Глава 11. Иезуиты

Покидать город, не побывав в знакомых местах, Атосу не хотелось. Пусть его первое пребывание в Иерусалиме было совсем кратким, но в память врезались увиденные улицы, старые церкви и Западная Стена, а под ней, припавшие к гигантским камням, люди. Плачущие, молящиеся и взирающие на нее, как на последнюю надежду. Два последующих дня граф посвятил тому, что в сопровождении Гримо неспешно прогуливался по шумным и кривым улочкам Старого города, пока ноги сами собой не принесли его в места, где обитали соплеменники Мордехая. До него доносилось бормотание молитв, проговариваемое на странной смеси немецкого и искаженного местного языка, напевные звуки ладино, мерный стук молоточков по металлу, и аромат незнакомых трав.

Атос, сам не ведая, зачем он это делает, открыл лицо. Его внешность сразу привлекла внимание - европейцы не были здесь редкостью, но их появление сулило заказы.

- Господину что-то угодно? Или он ищет, быть может, кого-то? - человек, стоявший в дверях своей лавки, не отрывая черных, как вишни, глаз, следил за чужестранцем. Звучный испанский не казался в его устах чем-то чужеродным.
 
- Да. - Атос ответил на том же языке. У него создалось впечатление, что в этом новом Вавилоне говорят на всех наречиях Земли. - Да, я хотел бы узнать о судьбе одного человека, который должен был жить в этих местах.

- Не побрезгуете зайти в мой дом?

- Вы здесь хозяин, а я – человек пришлый.

- Негоже хозяину оставлять гостя на пороге. Не принято так в наших краях. Но вы - христианин, и наверняка – дворянин. А я – иудей.

- Да, все это так, но все мы – люди а глазах Его. - И граф, склонив голову под низкой дверной притолокой, прошел в дом. Гримо проследовал за ним. В прихожей, где царили обычный полумрак и прохлада, их встретила женщина, которая сразу же пригласила Гримо идти за ней. Старик растерянно оглянулся на хозяина, но тот кивнул утвердительно и неожиданно весело улыбнулся.

- Иди, Гримо. Все в порядке.

Заслышав французскую речь, хозяин бросил на гостя внимательный взгляд. Та же дама, да именно дама, одетая так, как одевались женщины на родине графа, только наряд ее был скромен: платье закрыто до самого горла, волосы упрятаны под плотный чепец - принесла вино, фрукты. Бросила на гостя быстрый, внимательный взгляд из-под дивных ресниц, и исчезла так же бесшумно, как и появилась: словно дуновение ветерка. А в воздухе остался аромат мяты.

- Вы сказали, мой господин, что хотели бы получить сведения о каком-то человеке? Буду рад вам помочь, если это в моей власти.

- Видите ли, - Атос пригубил вино, удивленно вздернул бровь.

- Это местное, господин, с наших виноградников.

- Отличное вино! Так вот, лет сорок тому, когда я был еще мальчишкой, мне привелось бывать в этих краях. Судьба свела меня с необычным человеком из вашего народа, хозяин. Он прибыл в Иерусалим только для того, чтобы осесть на этой земле, возродить здесь общину иудеев из Франции и Германских княжеств. Если бы все сложилось удачно, он намеревался забрать сюда и свою семью. С ним было еще человек десять, таких же, как он, готовых на трудности и опасности. По тому, что я увидел, пока шел сюда, похоже, у него, многое из задуманного, удалось.

- Когда это было, господин?

- Где-то в году пятнадцатом. Я оказался в этих краях помимо своей воли: попал в плен в Джиджелли, мне помогли бежать, и на родину я вынужден был добираться кружным путем: через Иерусалим, Хайфу и… - Атос замолк, смущенный реакцией собеседника на свои слова. Тот испытывал, казалось, сильное волнение.

- Как звали того человека, что вы разыскиваете?

- Рабби Мордехай.

- А я – его сын, Йосеф Бен Мордехай, мой господин. И я знаю, кто вы.

- Вы знаете кто я? Но это невозможно! Мы с вами никогда не встречались. Наши пути не могли пересечься.

- И тем не менее я знаю, кто вы. Вы - сеньер де Ла Фер.

Атос выпрямился в своем кресле; ему показалось, что он слышит, как за ним захлопнулась дверь ловушки. И, что хуже всего: попал он в нее заодно с Гримо. Как ни хорошо он владел собой, но хозяин дома почувствовал его опасения.
 
- Я счастлив, что вы нашли меня, Ваше превосходительство. И ваши подозрения не имеют под собой оснований, поверьте мне. Уже одно то, что мы с вами встретились, это - чудо Господне. Ведь не просто так совершили вы этот нелегкий путь. И неспроста хотите узнать, что стало с нашим учителем и моим отцом. О вашей с ним встрече хранится в нашей семье необычное предание. Вы позволите мне рассказать вам его?

Атос молча кивнул. Он не скрывал, что растерян.

- Рабби Мордехай, да благословит Господь имя его, рассказывал мне много раз, что, восходя в наш священный город Иерусалим, встретил в пути юношу из знатного рода, француза, которого похитили с корабля англичан и удерживали в своем плену алжирские пираты. Они рассчитывали получить за него богатый выкуп, но ему помогли бежать: какая-то девочка-рабыня и итальянские купцы.

- Это правда.

- Отец завещал мне хранить в памяти имя этого юноши, который не только поразил его своими познаниями. Этот француз, по глубокому убеждению моего отца, должен был совершить нечто, очень важное для моего народа.

Граф молчал. Замолчал и хозяин, но не спускал глаз со своего знатного гостя. Атос, безмятежно потягивая вино, клял себя в душе на чем свет стоит. Вот к чему приводит самонадеянность!

- Отец говорил, что он рассказывал вам легенду об одном знаменитом крестоносце. Из вашего рода, господин.

- Да, Я помню. - Терять было нечего, и Атос посмотрел прямо в глаза Йосефу. Тот спрятал улыбку в густой бороде: француз не мастак лукавить. - Так что бы вы хотели узнать? Говорите прямо, у меня не так много времени. Меня ждет слуга и мне пора подумать об отъезде.

"О, как он уверен в себе! Понимает, что пожелай мы, и никто никогда не узнает, куда и как он исчез, а держит себя так, словно он здесь хозяин..."

- Тогда не будем делать вид, что не понимаем друг друга. В вашей семье уже не одно столетие хранится вещь, священная для каждого иудея. То, что попало к вам по недомыслию одной из наших дочерей, должно вернуться к нам! Навсегда!

Граф откинулся назад. Он размышлял, но за опущенными ресницами нельзя было понять, что скрывает его взгляд.

- А если я вам скажу, что то, о чем вы говорите, уже находится на этой земле, и не так далеко от вас?

- Оно у вас? - иудей стал белее стены.

- Нет, его со мной нет. Мне оно ни к чему: слишком много горя принесло оно моей семье. Я решил избавиться от него.

- Господин мой, вы приняли правильное решение, но где оно? Умоляю вас - ответьте мне!

- Куда я его спрятал - это останется моей тайной. Не пришло для него пока время. Люди не готовы к такому дару. В мире хватает горя и бед: не следует их умножать, давая в руки честолюбцам такую власть. Я вернул его туда, откуда оно пришло в мою семью.

- Вы спрятали его? Как вы посмели?!

- Ты забываешь, с кем говоришь! - Атос резко встал. Он сильно побледнел от гнева. - Я мог оставить его там, где оно находилось все это время: в тайнике моего замка. Я же рассудил, что ему место здесь - на этой земле. А ты еще смеешь мне угрожать? – он направился к дверям, не глядя ни на кого. Потом, уже держась за ручку двери, сказал: - Я спрятал его в долине Кедрона. Ищите – и да обрящете. Свиток я сжег. Без него вся сила Кольца не стоит ломаного гроша. Когда придет Спаситель, он будет знать, что говорить. А до той поры – оно мертво!

Атос покинул дом таким твердым и уверенным шагом, что никто не посмел остановить его. По пути он сделал знак Гримо следовать за ним.

Не успели они скрыться за поворотом, как на пороге появились трое монахов-госпитальеров. В городе соблюдали какое-то подобие статус-кво для различных конфессий. Представители всех трех религий жили довольно мирно, стараясь соприкасаться только в силу житейских надобностей. Поэтому вторжение монахов могло быть истолковано, как призыв к очередной резне. Пришельцы чувствовали себя в чужом доме, как на своей территории. С хозяином дома не церемонились, а просто бросили его себе под ноги, как ненужную вещь.

- Где тот человек, что только ушел от тебя? Куда он пошел?

- Я не знаю, куда он пошел. – Йосеф Бен Мордехай говорил с трудом. - Он ушел очень недовольный.

- Его настроение нам не важно. Лучше для тебя и твоих соплеменников будет, если ты нам скажешь все, что тебе известно. Говори, куда он направился! О чем вы с ним договаривались?

- Господа, вы думаете, что с таким человеком можно о чем-то договориться? –иудей тянул время, сам не зная, на чью помощь рассчитывать. Но отвечать придется, и отвечать правду. Хорошо, что француз не сказал ему всего, не рассказал, куда спрятал Кольцо: под умелой пыткой заговорит любой.

- Что вам нужно, господа?

- Знать, что он тебе сказал.

Йосеф горько улыбнулся.

- Вы хотите знать, где Кольцо? Он его спрятал где-то посреди Кедрона. Да если бы и сказал - где, это уже не важно!

- Не тебе, подлому псу, решать, что важно!

- Эх, господа! Это решать и не вам. Он все уже решил, этот вельможа. И за вас… и за нас решил. Кольцо-то он спрятал, а вот Священный текст- сжег.

- Как это - сжег? Как он посмел? – растерянность и страх на лице монахов ясно говорили, что те, кто их послал, спросят и с них со всей строгостью их Ордена. - Но ведь без него Кольцо стало просто металлом. - От ужаса перед наказанием они забыли, что язык держать надобно на замке.

- Стало ничем, - охотно согласился сын Мордехая. – Потому-то француз и сжег свиток. Теперь до прихода Мошиаха никто им не сможет воспользоваться. Господа, это ужасно, но он нас всех оставил с носом: и вас и нас!

- Он ответит за это! Такое Церковь и Святой Престол никому с рук не спустят.

Монахи не сомневались, что иудей сказал правду: на лице его читалась безнадежность, отчаяние и покорность судьбе.

- Он уже ответил за все. Жизнью своей. И жизнью близких ему людей. Лучше оставить его в покое. Господь сам рассудит, как ему с ним поступить.

- Как с ним поступить, есть кому решать не дожидаясь Божьего суда. А ты - живи пока. Но помни: с вашего племени мы глаз не спустим.

Удар под ребра тяжелым башмаком - и госпитальеры, или те, кто прикрывался их рясой, исчезли так же внезапно, как и появились.

Йосеф с трудом поднялся. Охи и ахи набежавших домочадцев не прибавили ему оптимизма.

- А где француз?

- Он пошел к Котелю.*

Йосеф схватился за голову:
 
- Верните его сюда, пока его не поймали эти пособники Дьявола. Дети, бегом, отыщите его, и если вокруг никого не будет, слышите, только если он один со своим слугой, зовите его сюда. Только, если вокруг никого! Иначе нам не жить!

Сынишка Йосефа вернулся через четверть часа. Без графа, но в сопровождении белого, как стенка, Гримо. Ребенок не успел предупредить Атоса: того окружили несколько странных монахов. К удивлению Гримо, граф не стал сопротивляться. Жестом приказав слуге ждать его в доме, где они остановились, он не спеша проследовал за остановившими его людьми. Он был спокоен и холоден, как на приеме.
С таким же холодным и неприступным видом граф вступил под своды Храма Господнего. Там, в части, принадлежавшей римской Курии, его ждали. Монах, одеяние которого ничего не говорило о принадлежности его к какому-либо ордену, внимательно осмотрел графа, потом знаком предложил сесть. Разговор предстоял долгий, а финал его не мог предположить ни граф, ни этот, судя по виду, немалый церковный чин.
Атос под изучающим взглядом иезуита был спокоен. Он не сомневался, что перед ним человек, принадлежащий к тому же ордену, что и его давний друг. Но сейчас ему было почти все равно: задуманное он исполнил - а дальше, как сложится. Он был готов ко всему. Скрываться теперь бессмысленно, и он считал, что это ниже его достоинства. Этот бег наперегонки столько лет ему уже осточертел. Сейчас был шанс поставить точку в затянувшемся деле.

Монах закончил свои наблюдения. Выводы для него были неутешительны: сидящий напротив человек не боялся никого и ничего. Он уничтожил власть того, что угрожало ему в жизни, и, что бы не делали с ним сейчас, это не могло изменить факта: Кольцо потеряно для всех!

- Зачем вы уничтожили его? - негромко, сдерживая переполнявшую его ярость, спросил иезуит.

- Позвольте вас поправить, - пожал Атос плечами. - Я его не уничтожал. Тот, кому эта власть будет по плечу, сумеет им воспользоваться. Я только исключил эту возможность для людей случайных, способных использовать его только в интересах своего честолюбия и жажды господства.

- Да кто вы такой, в конце-концов, чтобы брать на себя такое решение! - взорвался монах.

- Кто я? - Француз посмотрел на своего визави с такой надменностью, с такой издевкой во взгляде, что у любого, кто увидел бы эту сцену, сомнений бы не осталось: Франции графу не видать вовек! - Я просто человек, которому эта власть не нужна. И извольте соблюдать правила вежливости, говоря со мной. Я не сомневаюсь, что вам известно, кто я. А вот относительно ваших полномочий и права меня спрашивать я остаюсь в полном неведении.

- Сударь, да вы просто наглец!

- Отнюдь!

- Вам известно, что и за меньшие прегрешения Святая Церковь карает таких нечестивцев, как вы!

- А что такого неугодного ей я совершил, сударь? Всего лишь лишил ее возможности использовать то, что ей не принадлежит. Вернул на место реликвию, украденную триста лет назад!

- Это не была кража! Это был дар, и вам это отлично известно. Но речь не о Кольце….

- Тогда о чем же мы спорим?

- Речь о том свитке, что вы сожгли. Мы не настолько наивны, чтобы поверить в такое. Вы сожгли… копию.

Атос, не удержавшись, опять пожал плечами.

– Если вам это будет интересно, то копию я сжег в юности. А оригинал - перед отъездом в Палестину. Так мне спокойней.

- Вы должны были запомнить его текст.

- Вы с ума сошли! Я свободно говорю и читаю на многих языках, сударь, но не сумел понять то, что скопировал. Это не тот древнееврейский, на котором написан знакомый вам Ветхий Завет. Написание большинства букв мне не знакомо. Вы не хуже меня знаете, что в этом языке можно понять слово только тогда, когда вам известно его написание. Для меня это так и осталось сродни письменам китайцев или древних египтян.

Граф говорил с таким спокойствием, с такой убежденностью в правильности содеянного, что не поверить ему было невозможно. Даже мысль, что он мог запомнить текст, не выглядела теперь достойной внимания. Что он мог заучить, если не смог понять, о чем речь в Свитке. Скорее всего, этот вельможа, раздосадованный тем, что не сумел постигнуть смысла послания, заключенного в тексте, решил избавиться от него назло всем. "Если не себе - то и никому!"

Так проще понять, чего хотел этот француз для себя и не хотел для других. Тщеславие, и справедливость тут не при чем…

Оба молчали, и молчание начало тяготить обоих: иезуита тем, что он понимал, что нет смысла убивать пленника; проще установить за ним слежку, оставив ему видимость покоя. Атоса же эта пауза начала злить: не пора ли все это закончить, либо прикончив его в каких-то застенках, либо отпустив, раз и навсегда закрыв этот вопрос. Он рассказал все: прямо и без утайки. Больше он не желает объясняться ни с кем. Верить ему или не верить - это уже их дело.

Наконец иезуит нарушил тишину.

- Вы можете возвращаться домой, господин граф. Завтра уходит наш караван. Для вас безопаснее, если вы вернетесь под охраной наших людей.

- Иными словами, вы устанавливаете за мной слежку?

- Вы вольны понимать мои слова, как вас заблагорассудится. Но мы не можем допустить, чтобы такой ценный для нас человек, каковым являетесь вы, Ваше сиятельство, подвергался хотя бы малейшему риску. Будьте готовы к отъезду. Вас известят, когда уходит караван, и…

- …не пытайтесь бежать! - ехидным тоном закончил фразу граф, отвешивая легкий поклон.

Гримо, изнывая от тревоги, ждал хозяина в квартале итальянцев. Едва завидев знакомую фигуру, он бросился к графу и, забыв о почтительности, схватив его руку, прижавшись к ней губами.

Атос не рассердился. Напротив, он только погладил свободной рукой склонившуюся перед ним седую голову.

- Гримо, друг мой, мы возвращаемся домой. Все хорошо, что хорошо кончается.