Воспоминания

Смуглые морщинистые пальцы нервно двигались, выводя узоры на шелковой скатерти. Иногда они судорожно сжимались в кулак и становились почти белыми. Голос ее дрожал и иногда срывался, становясь хриплым и тихим. В эти моменты теплые редкие слезы падали на грудь или высыхали на мягких щеках. Снова и снова она рассказывала о себе, о том, что когда-то так изменило ее жизнь, и не только ее. Это изменило жизнь многих миллионов людей. Это была разрушительная сила. Это была война... Такое испытание тяжело пережить взрослому, а для ребенка оно просто невыносимо. Ей было девять, когда бабушка, распахнув  дверь, вбежала в комнату, замахала пухлыми руками и заголосила. Никто не мог понять ни слова, но одно вдруг четко стало понятно: случилось что-то ужасное и непоправимое. Потом, когда бабушка успокоилась, она сказала тихим дрожащим от слез голосом: "Война".
Тогда никто не понял настоящий смысл этого слова. Кто-то с облегчением выдохнул, обрадованный тем, что никто не умер, кто-то успокаивал бабушку и убеждал ее в том, что ничего страшного не случилось и что война закончится, не успев начаться, а разочарованные дети опять уходили на улицу и как ни в чем не бывало шли купаться. Никто не знал и не мог знать, что эта, казалось, небольшая, несерьезная война унесет столько жизней и оставит в душе каждого неизгладимый след. Она не делала людей сильнее... нет, наоборот, она убивала последние силы, оставшиеся в человеке и даже через многие годы никто не мог вспоминать ее без слез...
Все вдруг резко стало меняться: беззаботное веселье закончилось, молодые парни, только что закончившие школу, брали винтовки и уходили... уходили далеко и, чаще всего, навсегда. Ушел и ее отец. Не было ни слез, ни проводов. Только дети непонимающе глядели на отца и, обнимая его, просили: "Папочка, не уходи!" Он еле сдерживал слезы и хмурил брови, чтобы скрыть это. Стал шутить и громко смеяться, обещал привезти детям гору гостинцев. Потом он подошел к жене, которая ни разу не улыбнулась и  оставалась безучастно стоять в стороне, крепко поцеловал ее и что-то шепнул на ухо. После этого отец тихо засмеялся, поднял на руки сынишку, прижал к груди и отвернулся. Вскоре он уже шагал по пыльной дороге, стремительно отдаляясь, и через пять минут скрылся в июльском лесу.
Письма от отца приходили часто и каждый раз мама радовалась им как ребенок, бежала к почтальону и с замирающим сердцем ждала своей фамилии. Они вселяли в нее светлую радость и щеки, до этого белые и впалые, наливались розовым румянцем. Но вот однажды, вечно смеющийся и довольно потирающий усы почтальон (его всегда забавляла детская радость женщины) печально протянул ей треугольный конверт и потупился. Его пышные прямые усы теперь обвисли, а глаза смотрели виновато и тоскливо. У девушки перехватило дух. Она узналала этот конверт. Такие приходили многим. Это была похоронка. Девушка растерянно кивнула почтальону и, ничего не сказав, ушла. Ее не было до позднего вечера. Бабушка не находила себе места и, уложив детей спать, отправилась на поиски. Но только она вышла из дома, как услышала скрип калитки и увидела хрупкую измученную фигуру дочери. Та только посмотрела на мать и прошептала:" Коля погиб..."
Прошел год. За это время только два раза бомбили деревню и несколько раз проходили раненые солдаты. Тогда женщины подбегали к дороге и беспокойно рассматривали их, пытаясь найти сына, мужа, отца, но каждый раз разочарованно, чуть не плача возвращались к своим делам. Бегала и она. Вначале с мамой, а потом одна, каждый раз радостно крича:" Мама, мама! Там папа!" Но та только горестно кивала и уходила.
Наконец, одажды мать усадила дочь и сухо, пытаясь скрыть волнение, сказала:"папа не придет... и я думаю ты понимаешь почему".
-Нет! Почему?- неуверенно спросила девочка. На самом деле все она понимала и уже давно, но не хотела в это верить.
-Он погиб.
Это звучало прямо и холодно, но девочка понимала, что за этим скрывались слезы и непередаваемое горе. Она крепко обняла мать и убежала, а расстроганная женщина дала волю слезам.
                ***
Наступила зима. В этот год морозы были сильнее обычного.
Но в доме было тепло и уютно. В печке трещали расколенные паленья , бабушка гордо восседала на лавке и штопала носки,  дети лежали на печке и о чем-то таинственно шептались, а мама сидела у окна и тоскливо смотрела на падающий снег. Иногда плавно парящие в воздухе снежинки  подхватывал резкий порыв ветра и тогда начинал наростать душераздирающий, ноющий звук разъяренного зимнего ветра. Вдруг за окном мелькнуло несколько теней. Женщина отпрянула от подоконника и уставилась на беспросветную мглу.
-Что-то случилась?- обеспокоенно спросила бабушка.
-Не знаю...-рассеянно ответила женщина.
Вдруг раздался резкий и громкий стук в дверь. Дети подняли голову и замолчали. Бабушка осторожно приоткрыла дверь в сени, и в комнату ворвался ледяной холод. Все насторожились. Вдруг за дверью раздался шум и немецкий говор. В комнату ворвался высокий костлявый мужчина с пышной шевелюрой и большими проницательными глазами, которые быстро пробежали по большой комнате и остановились на испуганных, прижавшихся друг к другу детях. Крепко сжатые губы вдруг расплылись в холодной улыбке и он что-то пробасил на немецком. Никто не сдвинулся с места. Тогда немец топнул ногой и указал на дверь, потом подошел к онемевшей матери и с силой толкнул ее к выходу. Женщина нерешительно взяла теплый тулуп мужа и тихо сказала:
-Дети, нам надо уходить, скорее...
Один за другим нехотя все слезли с печки и, натянув теплые курточки, влезали в уютные, согретые жаром печи маленькие детские валенки. Немец нетерпеливо переминался с ноги на ногу и с силой сжимал автомат. Мать вытолкала детей на улицу, попутно раздавая подзатыльники и оплеухи. Через некоторое время из дома степенно вышел немец и захлопнул дверь. Все в недоумении уставились на него. Вдруг мама не своим голосом завопила: пожар!
-Где Сашенька?!- одновременно с ней с ужасом прошептала бабушка и тревожно оглядела детей.
И тут все услышали раздирающий душу крик. Все замерли от неожиданности и страха. У немца выступил на лбу крупный пот. Один из немецких солдат подошел к командиру и что-то с ненавистью крикнул ему. Тот медленно размахнулся и с силой ударил его по лицу так, что молодой парень отлетел в сторону. Никто больше не осмелился что-нибудь возразить и солдаты молча стояли, наблюдая как деревянный дом превращается в пепел.
Бабушка кинулась в колышущееся от ветра пламя с исступленными криками:"Сашенька! Сашенька!" Но немец крепко схватил ее за руку и она бессильно поникла, судорожно рыдая.
Не многие знают, что чувствует мать, теряя своего ребенка. Она не плакала и не шевелилась, смотря на то, как каждую минуту горящие балки падали на тающий снег. В тот момент она не проронила не слезинки, но когда от дома остались лишь угли обессиленно рухнула на землю. Ее взгляд застыл на большой ясной зимней луне и вдруг стало казаться, что ничего этого нет. Нет ни войны, ни смерти. Дети стояли рядом с понурой бабушкой, робко смотрели на мать и ждали. Ждала и мама, ждала, что все это закончится, что все окажется сном, что Сашенька, ее маленький Сашенька выбежит к ей навстречу, обнимет за хрупкие плечи и засмеется. Она не выдержала. Закрыв лицо руками, женщина горько и бесшумно заплакала. Дальше было все как в тумане. Кто-то ее осторожно поднял, ласково усадил на телегу, накинул плоток на голову, а потом маленькие ручки начали гладить ее по голове и чей-то голос рядом прошептал: не плачь, мамочка, не плачь.
Этот голос убаюкивал и женщина, измотанная тягостями дня, беспокойно уснула на душистом сене.
                ***
В новой деревне все было иначе. Вместе с местными жителями тут скрывались от своего "долга" солдаты рейха. Они не хотели, не могли убивать беззащитных женщин и детей. Вместо этого они вырезали из дерева детские игрушки, рубили дрова и учили стариков играть на губной гармошке. Недоверие сельчан скоро развеялось и немцев принимали за своих. Но бабушка до сих пор не могла привыкнуть к серой форме и грубому акценту. Она все время сторонилась встречи с чужеземцами, а если и наталкивалась на них, то наливалась краской и ее глаза, обычно добрые и лучистые, загорались злостью и презрением.
А мама уже почти свыклась с мыслью о смерти единственного сына. Только иногда, сидя у запотевшего окна она горько улыбалась, брови ее печально поднимались и образовывали скорбную складку на лбу, а из затуманенных глаз падали теплые редкие слезы. Женщина держалась как могла и не поддавалась той ненависти, которая стремилась овладеть ею. Однажды молодой робкий, но красивый немецкий офицер подошел к открытому окну и скромно, как бы извиняясь положил букет васильков на подоконник. Потом неуверенно повел плечом и потупился. Женщина тогда вязала, но все же заметила очаровательный букет ее любимых цветов, так неожиданно появившийся на подоконнике. Она осторожно подошла к окну и, прижав к  себе букет, приятно улыбнулась офицеру. Тот весь покраснел и убежал. Это видела бабушка. Она пристально посмотрела на дочь и презрительно проговорила:
-Да как ты можешь?
-Он ничего не сделал, мама! Не он виноват в смерти Коли... и Сашеньки.
При последних словах голос женщины дрогнул, она удержалась и осторожно поставила букет в стакан с водой.
-Откуда ты знаешь?- после некоторой паузы опять заговорила бабушка.
-Не знаю... я этого не знаю, но зато уверенна, что он не убийца.
И с этими словами женщина вышла.
Но все же и эта спокойная жизнь закончилась в одно солнечное январское утро.
-Снова немцы, мама!- испуганно проговорила девочка.
-Немцы?- женщина выпрямилась и выглянула из окна. Действительно, у дома стояли солдаты в серой форме и, внимательно осматривая его, что-то кричали. Мама неспеша надела старенький поношеный тулуп и, выйдя на улицу, окинула безразличным взглядом гостей. Один из немцев вышел вперед и на чистом русском языке проговорил: "собираетесь и уходите!"
Женщина молча развернулась и зашла обратно в дом.
Через четветь часа мама и дети уже сидели на телеге, а бабушка суетилась вокруг и иногда бросала гневные взгляды на незванных гостей.
Вокруг происходила полная неразбериха. Кого-то немцы вытаскивали из дома и кидали в снег, а кто-то выбегал сам и кидался с безумными криками на врагов. Тогда на него наставляли автомат. Если это не помогало, раздавалась пулеметная очередь и человек падал замертво. Вдруг острый взгляд матери остановился на том застенчивом и красивом офицере, который однажды принес ей букет. Он приходил и потом, стоял у окна, боясь быть замеченным, и осторожно наблюдал за тем, как она вяжет. Теперь его всегда чистая, аккуратная форма была измазана сажей и порвана на плече. Его волокли  по мокрому снегу, а он не упирался и лишь иногда что-то говорил слабым голосом. За это его били и тащили дальше. Наконец офицера бросили, перевернули на спину и направили два автомата в голову. Тут взгляд молодого офицера встретился с ее взлядом, взглядом, который ему так нравится. Он печально улыбнулся. В то же самое мгновение пуля пробила его висок.
Женщина отвернулась и сжала крепко губы.
-Ну что, едем?- спросил старик, держа поводья лошади.
-Да, да, едем!- ответила запыхавшияся бабушка и уже хотела залезть на телегу, когда один из немцев схватил ее грубо за руку.
-Снимай!- повелительно проговорил он.
-Что снимать?- не поняла бабушка
-Сапоги.
-Какие?
-Эти!- сердито ответил немец.
-Так это ведь валенки,-простодушно сказала бабушка.
-Снимай!- заорал немец.
Бабушка испуганно стянула обувь и встала голыми ногами на холодный колючий снег.
Немец довольно осклабился и зделал знак старику, чтобы он ехал. Тот колебался, не понимая, что происходит. Тогда солдат наставил автомат и прицелился. Испуганный старик дернул поводья, причмокнул и лошадь медленно зашагала, увязая в сугробах.
-Нет! Мама! Остановись, пожалуйста, стой! Мама!- женщина заметалась на телеге протягивая руки к матери и беспокойно дыша. Слезы сами собой выступили на ее глазах.-Что вы делаете?! Не надо... не надо...
-Бабушка! Бабушка!- кричали дети и жались к отчаевшейся матери.
Немец стоял и смеялся, глядя на дрожавшую от холода старушку. Она боялась пошевелиться под дулом автомата, но чувствовала что холод медленно охватывает ее сердце, а ноги и руки синеют и немеют. Она закрыла глаза.
Ей казалось, что прошла целая вечность, но тут немец грубо схватил бабушку за плечо и толкнул с такой силой, что она чуть не упала.
-А теперь беги!- проговорил немец,-беги и не останавливайся, иначе убью!
Бабушка открыла глаза и секунду стояла, не понимая, что происходит. Вдруг она почувствовала, как ее спины коснулось что-то холодное. Тогда бабушка кинулась бежать. Она бежала, не понимая куда, не чувствуя ног. Вдруг впереди себя она увидела телегу и встревоженные лица.
Дети плакали и, захлебываясь, кричали:" бабушка, скорее, беги, беги!"
Когда она, задыхаясь и хромая, добежала до телеги и кое как с помощью дочери забралась на нее, из ее глаз полились слезы. Она плакала и дрожала, не удерживая себя, судорожно всхлипывая и глотая соленые слезы. А дети терли ручками онемевшие ноги бабушки, обнимали ее и тоже рыдали. Мама же сидела на сене и несчастно, как забитая птица смотрела на бабушку. Когда все успокоились и дети заснули, прижавшись друг к другу, женщина бросилась на шею к матери и прижалась к ней с такой силой, что бабушка чуть не упала:
-Мама... мама...- шептала она дрожащим голосом.
А бабушка трепала дочь по голове и радостно улыбалась, роняя слезы счастья на седеющие волосы.
Но всему плохому как и хорошему приходит конец. Это было солнечное майское утро сорок пятого года. Тогда этой девочке было уже тринадцать. Вместе с сестрой они бежали через поле, поле, усеянное васильками. Это была не радость. Нет. Это было нечто большее. Это было то, что появляется после невыносимых страданий и горя, то, что никогда не забывается, то, что оставляет в сердце эмоциональную опустошенность. Они бежали и, задыхаясь, срывая голос, кричали наперебой: "Бабушка! Все закончилось! Мама! Война закончилась! Закончилась! Понимаете! Закончилась!"
Мама недоверчиво смотрела на детей, а бабушка вдруг громко выдохнула, тяжело опустилась на лавку и зарыдала.
-Бабушка, что ты плачешь? Надо радоваться!-недоумевая, спрашивали дети и целовали ее руки, щеки, лоб.
Плакала и она. Плакала через много лет, не сдерживаясь и не утирая слезы. А внуки непонимающе глядели на нее и спрашивали: "Бабушка, почему ты плачешь?"
Но она молчала, молчала, потому что не знала, как сказать о том, что  переживала сейчас. Да это было и невозможно. Это было не нужно.