Глава 6. Старые-новые связи

- Я не буду это делать, Жоржетта, не буду, и не заставляй меня, слышишь! Не хочу и не буду! - голос мальчика звенел в тишине. Что ответила ему кухарка, Атос не услышал; она говорила тихо, видимо, увещевала ребенка. Граф замер, так и не коснувшись дверной ручки. Снова послышался голос Рауля: "Жоржетта, но я не слуга, чтобы убирать за собой!"

- Мы все здесь слуги господина графа, господин Рауль, и вы должны понять это. Вы так же зависите от его милости, как и мы все. Господин Рауль, вы же не хотите сердить Его сиятельство?

- Но почему, Жоржетта, почему?

- Да потому, господин Рауль, что Его сиятельство подобрал вас у священника из жалости, и вы ему обязаны всем!

- Довольно! – Атос возник на пороге так внезапно, что кухарка схватилась за сердце. - Жоржетта, оставьте нас. - Бедная женщина, не на шутку перепуганная видом хозяина, бросилась из комнаты вон. Граф остался наедине с мальчиком. Он стоял, глядя на сына, ожидая объяснений, но Рауль молчал, опустив глаза.

- Рауль, что здесь произошло? О чем вы спорили с Жоржеттой? – Атос смотрел на сына странным взглядом. Мальчик пока не в силах был понять, что скрывалось за ним и почему в его строгости читалось еще что-то, какая-то невысказанная боль. - Вы молчите? Вы хотите, чтобы я позвал кухарку и она, - он чуть подчеркнул это слово, - мне все рассказала? Вы считаете, что так будет приличней?

Ребенок молчал: в словах опекуна, как и в его взгляде, было нечто, что смутило мальчика больше, чем неожиданное появление графа. Там был какой-то намек, предупреждение.

- Я … Я не хотел прибрать свои игрушки.

- Но почему? Вам не нравится, когда у вас в комнате порядок? Вам лень самому положить все игрушки на место? Вы думаете, ей проще, чем вам, ползать на коленях, собирая с пола ваших солдатиков?

- Я подумал…

- Что?

- Что Адель… Она ведь все равно убирает у меня. Она может собрать мои игрушки.

Атос помолчал.

– Рауль, порядок в своих делах и уроках, как и в игрушках - это то, что вы обязаны делать сами. Для всего остального есть слуги.

- А Жоржетта сказала, что я такой же слуга, как и она! Это правда, господин граф?

Атос побелел.

- Я слышал, что она сказала; вы поняли ее не совсем правильно, друг мой. Мы еще поговорим на эту тему. Позднее… А пока, будьте добры, наведите порядок в своих игрушках! - граф едва сдерживал себя.

"Вот оно! Началось!" – он стремительно влетел к себе в кабинет. Бросился в кресло, пытаясь хоть как-то взять себя в руки. Не получилось! Он метался по комнате, сжимая кулаки, но ярость и боль не утихали.

Слуги, слуги осмеливаются ставить знак равенства между положением его сына в замке и своим положением! И все это оттого, что ему до сих пор не удается оформить должным образом все бумаги на Рауля. Ему не с кем говорить: Мари-Эме все еще в ссылке. Опекунство он оформил еще в первые годы, но этого недостаточно! Теперь ему надо было совершить очередной шаг: закрепить за сыном Бражелон. И только после этого, ближе к совершеннолетию, можно было искать пути, как сделать его наследником Ла Феров. Но и одного введения его в наследование Бражелона заставило бы слуг относиться к Раулю, как к своему будущему барину, а не как к бедному сироте, которого пригрели из милости.
 
Надо было возобновить все старые связи, знакомства. Начать регулярно появляться в свете - хотя бы в Орлеаннэ.

Граф подошел к окну: - Гримо, коня!

Он одним движением взлетел в седло и понесся, не разбирая дороги. Обычно это помогало успокоиться, привести мысли в порядок. Обычно, но не сегодня.

Он едва не загнал коня, привел себя в состояние полного смятения, потому что так и не нашел выхода из создавшегося положения. Собственное бессилие выводило его из равновесия.

Домой он вернулся затемно, измотанный не столь физически, сколь морально. Едва притронулся к ужину: есть не хотелось. Он взялся просматривать почту, но быстро понял, что не вполне ухватывает смысл читаемых писем и документов. Наконец, убедившись, что толку от него сегодня не будет, он лег в постель. Но сон не шел; перевозбужденный мозг настойчиво возвращался к больному для него вопросу: как это сделать? На какую-то долю мгновения пронеслась мысль: стакан шамбертена мог бы помочь! - но он тут же с негодованием отбросил ее. С этим он покончил навсегда!
Огюст с досадой ударил кулаком по подушке. Раз, другой!.. Странно, но это подействовало; ему стало вдруг смешно. Он со стороны увидел себя, мечущегося в поисках решения, и, упав лицом в подушки, рассмеялся . Хорошо, что в подушки: так его никто не услышит, даже Гримо, который наверняка оставил дверь приоткрытой, волнуясь за хозяина. Нет, надо спать… не зря говорят: "Утро вечера мудренее".

Однако утро, вопреки пословице, не принесло решения. Но Атос как-то успокоился, поняв, что выход обязательно найдется, надо только набраться терпения. Его былой философский подход к жизни разлетался в прах, когда речь шла о сыне. Да, надо подождать… И, вопреки логике, в нем крепла эта уверенность: все устроится наилучшим образом.

За чередой дел и забот время летело незаметно. Атос самым тщательным образом занялся хозяйством, находя в этом давно забытое удовлетворение. Он и вправду стал настоящим сельским помещиком: рачительным хозяином, деловым и предприимчивым, вникающим в любую деталь.

Помощь Гримо была неоценима: он давно уже показал себя достойным управляющим; граф мог самому себе признаться втихомолку, что без Гримо он бы не управился.

Теперь господина графа постоянно звали в гости: местная знать почитала за честь принимать у себя соседа. Но Атос сошелся близко только с герцогом де Барбье. Старик знал о графе больше, чем хотелось бы Его сиятельству, но никогда ни словом, ни намеком не позволял себе показать, что хоть как-то в курсе былых обстоятельств его жизни.

Общество теперешнего графа де Ла Фер устраивало его больше, чем любое другое. Но герцог, сам будучи вхож в самые знатные дома Франции, никак не мог взять в толк, почему Атос всячески избегал визитов к герцогу Орлеанскому, который был тут же, под боком, и, пожелай он этого, одним росчерком пера мог бы помочь графу. Барбье был единственный, с кем Атос поделился своими трудностями. И, тем не менее, Его Светлость не понимал, почему граф не хочет прибегнуть к помощи Месье. Атос же брезговал принять помощь от Гастона. Все, что он знал об этом принце, внушало ему непреодолимое отвращение. Из его рук он никакой помощи принимать не намерен.

Оставался еще Арамис. Арамис, который находился непонятно где. Писал он относительно регулярно. Но письма приходили всегда с оказией, так, что Атос не представлял, где друг обретается в настоящий момент. Свои ответы он отправлял, как правило, с тем же человеком, что привозил ему письма от аббата.

Арамис никогда не спрашивал о Рауле: казалось, сами мысли о ребенке были ему неприятны. Атос, как никто умевший чувствовать другого человека, никогда не упоминал о сыне. Но Арамис был единственным человеком, кто мог бы ему подсказать, где скрывается де Шеврез. Однако, Атос не решался об этом спрашивать. Его что-то останавливало. Быть может, боязнь, что он может смутить покой друга, что тот может усмотреть в желании увидеть Мари нечто, что наведет его на ненужные мысли. За свою деликатность и чувствительность к другим он всегда расплачивался собственными нервами.

Если ничего не изменится, придется самому наведаться в Париж. Насколько он хотел бы повидаться с д’Артаньяном, настолько ему не хотелось оставлять Бражелон и вновь окунуться в суету и грязь столицы.

Он почти уже решился на поездку, но тут в их краях появилась его давняя знакомая -герцогиня де Вандом. Женщина набожная, скромная и отзывчивая и с нужными связями: вот тот человек, который ему может помочь.

Когда доложили о графе де Ла Фер, она вспыхнула, сама не зная, почему. Наверное, потому, что приятно было увидеть старого знакомого…

Не виделись они давно - лет пять-шесть. Она всегда украдкой любовалась этим человеком, а сейчас просто растерялась: ей даже почудилось, что это кто-то, ей не знакомый. Никто и никогда не дал бы графу его сорока лет. Перед герцогиней предстал еще молодой человек, с гибкой и стройной фигурой античного атлета, с сияющим взглядом лазурных глаз в оправе таких ресниц, какие увидишь разве что у жителей Магриба, с движениями легкими и непринужденными; ничто в нем не напоминало об уставшем от жизни, пресыщенном аристократе, с которым она была знакома прежде.

" Влюбился! И любим! И нет другого объяснения для этой перемены!" - подумала герцогиня с чувством легкой досады.
 
- Я очень рада вас видеть, граф. Приятно убедиться, что вы не забываете старых знакомых. - Она протянула ему руку, над которой он склонился в поцелуе.

- Право, ваша светлость, вы пытаетесь обвинить меня в неблагодарности?

- Упаси меня Бог от этого, граф! Но все же, что вас привело ко мне? Только ли простая вежливость? - Она чуть лукаво, из-под веера, взглянула на Атоса. Тот побледнел.

- Мадам, это было бы недостойной ложью - объяснить мой визит только желанием засвидетельствовать вам свое почтение. Но разрешите мне объяснить вам все по порядку. Постараюсь вас не слишком утомить своей просьбой.

- Вы не утомите меня, уверяю вас. Хотя бы потому, что я знаю вас как прекрасного рассказчика. Но как вы изменились, милый граф! Словно и не было этих лет!

- О, у меня появились причины не замечать прошедших лет, - улыбнулся Атос.- Но позвольте, я начну.

Он замолчал.

"Я права. Он действительно любит и не знает, как об этом начать говорить." - решила Франсуаза.

- Граф, Вы пришли ко мне и не решаетесь сказать, чему я обязана удовольствием видеть вас вновь? Не уверены, что я пойму вас? Я вас не узнаю. - Госпожа де Вандом не знала, как принять молчание Атоса. Как всякой женщине, ей, конечно, было бы интересно узнать, что же все-таки происходит с ее знакомым. Такой сияющий вид и вдруг - нерешительность!

- Ну, что же Вы, мой дорогой граф? - Она сама не заметила, как с ее губ сорвалось это немного фамильярное "мой дорогой граф". - Я слушаю вас со всем вниманием.

Атос сделал глубокий вдох, как ныряльщик перед прыжком в воду. Но отступать было поздно.

- Мадам, то, что я хочу вам рассказать, касается меня только частично. - "Господи, прости меня, но я вынужден лгать!"

- И, тем не менее вы пришли, чтобы мне это рассказать!

- Да, потому что я не знаю никого, кроме вас, кто бы мог помочь моему другу в таком тонком и деликатном деле.
 
- Рассказывайте, граф! Раз уж вы пришли, говорите все. Я постараюсь помочь вашему другу, если это только будет в моих силах. Говорите же!

- Один из моих близких друзей, будучи проездом в маленькой деревушке, остановился у местного священника. Тот находился в чрезвычайно затруднительном положении: накануне ему подкинули младенца. Кроме денег и… - Атос чуть запнулся,- и записки, в колыбели не было ничего. Мой друг, человек абсолютно одинокий, подумал, что ребенок мог бы скрасить ему жизнь, дать ему хоть какой-то смысл к существованию, и… - Атос замолчал, чувствуя, как пылает лицо; ну не мог он лгать, не умел даже ради сына.

Герцогиня смотрела на его терзания с вполне понятным сочувствием, не лишенным толики любопытства. Если бы его в эту минуту увидели друзья, они точно не узнали бы Атоса. Потому что от его невозмутимости не осталось и следа. Он, точно школьник, пойманный на вранье, не знал, куда деваться от пристального взгляда дамы. Неожиданно он встал.

- Прошу простить меня, ваша светлость. Я понял, что взял на себя непосильную миссию. Я приношу свои извинения, что отнял у вас столько драгоценного времени и…

- Сядьте, граф! – Франсуаза вспомнила, что она принцесса и ее приказа не посмеют ослушаться. - Сядьте и продолжайте! И не затрудняйте себя … тем, что не хотели бы говорить.

Он поднял на герцогиню потемневшие глаза.

- Я не могу рассказывать, как это было на самом деле, мадам: это не только моя тайна.

- Я поняла ваши слова так, что этот ребенок от знатной дамы?

- От очень знатной дамы, ваша светлость.

- И что бы ваш друг хотел сделать для этого ребенка? Это мальчик или девочка?

- Это мальчик, мадам.

- Это усложнит любой вопрос. Вы это знаете?

- Да, и потому хочу помочь моему другу. У него есть поместье. Графского достоинства. Вы позволите мне не называть его?

- Сейчас это не имеет значения. Ваш друг хотел бы закрепить его за ребенком?

- Да, герцогиня, вы правильно поняли.

Теперь молчали оба. Франсуаза украдкой бросала взгляды на собеседника, который стремительно бледнел. Он пугал ее этой бледностью: казалось, еще секунда - и он лишится чувств.

- Я постараюсь вам помочь, друг мой. Я человек неискушенный в таких делах, но я обязательно посоветуюсь с людьми знающими.

Атос, решив, что аудиенция закончена, встал.

- Я прошу прощения, ваша светлость, если чем-то задел вас или вам была неприятна моя просьба. Не смею более отнимать ваше время. - Он поклонился.

- Граф, вам никто не говорил, что вы можете быть невыносимы?

- Говорили, и не раз! - чуть улыбнулся Атос.

- Ваш визит не был мне в тягость, наоборот, я благодарна вам, что смогу совершить богоугодное дело. Садитесь, прошу вас, и расскажите мне лучше о мальчике. Сколько ему лет?

Глаза графа потеплели: для него любой разговор о сыне был наслаждением. Франсуаза слушала, не перебивая. Она давно поняла, кто этот близкий графу друг, и только поглядывала украдкой на собеседника.

Атос увлекся. Его маленькое божество было для него центром мироздания. А у герцогини появилась шальная мысль, которую она тут же загнала поглубже: "Как же он умеет любить! И как любил он мать этого мальчика, если так любит этого ребенка?"

Она ощутила, и не в первый раз за время их знакомства, нечто, похожее на укол ревности. Что-то, сродни досаде. А еще возник страх, что она, замужняя женщина, набожная и целомудренная, обратила внимание на чужого мужчину.
 
Свое смущение она спрятала за веером. Но Атос заметил, что его слушательница стала рассеянна. Она или утомлена или чем-то недовольна. Он тут же откланялся, и на этот раз она не стала его удерживать.

Едва затихли шаги графа за дверью, как она бросилась в домашнюю молельню. Испуг ее был велик: перед глазами стоял только этот красавец, и даже самая отчаянная молитва не могла ей помочь. Добродетельная супруга и мать не могла справиться с собой. Впервые в жизни она ощутила, что близка если не к любви, то к влюбленности.

Атоса не ввели в заблуждение обещания принцессы. Он понял, что она, верная данному слову, постарается помочь ему, но вряд ли у нее найдется повод, как объяснить столь деятельное участие в судьбе никому не известного подкидыша.

Он был зол на самого себя. Этот визит был большой ошибкой.
И граф гнал коня, пытаясь привести свои изрядно растрепанные чувства хоть в какой-то порядок. Просвета в своем деле он пока не видел.