Ночное происшествие

Давно было. Многое с того времени быльём поросло, но та ночь до сих пор, то и дело, возникает в памяти. Я тогда молодой, зелёный совсем был. Последний курс физфака только начался, вся канитель с дипломом и экзаменами была ещё впереди, хотя сквознячок от предстоящих стрессов уже ощущался. Брат как-раз только что вернулся из своей первой сибирской командировки. Они с отцом сразу на охоту собрались, а то до заморозков уже рукой подать, а поохотиться всё лето так и не довелось.
Я, конечно же, с ними напросился. Была у меня для этого своя причина. Больно уж хотелось перед одногруппницей каким-нибудь подстреленным зверьем похвастаться. Воспалённая фантазия рисовала меня в залихватском образе молодого победителя с ружьем наперевес и связкой уток или другой зверушкой побольше в горделиво выставленной руке.
Собрались, значит. Приехали на место, расположились, палатку поставили, костёр развели. Костёр – это первое дело в лесу, тем более, в сумерках. Мало ли зверь какой выйдет. Охоту решили утром начать, когда глухари поближе подберутся.
Тем временем, я пошёл прогуляться. Люблю осень. Со школы со сладким чаем и вкуснейшей булочкой с изюмом впитались в меня пушкинские строки: «Унылая пора! Очей очарованье! Приятна мне твоя прощальная краса…». В тот день было именно такое состояние – так называемое «бабье лето» – природа предчувствует скорое угасание, по утрам в лужах-зеркалах тоненькая изморозь уже мешает в полной мере наслаждаться небесными красками, и потому яростнее накидывается Осень на всё более яркие цвета. И в это время лес перестает быть монолитной зелёной стеной, а каждое дерево в нём старается непременно перещеголять соседа. Действительно, иногда становится уныло от такого массового стремления всех и вся казаться уникальным. Но обоняние и осязание обмануть труднее, чем глаза. А без них не почувствуешь истинного настроения осени. Можно долго смотреть на фотографии сентябрьского леса в альбоме, но очарованием его проникнешься только в тот момент, когда раздутыми от волнения ноздрями втянешь тёплый запах прелых листьев, когда сапоги с прилипшими к ним травинками погрузятся в перину из земли и листвы, и когда проснешься от звенящей тишины в палатке, на которой скопились капельки конденсата. Умиротворенный тихими сумерками, я вернулся к палатке и заснул в ожидании многообещающего завтрашнего дня.
Казалось я только сомкнул глаз, как вдруг лес буквально сотряс чей-то истошный вопль! Я моментально проснулся, выглянул из палатки. Вокруг была кромешная тьма. Костер почти догорел. Вокруг никого не было. И снова повторился крик: «Леший! Леший!».
Сон как рукой сняло. Какой к чёрту леший? И не пили ведь ничего!
Гляжу – на фоне леса бегут две тени. Я нащупал ружье и высунулся из палатки в ожидании, что будет дальше.
- Стой! Стрелять буду! – крикнул я, не шутя.
- Не стреляй! – услышал я знакомый голос брата и опустил ружьё.
Следом и запыхавшийся отец подоспел. Вид у обоих был взъерошенный.
- Шутить изволите, господа! Или стряслось что? – пытался я пожурить их немного. – Какого лешего подняли шум такой? Небось всю добычу на завтра распугали.
- Ты нас за дураков что ли держишь? – обиделся брат и сказал, махнув в сторону леса. – Своими собственными глазами видели на поляне у раздвоенного дерева.
Потом все набились в палатку и, после того, как, казалось, ничто не нарушало привычную лесную тишину, постарались скорей заснуть. Я дождался, когда в палатке установилось мирное храпение, и, ущипнув брата для проверки, спит ли он или нет, тихонько накинул ветровку, взял ружьё и выскользнул из палатки. Пальцы у меня, честно скажу, словно прилипли к ружью, которое я, на всякий случай, сразу наставил на темноту впереди себя. Было совсем тихо и пугающе пусто. Где-то ухала сова. Куда-то делся тот, горячо любимый мной осенний лес – пышный и лирический, будто дневное представление завершено, погашены огни рампы, зрители разошлись по палаткам, и сцена мгновенно стала походить на склад декораций, реквизита и какой-то непонятной старой рухляди. Осторожно ступая по тропинке, я приближался к мощным елям, за которыми скрывалась злополучная поляна. Сзади меня послышался шорох. Предчувствуя недоброе, я оглянулся. Никого! Продолжали колыхаться потревоженные мной кусты шиповника. Ещё шаг – и щелчок! Я снова оглянулся, посмотрел под ноги и тихонько выругался. Под ногами на земле лежало ружьё брата. Только я наклонился, чтобы подобрать его, на всякий случай, как впереди услышал какое-то сопение и шуршание. Снова выставив ружьё впереди себя, я аккуратно высунулся из-за еловой лапы и обомлел – на пне сидела сутулая фигура с белёсой от лунного света лохматой головой и звериной мордой со злобными глазками. Я хотел было отступить назад, но чудище издало истошный звук, подхваченный эхом, и кинулось прямо на меня. Дальше – как во сне! Указательный палец мгновенно соскользнул на курок и нажал его. Раздался оглушительный выстрел!
Когда на звук выстрела прибежали отец и брат, я ошарашенно стоял на поляне и смотрел на застывшую в смертельном прыжке гримасу на морде росомахи.