готовы собственных детей превратить в холодных исполнителей своей власти. Если мальчик выживет после такого потрясения, ему лучше уехать отсюда подальше. 

Эту мысль он высказал господину графу как можно осторожнее, и деликатно намекнул на то, что у графа есть с кого спрашивать и постарше.

На том и порешили. Когда Огюсту стало лучше, отец пришел к нему. Сел рядом, пристально вглядевшись в осунувшееся лицо.

- Вам бы хотелось уехать отсюда, сын мой?

- Да, мой господин.

- Я тоже думаю, что вам лучше было бы вернуться в Берри. Жаль, что у вашей матери нет возможности повидаться с вами. Я полагаю, что вам было бы полезно побыть сейчас рядом с ней. К сожалению, это невозможно по ряду причин. И как только вы поправитесь, вы немедля вернетесь к бабушке. Остаток каникул вы проведете дома. Ведь ваш дом - там, не так ли?

Он помолчал и добавил, положив руку сыну на плечо, но не глядя на него. - Я полагаю также, что урок вами усвоен.

Через неделю, уже отъехав далеко от Ла Фера, Огюст узнал, что граф распорядился передать кошелек с серебром для детей повешенного крестьянина. Долг сеньора и милость властелина были соблюдены.