Женя Баптист

ЖЕНЯ БАПТИСТ

«БОГ в жилищах его ведом, как ЗАСТУПНИК…» (Библия, Псалом 47:4)

Жене Аксютину, с благодарностью.


- Лицом к стене, - холодно приказал конвоир.

Женя повернулся к стене, покрытой знакомой уже бугристой цементной «шубой», сырой и грязной, и почувствовал, как он устал. Странно. Предыдущие 10 дней в ИВС (изолятор временного содержания) тянулись долго. Каждый день он ждал, что его вот-вот отпустят на подписку о невыезде, но… теперь он в СИЗО (следственный изолятор), в месте, где отбывают до суда.
Что такое СИЗО? Полумрак. Полуголод. Злость и горечь. Теплый вонючий ветерок, неспешно движущий тяжелую толщу затхлого воздуха по темному широкому коридору, словно где-то рядом открыт огромный канализационный люк. Место, где человек живет одной памятью о воле, и только благодаря памяти, остается человеком. Место, откуда синее небо можно увидеть только одним глазом, сквозь два слоя сетки-рабицы, слой спутанной «колючки», и своды толстых решеток с 10-тисантиметровой ячейкой. Место, где за потерю швейной иголки человеку могут переломать пальцы. Место, где банкир вспоминает своего дворника на воле, и впервые в жизни завидует ему, только потому что тот свободен. Тюрьма.

  И в то же время в сердце Жени пришла какая-то необъяснимая свобода. Он уже не беспокоился, что что-то потеряет, потому что он уже почти все потерял. И в тюрьме люди живут. Только вот устал он очень от этих ожиданий. На железной двери, окрашенной в темно-зеленый цвет, возле которой он стоял, был номер: «13». «Один три», - прочел он про себя. В тюрьме есть только однозначные цифры, так говорят. И если камера тринадцатая, то это «один три».
  За что его, верующего человека, упекли в тюрьму? За веру? Нет. Это прошлое напоминает о себе, как заросший шрам ноет в непогоду.
 
  Женя, бывший наркоман и преступник, годом раньше был почти на грани смерти. И ему повстречался верующий парень из Церкви евангельских христиан-баптистов, который рассказал ему об Иисусе Христе и о спасении души. Это было именно то, в чем нуждался Женя, и он сразу понял это. Покаявшись и уверовав, он уже через несколько дней не чувствовал зависимости от наркотиков, чувствовал себя здоровым и исцеленным, произошло настоящее чудо. Ему предложили в Церкви поселиться в маленьком реабилитационном центре, который представлял из себя небольшую избушку в очень красивом месте, на берегу реки, в лесу, вдали от города, где его никто не мог найти. Там ему помогали несколько пожилых женщин, молились за него, читали вместе Библию и объясняли ему путь спасения. Уже через полгода Женю было не узнать. Он стал настоящим христианином, твердым и укрепленным в Божьем Слове, даже лицо его просветлело так, что при встрече многие не узнавали его.

  Но прежние преступные дела, которые творил Женя до своего покаяния, дали о себе знать. Однажды утром за ним приехали. И вот он здесь, у камеры «13».
  Лязгнул замок, два оборота.
- Вошел, - скомандовал конвоир.

В камере было светлее, чем «на продоле» (коридор - сленг. А еще в местах лишения свободы принято говорить не "в тюрьме" или "в камере", а "на тюрьме", "на хате"). За спиной хлопнула дверь. Два оборота. Женя осмотрелся. «Один три» была транзитной камерой, там содержались все вновь прибывшие на «Централ» (СИЗО - сленг). Потом их распределяли в другие камеры. 12-тиместная камера, в те времена она могла вмещать до 24-х человек, тогда спали по двое (а бывало, и по трое) на койку, по очереди, по часам. В середине камеры стоял деревянный стол, «шконки» (койки - сленг) проходили вдоль стенок. В углу – «параша» (туалет - сленг).
- Мир вашему дому, - по-доброму поприветствовал он арестантов.
- И тебе мир. – Ответил кто-то слева из полумрака.
- Не "обиженный"? – послышалось с другой стороны.
- Нет, - ответил Женя.
- Ну, проходи, садись, - сказал, выйдя вперед, невысокий темноволосый крепыш, одетый в черную футболку с ярко-желтыми буквами «Marlboro» на груди и в синих джинсах.
Женя присел на край чьей-то койки, положил на колени сумку.
- Спать будешь вон там, - показал ему пальцем на первый ярус тот же темноволосый парень, - со стариком, Геннадьич его звать, по очереди. Сейчас он спит пока, через часа три проснется уже. Прежнего его соседа по шконке сегодня утром «на хату подняли» (перевели в камеру - сленг), так что… Тебя как звать?
- Женя, - улыбнулся он и протянул руку.
- Витек, - пожав ему руку, ответил тот. – Я тут ответственный, «смотрящий», по любому вопросу обращайся. Чифиришь? («чифир» - очень крутой чай).
- Нет, но чаю бы глотнул. 
- Сейчас сделаем. Видок у тебя усталый.
Пока пацаны кипятили чайник, Витек давал короткие наставления Жене:
- Беспредела у нас нет, на тюрьме свой порядок, уважай других, и тебя будут уважать. Не прогибайся под других, если себя правым чувствуешь. Если не прав – вовремя признай, чтобы не попасть. Короче, по ходу сориентируешься. Человек ты, на первый взгляд, ровный. Ну и по любому вопросу обращайся. А что это за книга в сумке у тебя? Мы тут вообще книги любим! У нас своя библиотека, вон в сейфе посмотри («сейф» - так там называют полку под обеденным столом в камере).
- Это Библия, Священное Писание.
- Христианин, штоль? – насмешливо спросил Витек.
- Да, христианин, - улыбнувшись, ответил Женя.
- Это хорошо. Был у меня друг один… тоже верующий. Я так-то Бога не отрицаю, но о вере у меня свое понятие. И тут лучше не говори, что ты верующий. Заклюют. Тебе сколько сахара?
- Мне не надо, спасибо, мне сладкое нежелательно.
- Диабетик, штоль?
- Ну типа того…   
   Пока они пили чай и общались, проснулся и дед Геннадьич, сосед Жени по шконке. Женька с удовольствием лег в постель, и как только его голова коснулась подушки, он тут же уснул.

   Он проснулся оттого, что кто-то ударил его по руке, и он почувствовал тупую боль в левой кисти. Он приподнялся, взявшись за руку от боли, не понимая, что произошло. На него сверху вниз выпученными глазами смотрел какой-то парень, нагловатого вида, явно чем-то недовольный.
- Итак места нет, потусоваться негде, ты тут еще свои коцыпальники раскидал на полхаты! – злобно рявкнул он в его адрес.
- Извините, я не специально… - попытался оправдаться Женя, спросонья не очень понимая, за что получил.
- Да плевать мне, еще б ты специально, я б тебя тогда вообще под шконяру запинал, понял?! – провизжал тот, начиная заводиться еще больше.
- Я понял, извините еще раз... 
- Че за рамсы? – послышался из темного угла голос Витька. А вот и он сам показался. Он, видимо, был разбужен громким голосом Женькиного обидчика. – Ты че пацана разбудил, Ден?
- Он руки свои пораскидал, мне тут ходить мешает по хате! Че я, молчать буду?! - ответил парень, похожий на обиженного филина, по кличке Ден.
- А ты знаешь, «француз» (так почему-то называют там новичков), что сон арестанта – святое? И что он сейчас может спросить с тебя за это? И меня ты разбудил визгами своими - уже двоих сна лишил на пустом месте. Что делать будем, француз? Дальше раскачаем, или сам догонишь, что к чему?
   Хата молчала и смотрела на Дена, который пнул Женьку. Его звали Денис, ну а "погоняло" было – Ден. Он явно не хотел уступать, но с Витьком лучше было не связываться, к тому же вся хата была на его стороне.
- Ну, так что делать будем? – Витек выжидательно смотрел на него, – сам догонишь?
- Догоню, - процедил тот сквозь зубы и опустил голову. Было видно, что он не привык уступать, но иного выхода не было.
- Ладно... Смотри, француз, доорешься ты когда-нибудь, – сказал с легкой усмешкой Витек и отвернулся к стенке.

Ден пошел на парашу, и, проходя мимо шконки Женьки, приостановился и в полголоса сказал:
- Я таким, как ты, на свободе жизнь ломал.
- Ты не знаешь, какой я, - мирно, так же в полголоса ответил Женя. – И я тебе зла не желаю.
- Угу, - промычал тот, - еще посмотрим, – и, сказав это, отошел от него. «Господи, благослови его, он просто не понимает, что делает», - помолился о нем Женя под одеялом и снова уснул.

  С тех пор Ден не приближался к Женьке, более того, делал вид, что просто не видит его, смотрел всегда либо мимо него, либо сквозь него. Остальные ребята в камере были довольно дружелюбны к нему, и Жене начинало казаться, что все не так уж и плохо, но через несколько дней произошел еще один неприятный случай, который чуть не стал роковым в жизни Жени. Это произошло рано утром.

- Пацаны, мой пакет с «грохотом» никто не видел? – раздался тонкий голос Гаврилы, которому на днях исполнилось 19 лет. «Грохотом» в тюрьмах называют конфеты, никогда бы и в голову не пришло обычному человеку, что конфеты могут так называть.
- Так ты ж грохот у себя на майдане держишь, от глаз подальше, - смеясь, ответил ему Икром, парень родом из Узбекистана, «близкий» Гаврилы. – Там ищи, в своем большом бауле (Майданом либо баулом в тюрьмах называют личный вещмешок арестанта).
- Да уже весь майдан перевернул, не могу найти, - задумчиво проговорил Гаврила, – Куда ж он мог деться-то из подводной лодки? (Из-за замкнутого пространства, арестанты часто так называют  тюремную камеру).
  Женя как раз проснулся и уже встал. Начав заправлять постель, он взял подушку, чтобы взбить ее слегка, и вдруг обомлел. Под подушкой лежал пакет с шоколадными конфетами.
Он слышал до этого весь разговор Гаврилы и Икрома, и понял, чей пакет.
- Гаврила, это не твои? – несмело сказал он, протянув пакет в его сторону.
- Мои… а как они тут оказались? Не понял… Ты… - Гаврила широко открыл глаза, - … ты скрысил?! (Украл у своего – сленг.)
- В смысле скрысил? – Женькин голос дрогнул. Он слышал это слово раньше, в прошлой жизни, но отвык от этого сленга.
  Икром спустился со второго яруса и подошел к ним.
- Жека, как его грохот у тебя очутился? – со своим восточным акцентом спросил он. – Сладкого на халяву захотелось?
- Я н-не знаю, ребят… - слегка заикаясь от волнения, ответил Женя.
  Гаврила резко, без предупреждения, схватил его за шиворот и ударил лицом об острый железный угол шконки; Женька, сильно ударившись, шмякнулся на пол и потерял сознание. Из сильного рассечения прямо под носом обильно потекла кровь, заливая лицо.
  Гаврила было принялся что есть силы пинать его со злости, как тут подоспела помощь. Витек, подскочив, сзади схватил его одной рукой за волосы и отшвырнул назад. Гаврила отлетев, упал, но тут же поднялся и опять бросился на лежащего на бетонном полу Женю. И опять наткнувшись на Витька, сильным ударом открытой ладонью в лоб опять был отброшен назад.
- Мне мать на пенсию конфеты покупала, на днюху, а он спер… Крыса! Пусти, Витек, не мешай! Не имеешь права! Я спрошу с него!...
- Угомонись, Гаврила, а не то буду бить уже кулаком, - пригрозил Виктор, - не по понятиям это.
- Витек, как не по понятиям? Он же за дело… - начал было заступаться за Гаврилу Икром, но Витек недобро взглянул на него, и Икром отступил.
- Без разрешения ответственного с человека спрашиваете? - начал Витек, - вы че творите? Кто вас порядку учил? Вы че, дикари? Как вы в тюрьме жить собираетесь? Если каждый будет руки распускать без основания, это беспредел будет, а я сидел тут, когда был беспредел, поверьте, вам это адом покажется. Поэтому ша, братва.
- Они тут пытались «крысу» проучить, пока ты не вмешался, - послышался визгливый голос Дена с соседней шконки. Ден спал рядом с Гаврилой. – Вообще-то все правильно, разве нет? – И он криво усмехнулся. Видимо, за ситуацией он следил с самого начала. А чем еще заниматься в камере, когда круглые сутки перед твоим лицом одни и те же лица? Конфликт, интересно же.
- Кто-то спалил, как он грохот тяпнул? – спросил Витек.
- Да всё против него! Че тут "палить"?! У него под подушкой они лежали! Сами, что ли, из его майдана к баптисту под подушку выскочили? Из-под шконки! – горланил, распаляясь, Ден, доказывая вину Жени.
  Гаврила стоял молча, сопел, сжимая кулаки, и глядел исподлобья, стоя напротив Витька, загородившего собой лежащего на полу без сознания Женю. Икром находился сбоку от Витька, не решаясь приблизиться, хотя он был за любой кипиш (кроме голодовки как и все арестанты). Вся хата наблюдала за происходящим.
  Тут закряхтел Геннадьич. Он враскорячку прошел мимо них к умывальнику, слегка намочил холодной водой полотенце, вернулся, присел возле Женьки и приложил к рассечению, которое сильно кровило. Женька слегка вздрогнул и открыл глаза.
- А-а-а… - тихо застонал он.
- Держись, парень, - улыбаясь беззубым ртом, прошептал Геннадьич, - все будет ровно. 
- Что он там, очухался? Давай его спросим! – орал, не унимаясь, Ден, – а то ишь, заступника нашел, здесь не сила, Витя, а понятия в почете, как ты сам нам тут говорил все время?!
- Да успокойся ты, «понятия»… Кто б говорил, - отмахнулся от него Витек и, обернувшись, опустился на корточки рядом с Геннадьичем. – Женя, как к тебе грохот попал?
- Аллергия у меня на сладкое… - еле выговорил окровавленным и опухшим ртом Женька, щурясь от боли, - нельзя мне... умереть могу…
- Чего? – не понял Витя. Женя говорил не очень разборчиво.
- Аллергия у него, говорит, на сладкое, – повторил Геннадьич, - умереть может! Не брал бы он грохот ваш, зачем он ему?
И тут Витька осенило: «Точно! Он же диабетик, или вроде того… от сахара отказывался в тот раз».
- Да он вам сейчас наговорит, верьте больше! – не стихал Ден. – Его к стенке приперли, уже не знает, как отмазаться! Здесь не идиоты сидят, богомол! Справку пусть покажет!
- Пацаны, кто помнит, как он заехал? – спросил Витек у хаты.
Отозвались несколько человек:
- Я.
- Я помню.
- Я тоже.
- А кто из вас помнит, как мы чай с ним гоняли в тот день?
Те же парни кивнули в ответ. Один из них сказал:
- Он от сахара отказался тогда, Витек ему предложил, а он сказал, что нельзя ему, болезнь у него какая-то, или диета там особая.    
- Какая тебе еще справка нужна? – Витек уставился на Дена.
- Это еще не доказывает... – начал было тот, но Витя перебил его:
- Слушай, ты че так разошелся? Доказываешь тут что-то, будто у тебя этот грохот увели.
- А мне неуютно, когда у меня крыса под боком живет! – выпалил тот.
- А, по-моему, ты пацана сразу невзлюбил.
- Не отрицай, Ден, есть такое, - кто-то сказал.
- Ша! – огрызнулся тот на пацанов, - сявки позорные! Вы к чему меня подводите?! Скажите еще, что я ему пакет подкинул! – Ден брызгал слюной, направо и налево разбрасывая руки (он любил яркую жестикуляцию во время дискуссий).
- Ты это говоришь, не я, - ответил ему спокойно Витек. Тут заговорил Гаврила, который сконфуженно молчал уже некоторое время.
- А и правда, братва, зачем ему конфеты, если он больной? - растерянно промолвил он, - да и он ведь сам меня позвал, когда их у себя под подушкой увидал… как-то не сходится! Стал бы он звать, если б… – С этими словами у Гаврилы разжались кулаки и он опустил голову. - Не он это по ходу... Не он. Зря я на него сразу...
   Все уставились на него. Воцарилась было тишина, но ненадолго.
- Ага, ты еще прощения у него попроси, - злобно пробормотал Ден, - он это.
Опять тишина. Уже долго... В глазах Гаврилы погас злобный огонек, на смену которому пришло недоумение, - он понял, что погорячился и незаслуженно покалечил невинного человека. Как к нему попали конфеты, было уже не столь важно. И что-то внутри с самого начала подсказывало, что не мог он, не мог. Даже если б ел конфеты, - не такой он человек, это было видно с первого дня пребывания Жени в камере.
 Возле Женьки сидел Геннадьич; Витек же, поняв, что пареньку уже ничего не угрожает, отошел от него.
- Так что делать-то будем? – смущенно спросил Икром.
- Ничего, - ответил Витек. – Пропажа нашлась, виновный, если он реально виновный, наказан, сами видите, тут вон будто поросенка зарезали, - он показал рукой на лужу крови, - про инцидент мы забудем, Женя пусть поступает как знает, а крыса, если она есть, себя еще по-любому покажет. Ну и сами знаете, кто мусор из избы выносит, того не любят. - Это значило, что про инцидент не стоит трепаться по соседним хатам.
  Постучали в дверь, вызвали дежурного, Женю отвели в санчасть. Там ему наложили несколько швов над верхней губой. Получилось более-менее красиво, плюс Женьку утешала мысль, что мужчину шрамы только украшают.
Пока его вели тюремными коридорами из санчасти, он идя неторопливо, заведя руки за спину, -  арестованный по продолу только так может передвигаться, по режиму, - он думал о словах апостола Петра из Священного Писания: «Ибо то угодно Богу, если кто, помышляя о Боге, переносит скорби, страдая несправедливо» (1 Петра 2:19) И от этого его сердце наполнилось неземной радостью, и он заулыбался опухшим ртом. «Наверное, я сейчас смешно выгляжу», - подумал он и потихоньку засмеялся.
- Ничего, это отходняк от наркоза, такое бывает - ответил один конвоир другому на вопросительный взгляд в сторону Женьки.
- А-а… - понимающе протянул тот.

  Через какое-то время Женя обратил внимание, что ведут его не в камеру, а куда-то в другую сторону. Он был абсолютно спокоен, ему стало даже интересно, куда его ведут. Иногда арестант сидит годами в СИЗО, и никаких изменений, каждый день одно и то же, а у Жени с первых дней все не как у обычных арестантов, что ни день, то сюрпризы. Новые коридоры Женя рассматривал с особым любопытством.
  Прошли какие-то ступеньки, то вниз, то вверх, направо, еще направо, налево, потом только вверх и вверх по лестнице. "Необычная планировка здания", - подумал он. И вот, они уже шли по коридорам, абсолютно непохожим на тюремные, за исключением решеток на изредка попадающихся окнах в коридорах. Здесь все было выкрашено в голубой цвет. На зарешеченном окне в конце коридора стояли цветы и висели красивые занавески. От этого зрелища в сердце у Жени защемило. Почему-то эти занавески ему напомнили старенькую маму, да так сильно, что накатились слезы. Вспомнился дом, все, что он раньше не ценил,, сейчас казалось самым недостижимым и дорогим для него, ему неимоверно захотелось на волю…

  Остановились у последней двери. Его завели. Оборотов замка не последовало. Необычно. Перед самим входом Женя обратил внимание, что на двери висела табличка, изготовленная, видимо, где-то в этих же стенах кем-то из одаренных арестантов, в торжественно-кладбищенском стиле (золото на черном), где была указана то ли должность, то ли звание того, кто работал в этом кабинете, и фамилия с инициалами, но Женя не успел ее прочесть, - он все время, пока стоял у двери в ожидании, не сводил глаз с окна в коридоре. Трудно понять вольному человеку, как арестант относится к виду из окна. Не терявший свободы человек абсолютно далек от осознания ее истинной ценности.
 Войдя, Женя попал в просторный, но уютный кабинет, отделанный, видимо, еще во времена СССР в эпоху коммунизма панелями ДСП, ламинированными под цвет темного дуба, которые были в те времена шедевром дизайнерской мысли, что в принципе и сегодня Жене казалось очень красивым и уютным, что было объяснимо, учитывая особенности мест его пребывания последние несколько недель. Он стоял на зеленой ковровой дорожке тех же времен, что и панели на стенах, она придавала помещению дополнительные 20% уюта. На противоположной стене, чуть выше кресла хозяина кабинета, висели три портрета, - портрет президента, министра обороны, и портрет Льва Николаевича Толстого. На стене справа - икона Николая Чудотворца, известного святого, покровителя заключенных. "Интересно", - подумал Женя.

  Виктор Дмитриевич, главный опер СИЗО, стоял у окна с решеткой, смотря через него  на новый корпус тюрьмы. Статный, с правильной осанкой, среднего роста, мастер спорта, он выглядел очень хорошо. Прям портрет с него пиши. Форма сидела на нем отлично, сверкали звезды на погонах, волосы чем-то уложены. Особый шарм ему придавали слегка закрученные вверх, густые буденовские усы. В кабинете приятно веяло мужским парфюмом с древесными и табачными нотами. «Хороший вкус», - подумал Женя. Он не знал, кто перед ним стоял.
- Присаживайтесь, Аксютин, - он указал ему на стул открытой ладонью со сведенными вместе пальцами рук. («Надо же, на «Вы»,- подумал Женя) – Как Ваша рана?
- Побаливает, - признался он, аккуратно присев на край стула.
Виктор Дмитриевич представился. Видя, что его ранг не произвел на арестанта особого впечатления, не особо расстроившись, он продолжил:
- Ну, выкладывайте, что натворили, господин подследственный? Украли чего у сокамерников, оскорбили словом неосторожным? За что Вас так разрисовали?
- Ничего не крал, никого не оскорблял, - смотря прямо перед собой, пожимая плечами, ответил Женя.
- Да, ничего не крал, никого не оскорблял, и сидите Вы тоже по недоразумению, это понятно, - Виктор Дмитриевич, прищурившись, с ехидцей слегка скривил рот, - у меня тут почти все по недоразумению, видите ли. Почему почти, спросите? Есть еще те, кто просто за правду попал. Они  следователю правду сказали, их и посадили, - хохотнув, он продолжил, - перейду к делу, – он пригладил широкой ладонью волосы, - положение Ваше, Аксютин, сложное, даже не знаю, как с вами быть. Одно сейчас понятно, - в Ваших интересах с нами сотрудничать. Нет, я не прошу Вас «стучать», сядьте, Аксютин, - предупредив Женькину реакцию, он примирительно слегка поднял вверх руки, будто сдаваясь, - поверьте, у нас хватает внештатных сотрудников по всей тюрьме, работа у нас такая. От Вас мне нужно лишь подробное объяснение, что с Вами произошло. Кто Вас избил, причины, и что лично вы думаете о дальнейшем Вашем пребывании в нашем учреждении.
«Сколько слов… Вроде, недолго говорим, а я уже устал» - тяжело подумал Женька. У него начинала болеть голова, а главный опер, по всей видимости, только разогревался.
- Полы у вас на Централе скользкие, Виктор… как Вас, простите, по отчеству?
- Дмитриевич, - сухо ответил тот.
- Дмитриевич, - повторил Женя. Поскользнулся я, и вот… об кровать, точнее, об шконку стукнулся, – он слегка улыбнулся.
  Виктор Дмитриевич помолчал, отведя взгляд. Затем усмехнувшись, он обратился к Жене:
- Слышал, Вы в Бога веруете, Аксютин. Давно?
- Нет, один год назад уверовал.
- А как Вы понимаете девятую заповедь, Аксютин? – спросил его главный опер, уставившись на него взглядом Суворова.
«О-о-о… А он молодец».
- «Не произноси ложного свидетельства…»? Так и понимаю, как читается, - отвечал он, смотря ему в глаза и улыбаясь, ложное свидетельство на ближнего - это грех.
- Это хорошо, что Вы так и понимаете, но я немного о другом. А Притчи царя Соломона уважаете?
- Я уважаю все Слово Божие, так как оно все богодухновенно от начала до конца.
- «Скрывающий преступления не будет иметь успеха, а кто сознается, тот будет помилован». Что на это скажете? 
- «Веди тяжбы с соперником своим, но тайны другого не открывай», - парировал Женя.
- Но ведь всякая неправда есть грех, не так ли?
- Так то оно так, но Раав блудница тоже соврала, спасла тем самым двух людей, и ей это в праведность вменилось.
Тот приоткрыл рот для ответа, но так не нашел, что добавить. Крыть пока было нечем.
- Э-э-э-… Мда. Откуда это Вы, Аксютин, за год так поднатаскались? – удивленно спросил Виктор Дмитриевич. – Раньше Библию изучали?
- Нет, раньше не изучал. А Вы откуда?
- Ну а как не знать, мы же в православном обществе живем. Интересуюсь… - уклончиво ответил тот. – Так вот. Что ж мы делать будем? Рассказывать Вы ничего не хотите. А зря. Придется Вам пока в карцере отдохнуть. Дней пять. Пока все не уляжется. Что скажете?
- У меня есть варианты? – улыбаясь разбитым ртом, спросил Женя.
«А он держится молодцом», - подумал опер. – «Маленький, худенький, а как из кремня».
– Не в Вашем положении шутить, Аксютин, – вслух ответил он. – Я должен знать, что произошло у вас в камере, чтобы оценить, насколько опасно для Вас возвращаться назад. А Вы помогать не хотите.
  Женя в ответ промолчал, смотря в окно, наслаждаясь последними мгновениями. Он все еще видел синее небо, бегущие по нему пушистые невесомые облака, там за решеткой, над темной кровлей тюрьмы. И в сердце был мир. 
  Виктор Дмитриевич, поняв, что разговор более не имеет смысла, подошел к двери и, открыв, позвал дежурных конвоиров, которые проводили Женю в карцер.
  Холод и темнота, сырость и одиночество, тишина и снова холод. Вот что представляет из себя карцер. Рано утром забирали матрац с одеялом, а приносили только поздно вечером. И еще на весь день поднимали нары – навесной стеллаж, на котором спал арестант. Таким образом, весь день ни присесть, ни прилечь. На следующий день после происшедшего он почувствовал, что болят ребра, но не помнил, от чего, потому что был без сознания, когда Гаврила пинал его.
  Каждое утро в карцере Женя начинал с молитвы Богу, с песни прославления. Его мягкий мелодичный голос тихо заполнял коридоры, проникал в другие карцера, чьи узники прислушивались, затихая. И от этого казалось, все вокруг становилось чуть светлее. А вечером он пел старый псалом «Кровь Христа омыла меня» на распев, и это было замечательным завершением дня. В карцере поначалу из-за тишины кажется, что каждое твое слово слышит вся тюрьма, спустя же 5-6 дней возникает другое, противоположное чувство - что тебя не слышат, и уже никто никогда не услышит. Но у Жени почему-то были совершенно иные ощущения. Ему казалось, что его пение слышит вся вселенная и небеса. Он пел... Потом молился. В молитве он благодарил, что удостоился пострадать несправедливо, и, понимая, что его попросту подставили, молил о тех, кто это сделал: «Боже, не вмени им!» 
  На второй день он получил весточку от Витька по местной «почте», о которой читатель, быть может, подробнее узнает из моих следующих рассказов, ребята из его хаты №13 прислали ему «груз», там была записка с ободрением и кое-что из еды с надписью «лично от Гаврилы».
  На третий день его пребывания в карцере произошло что-то необычное. Дежурный, утром вынесший матрац с одеялом и поднявший нары, через час опустил нары и вернул постель назад. Молча, ничего не объясняя, он протянул ему какой-то сверток. Женя развернул его, когда тот ушел, и его сердце от радости забилось чаще. Там была Библия, его книга, которую он везде носил с собой. Еще в свертке было немного овсяного печенья и галеты. От кого, за что – непонятно. Женя аккуратно пожевал печенье, - все еще было тяжело жевать. - потом прилег на матрац, накрылся синим верблюжьим теплым одеялом с тремя черными полосами по низу (их в тюрьме почему-то называют "чисовские"), и, едва успев поблагодарить Бога, уснул.
  Женя провел в карцере пять суток, как и обещал Виктор Дмитриевич. Это было непростое, но очень нужное время, время молитвы и время размышления.
Рассечение у Жени начало понемногу затягиваться, уже не болело так сильно, как в первый день, сам он немного осунулся, но чувствовал себя очень хорошо.
  Открылась «кормушка» (маленькое окошко в двери).
  - Аксютин, с вещами на выход.
   Два оборота. Его повели темными гулкими коридорами, наверх. Он шел и думал: «Все-таки как приятно подниматься из темноты к свету». Чем выше они поднимались, тем больше было света, и тем теплее становились коридоры, и уже не таким вонючим казался воздух в этих коридорах. «И почему мне раньше казалось, что здесь холодно?» - с удивлением  думал он.
  Его подвели к камере №13, его временное обиталище, и он почему-то испытал радость. Хоть он и не очень хорошо знал ребят, с которыми сидел, но успел к ним привыкнуть, с некоторыми подружиться; он представил, что сейчас увидит Витька, Геннадьича, весельчака с Кавказа Икрома, и заулыбался.
  Два оборота. Шумно открылась дверь, и он вошел в камеру. Хлоп! Два оборота.

  В его хате происходило что-то странное. Было необычно тихо. Все сидели на шконках и смотрели вперед, в сторону двери, а в углу у параши почему-то сидел Ден, закрыв лицо руками.
  - Мир дому вашему! – он планировал сказать это громче и ярче, но получилось как-то не так. – Здравствуй, Ден!
  - Здоровенько, Жека, - сдержанно поприветствовал его Витек. Ден посмотрел на Женю снизу вверх и ничего не сказал в ответ. Лицо Дена выражало страх и отчаяние.
- Витек, что происходит? – спросил Женька.
- Икром, расскажи ему, - сказал Витек.
Икром был единственным, кто невозмутимо сидел за столом один и пил чай. Остальные сидели по шконкам.
- Отписка за него пришла, за Дена, с воли. Мент он. Мы написали положенцу (ответственному) за тюрьму, вот ждем решения.
- И косяк его вдвойне серьезнее, потому что он в курс никого не поставил, - добавил Витек, - жил среди нас, сидел за одним столом, хлеб с нами ломал. Что порядочный арестант с ментом за один стол никогда не сядет, он знал. И еще есть у меня подозрение, что это он тебя под крысу хотел подвести.
  Женя посмотрел на Дена. Тот не реагировал, просто сидел, уткнувшись лицом в ладони.
- Он своих же ментов, которые рядом с ним работали, подставлял, вот они ему и в обратку «добро» сделали, и теперь он среди нас, уголовников. – Икром недобро улыбнулся.
- Ничего не понимаю. Для мен… для полиции же специальные тюрьмы есть, я слышал, почему же его сюда посадили, к обычным преступникам? Это равносильно тому, что овцу к волкам забросить! Может, его кто-то так же подставляет? А он вовсе и не м-м-м…милиционер? – сбивчиво произнес Женя, пытаясь рассуждать логически.
- Авторитетные люди маляву прислали, ты, Жень, успокойся, все так и есть, – ответил Виктор.
- Да ему Витек с ходу пару раз всек, он во всем и сознался, - щерясь, сказал Икром, - сейчас осталось решения ждать.
Женя еще раз взглянул на Дена. «Как все меняется», - подумал он, – «вчера князь, сегодня в грязь».
- Он еще за понятия нам тут что-то рассказывал, за жизнь блатную, - заговорил, высунувшись, Гаврила. – А сам ментярой оказался, – сказал Гаврила, не смотря при этом Жене в глаза. Видно, еще чувствовал вину перед ним.
- Рад тебя видеть, Жека баптист! А ты посвежел, - сказал Геннадьич, поднявшись со шконки. – Видишь, не было тебя всего несколько дней, а я уже соскучился!
- Геннадьич, ну ты даешь, - засмеялись вполголоса несколько молодых пацанов. – Скучают по дамам!
- Эх… Что за поколение растет? Куда все катится? В мужскую дружбу уже не верят! Ну вот что с вами будет, когда подрастете? – протянул Геннадьич, и переключился на них. Он понимал, что перед ним уже взрослые парни, но шутил с ними, как с пацанами. И камера немного ожила. Все переключили внимание с Дена, сидевшего у параши, на Геннадьича, который принялся травить какие-то свои истории из прошлого, - жизненный опыт его был очень богатым, и слушать его было всегда интересно.
 
  Прошло пару часов, как в стенку дважды стукнули. Пришел ответ от положенца.
- «Мента на лыжи, спросить каждому» - вслух прочел Витек. «Спросить каждому» означало, что каждый арестант, считающий себя порядочным, должен был бить Дэна. «На лыжи» - вон из хаты.
- Вставайте, товарищ милиционер, - сказал Дэну Икром.
- Ребята, по голове только не бейте, у меня два сотрясения… - попросил Денис.
- А куда тебя еще бить, мент?! – спросил, подойдя к нему близко, один из сокамерников, - сюда?! – и ударил его кулаком в живот. Тот согнулся пополам и застонал. – А, может, сюда?! – уже крича, он ударил сверху локтем, и тот упал.
Каждый стал подходить и избивать Дениса. Такой был порядок. Били по-разному. Кто-то так, ради участия, кто-то же - от сердца, с душой, осыпая бедолагу ударами и нецензурной руганью. К тому времени, когда добрая половина хаты уже прошла, все лицо у него было разбито, он старался подняться на ноги, как следующий, подходя, сбивал его и наносил удары. Пол был забрызган кровью, и один из арестантов, поскользнувшись, гулко шлепнулся на зад около Дена.
- Ах ты ж гад, залил нам пол соплями своими ментовскими! – заорал он. Это так разозлило его, что он стал зверски избивать Дена, пока Витек не остановил его криком.
- Убьешь ведь! Оставь! – выкрикнул он. Витек не отходил далеко, стоя рядом, и наблюдая. Он вел себя спокойно, видно было, что происходящее для него не в новинку.
Никто особо не любил Дена, и это все старались показать. И тем более мент, - какое тут может быть сожаление? Многие даже радовались, что он оказался ментом, просто были рады наказать его за то, каким он был.

 И лишь один из всех присутствующих не испытывал ни капли радости от происходящего. Он смотрел на все это, и его сердце содрогалось, да и он сам слегка дергался каждый раз, когда Дену наносили удар. Его лицо выражало испуг, боль и будто обиду. Он переживал к Дену такое сострадание, что готов был сам встать вместо него. Конечно, это был Женя Баптист. Откуда такая любовь и жалость к своему обидчику и ненавистнику?
  Черед дошел до него.
- Женя, твоя очередь, - Витек повернулся к нему.
- Не буду. – твердо сказал Женька.
 
  Услышав эти слова, все обернулись на него. Женя встал и посмотрел на Витька. Тот ухмыльнулся.
- Верующий, да? Божья любовь? А то, что он, гаденыш, тебя подставить хотел, ты забыл? Не накажешь сейчас ты, потом из-за него другие люди попадут! Так что справедливость требует! – он зло смотрел на Женю.
- Делай, Женя, - поддержали Витька другие, - Бог не осудит.
- Не буду! – громко заявил он всем.
- Жень, ну хоть разок двинь ему по черепу, - негромко сказал Геннадьич, - и все, отстанут от тебя.
- НЕ БУДУ!!! – крикнул Женя.

  Неловкая пауза повисла в воздухе.
- Я не судья, и сделал не меньше грехов, чем он. И меня Бог миловал. И Христос страдал и молился за тех, кто Его распинали. И кто я, чтобы судить, если ОН НЕ СУДИЛ?!!
- По-твоему, мы все плохие, а ты один хороший? – народ придвинулся к нему. – Витя, что-то надо делать.
  Витек сдвинул брови, думая. На скулах у него заиграли желваки. Через несколько секунд он сказал:
- Хорошо. Ты можешь его не трогать. Но тогда мы вынуждены будем наказать и тебя. Ты его не осуждаешь, значит, поддерживаешь, а это плохо. Здесь ты не можешь быть и за тех, и за других. Выбирай давай.
- Да, выбирай, - поддержали другие.
  Женя посмотрел на Витька, обвел взглядом остальных. Потом молча кивнул и двинулся к Денису, который стоял на коленях у двери, одной рукой опираясь на нее, другую подставив под текущую кровь из носа и рта. Его немного шатало. В глазах у него плавали круги, он смутно слышал голоса сокамерников и не очень понимал, о чем они там судачат.
  И тут на него упала чья-то тень, загородив от лампочки. Он повернулся и увидел, что около него стоит Женя и смотрит на него сверху вниз.
- Давай, богомол, покажи, на что способен, - со злостью прошипилявил Дэн. – Докажи всем, что ты пацан, а не тряпка, – он говорил так, может, потому что не слышал ни слова из разговора, из-за шума в голове.
  Женя смотрел на него, и не было в его сердце зла. Ни капли. Только любовь.
Витя улыбался. «Все-таки хватило ума богомолу принять правильное решение». Все поняли, что сейчас Женя накажет своего обидчика. Но они очень ошиблись.
- Господь любит тебя, Денис, - он положил свою руку на его голову. – Я прощаю тебя и благословляю. – И повернулся к толпе.
  Ошарашенный таким поворотом, Витек стоял и хлопал глазами. Пока один из арестантов не сказал:
- Ты сейчас сделал очень глупую вещь, Женя.
- Смотри, жалеть будешь. Назад дороги нет, - сказал другой.
- Знаю. Жалеть не буду, – твердо ответил Женя.
  Витек пошел на него со сжатыми кулаками. Никто не шевелился, все смотрели за происходящим. Такого не помнил ни один из арестантов, несмотря на то, что многие из них сидели не в первый раз, и даже Геннадьич, повидавший на своем веку многое, изумленно сидел на шконке, видя такое впервые. Живя в этом волчьем мире, люди становятся волками поневоле. Теперь же перед ними стоял агнец, беззащитный, добровольно принявший даже не свою участь, а готовый разделить долю своего врага, того, кто ненавидел его больше всех в их маленьком мире, отделенном от большого мира металлом и бетоном.
  Виктор подошел вплотную. Его глаза выражали какое-то беспокойство.
Он стоял лицом к лицу с Женей, близко-близко. Они смотрели друг другу в глаза.
- Почему ты это делаешь? Я не понимаю, - сказал Витек вполголоса. – Он тебе зла желал.
- Я объяснил, ты не понял. Есть ли смысл опять говорить? – уже мягче, и с легкой улыбкой ответил Женя.
- Но ты нарушаешь все устои, которыми мы тут живем. Что мне с этим делать?
- Я не против вашего закона, но я подзаконен Христу, Вить. А Христос заповедал любить своих врагов. Ты этого никогда не поймешь, пока сам не уверуешь.
Витек, стоял напротив него с минуту, затем отошел от него, и повернулся к людям.
- Не могу я. Умом понимаю, что надо делать, а сердцем чую, что… вобщем, решайте вы.
- Я его бить не буду, - раздался откуда-то сзади молодой голос Гаврилы. – Он хороший человек.
- Я тоже, - отозвался Геннадьич сбоку.
- И я, и я, - твердили все. Никто не хотел бить Женю. Все говорили, молчал только Икром, сидевший за столом. Он встал, но так и не озвучил своего мнения, которое итак было понятно. Может, не хотел, чтобы кто-то подумал, что он «как все». Икром посмотрел на Витю и спросил:
- А что ж с ментом?
- На лыжи, что ж еще, - ответил кто-то. – Тут ему не место.
Витек постучал в дверь. Дежурный открыл кормушку.
- Старшой, у нас человек с хаты съезжает.
- Лыжник, чтоль? Куда едет? – спросил постовой.
- В ментовскую.
  Тот все понял, и быстро захлопнув окошко, ушел. Администрация не обязана переводить из камеры в камеру людей, когда и куда арестантам вздумается, но отказав в переводе, на следующий день на проверке могли найти повешенного или заколотого заточкой человека, и вся хата скажет, что он сам на себя руки наложил «за шторкой» (в туалете). А лишний труп в тюрьме – дело для начальства весьма хлопотное.

 В хате наступила тишина. Вопрос был решен, все занялись своими делами. Ден, встав кое-как, умылся, и стал собираться. Он пытался складывать вещи, но его ослабшие руки дрожали, избитое тело не слушалось, все сыпалось из рук. И к тому же он потерял много крови, голова кружилась. Некоторые сидели и смотрели на то, как он собирался, но никто не питал особого желания ему помочь.
  Женя подошел и сказал:
- Присядь на шконку, я тебе помогу. – И стал складывать вещи.
- Только не на мою! – запротестовал кто-то.
- Садись сюда, - Женя показал на свою. Тот вопросительно посмотрел на Витька. Понятия есть понятия. Витек, увидев его взгляд, молча отвернулся, и Ден присел на Женькину шконку.
- Почему ты такой? – вполголоса спросил Ден. Женя улыбнулся, но не ответил сразу. Он достал из своей сумки Библию, которая вот уже больше года находилась при нем, и протянул ее Денису.
- Вот почему.
Денис смотрел на него и видел в этом, небольшого роста, скромном, беззащитном пареньке сияющего ангела, который пришел во тьму принести свет. По его щекам потекли слезы.
- Возьми ее, она твоя, - сказал Женя.
- Нет, это твое, я не могу… - закачал головой Денис.
- Возьми.
- Хорошо. Спасибо.
В дверь вставили ключ. Два оборота. А вот и за ним.
  На выходе Ден окинул взглядом хату. Рядом с ним стоял один Женя, провожая его. Денис посмотрел на Женю, и его глаза наполнились слезами.
- Прости меня… это я… с конфетами, помнишь… прости, - выдавил шепотом он, глотая слезы.
- Я знаю. Все хорошо, Денис, - ответил Женя. – Я простил тебя давно. Иди с миром.
  Дежурный стоял и смотрел на них. Он не торопился.
- Я не знаю, почему… я хочу тоже таким быть, как ты. Не знаю, как это сказать… И как это сделать... Я ж всю жизнь прожил как безбожник. Как мне быть? – спросил Денис, и слезы уже ручейками потекли из его глаз.
- Открой свое сердце для Иисуса. Он стучит в твои двери сейчас. Просто доверься Его воле. И читай Библию.
- Женя… я столько зла людям сделал. Что мне с этим делать?
- Доверься Господу. Он поможет тебе. Он помогает миллионам таких же людей, и из самых трудных ситуаций выведет.
- Ладно, ответил Ден, вытирая слезы. - Спасибо тебе. Я тебя не забуду.
 Эти слова слышали все, весь их диалог, каждое сказанное слово. И все молчали. Что-то происходило, что-то невидимое в их сердцах, невидимое, но очень мощное, то, что меняет человека раз и навсегда – сила Божьей любви. 
- На выход! – скомандовал дежурный, и Денис вышел. Дверь захлопнулась. Два оборота.

Дениса перевели в «ментовскую хату» - камеру, где содержались только бывшие (а иногда и настоящие) сотрудники МВД, «менты». Через несколько недель его выпустили на свободу из зала суда. Он сразу нашел Церковь, и, уверовав там, через короткое время крестился. Сейчас он диакон Церкви.

Евгений Аксютин отпущен на свободу из зала суда. Сейчас служит Господу в Церкви города Краснодар. Женат, две дочери. Очень счастлив.

Витек, ответственный за камеру, получил срок – 5 лет строго режима, и все время, пока он отбывал наказание, посещал Церковь, которая находилась в колонии. Неизвестно, уверовал ли он, но определенно что-то искал. И хочется все же верить, что он нашел.

Гавриле дали срок, и Икром, освободившись раньше, все время носил ему передачи в зону и помогал его маме. А по освобождению Гаврилы они вместе с мамой втроем уехали на Кавказ, к Икрому, туда, где тепло и фрукты.

  Жизнь каждого из тех, кто был тогда в хате №13, изменилась. Виной тому стал Женя баптист.

«… Но Бог не желает погубить душу и помышляет, как бы не отвергнуть от Себя и отверженного»
(Библия, 2 Царств 14:14)