10. Гости из Харькова. Работаю дебилом

      Я уже писал, что, по привычке советских лет, выезжая навсегда заграницу, мы оставляли свою не историческую, а фактическую родину  НАВСЕГДА.  Несмотря  на уже состоявшиеся визиты израильских гостей  в СССР  и   советских – в Израиль, почему-то и мы, как и предшественники, испытывали при выезде   ощущение «перерезанной пуповины». Эмигрантский шок (не смягчавшийся от того, что его можно было называть  «репатрианским»)  действовал и владел нами вовсю. По крайней мере, мною.

     И всё-таки в переписке с Марленой  мы оба с надеждой писали о будущей встрече, однако писали неконкретно, а лишь как о мечте. Но я с интересом и с завистью читал  в её письмах о планируемых поездках её и Фимы (мужа) в Америку, к их дочери Сашеньке… Потом они таки поехали, и вскоре она мне с сообщила слова Саши:  «Конечно, вы должны побывать в Израиле, увидеться с дядей Феликсом и его семьёй». И, будучи неплохо устроена там, то есть хорошо зарабатывая, дала им деньги  на эту поездку.

У меня с Сашей сложились отношения прохлажные. Не буду здесь ни каяться, ни обвинять. Но вот за это движение души, выливггся в помошь родителям при поездке их к нам в Израиль, глубоко ей благодарен (вставка лета 2019 года).
    
     К весне 1992 года Советского Союза уже не было, он ещй в 1991-м рассыпался на составлявшие его республики, каждая из которых объявила о своей независимости, отдельной страной стала и Украина. По сохранившимся прежним порядкам требовалось для выезда в другую страну получить «приглашение»,   я стал выяснять, где можно такой документ  оформить, и оказалось, что для русскоязычной общины этим в Афуле  занимается один из  «наших», т. е. советских, олим – Яков Юдис, репатриант из Харькова.

     Я созвонился с этим  человеком, он назвал мне свой адрес в Нижней Афуле, и я поехал к нему  домой.  Яков оказался человеком существенно (лет на 10-15) старше меня, знавшие его мои знакомые называли его «адвокатом» - не знаю до сих пор, был ли он в самом деле юристом, да это и не важно. Во всяком случае, тогда,  при почти неразвитой системе самодеятельных олимовских  организаций общинного самоуправления, была заметна  роль  инициативных  людей, бравших на себя посредничество в связях  репатриантов с  местными властями – одним из таковых и был Яков Юдис. Он мне понравился, прежде всего, тем, что земляк-харьковчанин, говорил доброжелательно и вежливо, взялся передать нужной инстанции в Тель-Авиве мою просьбу или заявление и всё оформить для отправки приглашения. Сестра с мужем и в самом деле вскоре таковое получили и стали готовиться к поездке, а я – к  нашей встрече.

     К этому времени я уже приобрёл постоянное место работы, но  не по своей журналистской или, тем более, не по учительской специальности, а – как неквалифицированный рабочий. Получилось это так.
    
      На улице «Бригада иврит» («Еврейской бригады», названной так в честь соединения  еврейских воинов–добровольцев, действовавшего в 1944 -45 гг. в составе британских вооружённых сил), - улице,  где получили «амидаровскую» квартиру наши дети, как раз напротив их дома  в помещении бывшего детсада  помещался клуб репатриантов из СССР, носивший название  этого детсада: клуб «Духифат» (удод). Удод – одна  из очень распространённых в Израиле птиц,  так что несколько лет назад она даже была избрана (по итогам проведённого голосования) одним из символов страны! – По этому поводу я даже написал  и опубликовал в печати любопытную статейку   - см. http://www.proza.ru/2011/08/05/774  ).

     С первых дней нашей жизни в Афуле мы с Инной стали посетителями и активными членами клуба. Я с  удовольствием выступил с лекциями на литературные темы, мы посещали клубные вечера  и другие «мероприятия». Пришли и на объявленную встречу с работниками «ирии»  (муниципалитета): мэром, его заместителями, начальниками отделов, чиновниками… По аналогии с СССР, я эту встречу назвал «Ленинской пятницей», хотя проводилась она в другой день (вечер пятницы в Израиле относится уже к субботе, а  суббота , по еврейскому обычаю и русской пословице, «не работа»!) 

     Большинство чиновников, начиная от мэра и его заместителей, говорили естественно, на иврите,  их выступления переводила почти единственная тогда русскоязычная чиновница мэрии – Лена Штейнман, –  чистенькая, беленькая женщина. Между прочим, она  отрекомендовалась как сотрудник социального отдела и сообщила свои приёмные часы, пригласив обращаться к ней по всем тревожащим вопросам. Я не преминул этим воспользоваться.

     Дело в том, что, как выяснилось, по существующему в Израиле порядку я как лицо, находящееся в трудовом возрасте (на территории б. СССР и сейчас он для мужчин 60 лет, а в Израиле уже тогда был – 65 (ныне – 67), а притом, как уже  состоявший в трудовых отношениях с израильскими работодателями, был обязан взяться на учёт в «лишка’т авода’» (на трудовой бирже).  Неважно, что работал даже меньше года, - если бы числился работавшим хотя бы день или даже пол-дня,   всё равно с момента увольнения должен был являться  на биржу труда для регистрации согласно установленной в данном городе периодичности! (В Афуле – раз в неделю)/ Конечно, это не Бог весть какая тяжкая повинность, однако надо учесть, что мы живём и до сих пор на отшибе от центра, где находятся все городские слуюбы, в том числе и биржа труда,то есть туда приходилось ездить, выстаивать в бессмысленных очередях, тратить время и, что важно, при  нашем крайне небольшом пособии, деньги: автобусный билет существенно дорог...

     Нелепость этого установления меня поразила. Ведь подобный порядок поощряет  пусть пожилых, но ещё трудоспособных людей к бездельному потребительству. Позже выяснилось: если бы я не поспешил устроиться на работу буквально через два месяца по прибытии в страну, то пособия в моём  возрасте  (считавшемся в стране уже предпенсионным) меня бы уже не лишили, но и в очередь с безработными становиться бы не пришлось. Не зная и не понимая этого, я ужасно нервничал: вот закончится срок моей «автала’» (безработицы), и прекратится выплата назначенного пособия, - что мы будем есть, на что жить?!
    
      Между тем, к власти пришло, на смену правому правительству Ицхака Шамира, левое, возглавленное  израильской (лейбористской) партией «Авода’» (Труд).  Оказалось, что   наш клуб «Духифат»   находится под покровительством этой партии, и активистка одного из окрестных кибуцев, Сури Мейнрат, буквально опекающая этот клуб, так же, как и заведующая клубом, репатриантка  послевоенных лет из Польши Дорка Трайбич – функционеры «Аводы». Они уделяли нам  большое внимание, и мы, с первых дней пребывания в стране получившие все права, включая избирательное,  проголосовали, конечно же, за «Аводу».

     Пост министра  труда и социального обеспечения заняла в правительстве пожилая деятельница этой партии Ора Намир.  Впрочем,  я уточнил по Интернету:  это случилось уже   в декабре 1992 г., то есть после визита Марлены с Фимой, но тенденция, которая наглядно воплотилась в период её деятельности на этом посту, уже чётко ощущалась: это тенденция недоброжелательства и зависти значительной части израильского общества к «русской» Большой Алие и к «русским олим». За нашей алиёй, с лёгкой руки наших же соотечественников и предшественников из алии 70-х, закрепилась обидная кличка «колбасная алия». Имелось в виду, что они-де сплошь покинули СССР из соображений идеологических, как еврейские национально ориентированные  строители нового Израиля, а мы – просто жертвы социально-исторических обстоятельств: в магазинах СССР не стало продуктов (символом чего и является «колбаса»), - вот мы и  удрали от голодухи к сытой, спокойной жизни – «в поисках колбасы»…

     Отчасти  в таком противопоставлении тоненькому ручейку  еврейской эмиграции из Союза 70-х годов – потока, водопада, океана алии 90-х и «нулевых» - смысл  и основание есть: еврейские диссиденты, поднявшие головы и объявившие в открытую о своей принадлежности к всемирно гонимому народу после вдохновившей их победы Израиля в Шестидневной войне июня 1967 года, безусловно, герои духа. Но не во имя ли будущего собственных одноплеменников действовали они? Не во имя ли их спасения от бедствий, – в  том числе и от советских «социалистических» нехваток, проторей и убытков? Вряд ли правильно в тех, за чью свободу выезда из страны вели борьбу Щаранский и другие герои еврейского сопротивления, видеть сплошную животно-безмысленную, бездуховную массу.  К чести  лучших идеологов-«семидесятников», они быстро отошли от этого узкого взгляда и совершенно иначе оценили истинный  потенциал и значение прибывшего потока своих бывших, а теперь и нынешних сограждан.  Но тогда в израильской печати, а уж особенно в общественном мнении, преобладали другие взгляды. В нашем афульском муниципальном совете на одном из заседаний прозвучала речь депутата, который заявил, что женщины нашей «русской» алии – это «зоно’т» (шлюхи), а мужчины – «ганави’м» (воры)… Среди 18-ти членов тогдашнего   городского совета  один был как раз из нашей алии (старший сын Якова Юдиса – Борис, он  с тех пор избирался во все созывы, но теперь русскоязычных депутатов – несколько, а тогда он был один, да и не самый  шустрый…).

     Словом, самочувствие моё, как и большинства выходцев из СССР в Израиле, не находилось на высоком градусе уверенности.  Все мои (подкреплённые переводческой помощью  сына) усилия давали  шекелей 200 приварка в месяц к нашему более чем скромному пособию по моей «автале» (безработице), а в Израиле муж и жена получают пособие совместное, на двоих… И я заспешил к чиновнице Лене, обещавшей  помощь, по меньшей мере, советом. Ведь она была тогда во всей «ирие» почти что единственной, говорившей по-русски!

    Кстати, я болезненно ощущал  себя недоучкой в море иврита. Мало того, что ещё в Харькове, приступив к учёбе в частном кружке отъезжантов,  почувствовал неожиданные и непривычные трудности, связанные с возрастом. Особенно когда в наш кружок привёл свою молоденькую невестку, буквально в течение двух-трёх занятий нас всех догнавшую и перегнавшую… То же наблюдал и теперь в ульпане, где большая часть группы была гораздо моложе нас с Инной, и все они, даже уступающие нам по общему уровню развития и культуры, усваивали материал заметно легче и быстрее нас, стариков. Но с половины срока обучения я поступил на работу в редакцию русской по языку газеты  и на занятия приезжал уже к их окончанию -  чуть ли не на последний час (они ведь проходили во вторую смену, когда дети в школе, где был и ульпан, уже не учились…)

     Так что, получив свидетельство об окончании ульпана, я на самом деле не усвоил даже тех начальных сведений и навыков в овладении языком, какие он мог мне дать. И при этом работал в русском языке, т. к. и газета была русскоязычная. Теперь попытался  наверстать упущенное, поступив на курсы, куда стали ходить и другие  новые жители Афулы… Так познакомился с приехавшим из Калининграда (б. Кённигсберга) Романом Блитштейном – человеком моего возраста. Стоя на остановке в Афуле Илит и ожидая автобуса  на Гиват Аморэ, спасающего от необходиости долго  переть в гору пёхом, – слушал, как жалуется этот Роман:

     – Я  с 14-ти лет за рулём! Для меня непривычно ездить в автобусе, а уж тем более ходить пешком. Я вообще  сросся с автомобилем. Перед выездом в Израиль был  начальником военного АРЗ (авторемонтного завода) в береговых частях Флота…

     Рядом стояла чистенькая, хорошо одетая белокурая дама – его жена Клара, оба были наших лет, и я тогда ещё не предполагал, что мы на много лет близко сойдёмся и будем ежедневно общаться…

     Теперь я сидел в офисе социального отдела «ирии» (муниципалитета) Афулы, и чиновница Лена Штейнман, которой я изложил своё беспокойство и желание устроиться на любую работу, с которой справлюсь, стала меня успокаивать:

    – Вы   очень правильно и во-время ко мне обратились,– сказала  она. – У  нас как раз есть сейчас очень хорошая для вас работа. В 25-ти километрах отсюда, в соседнем городе Бейт-Шеане, есть  «мифа’ль-шику’м» - предприятие реабилитации. Вообще-то это заводик социального профиля: он создан для социальной реабилитации  инвалидов, умственно отсталых, для всяких «социальных случаев»: алкоголиков, наркоманов…  То есть работа там малоквалифицированная, соответственно  и заработки небольшие. Но, учитывая нашу и эфиопскую алию, которую тоже надо трудоустраивать, какое-то количество рабочих решено туда направить из числа олим. Пусть заработок небольшой, но ведь вы получаете уже «кицва’т зикна’» - пособие по старости, так как приближаетесь к пенсионному возрасту… Приработок в этом «мифа’ле» (предприятии) будет вам подспорьем. 

     - А как же с «лишкат-аводой» (биржей труда»)?-  спросил я. – Можно перестать  отмечаться? Ведь у меня  теперь будет работа…

     - Ну, какая это «работа»… - возразила Лена. – Это так, лёгкий приработок… Нет, вы не должны нигде говорить, что работаете, и в  «БитУ’ах леумИ’» (Институте оциального страхования – аналоге советского  Собеса) помалкивайте… Продолжайте отмечаться как безработный.

     Мне такие предупреждения сразу показались сомнительными… Но я и подумать не мог о том, чтобы не поверить  её словам. Прошу читателя, однако, запомнить этот  момент.

       – Но как туда добираться? – спросил я.   
    
      –  Вот! – удовлетворённо ответила Лена. – Эту проблему мы продумали и решили. Несколько человек из числа тех, кого мы туда направляем, уже приобрели машины. В каждой, кроме кресла водителя, есть  по четыре места для пассажиров. А мы  всего туда направляем  20 человек. Вот вам телефон мужа моей мамы – Романа Блитштейна, а вот на всякий случай номер телефона ещё одного машиновладельца. С кем-то из них договоритесь, будете ему платить за подвозку на  бензин и ещё какие-нибудь непредвиденные расходы  по чуть-чуть…

     Я немедленно поспешил к Роману, т. к. с ним был уже знаком, и договорился о месте в его машине.

     Тут я хочу пояснить (для читателей, незнакомых с израильскими реалиями) два связанных с ними (реалиями) обстоятельства.
      
     Во-первых, обилие в моём тексте чисто израильских слов, речений и местных терминов на иврите.  Знаю по себе, что это может и удивлять, и даже раздражать читателя. Но так оно было и есть в нашей жизни: мы не только быстро к ним привыкаем, но и начинаем автоматически предпочитать их русским или советским эквивалентам. Хорошо это или плохо, но это так. И приходится с этим считаться и нам самим, и, уж простите, читателю.

     Второе, о чём необходимо рассказать, - это об особенностях прав (или, если хотите, бесправия) новых репатриантов в начале и середине 90-х годов относительно покупки и владения автомобилем. То есть, порядок был такой: хочешь – покупай и владей. Но при этом тебе в «Битуах леуми» (напоминаю: в ведомстве социального обеспечения, выплачивающем ежемесячные госпособия  на жизнь из средств государства: по безработице ли или по возрасту)  перестанут начислять так называемую социальную надбавку – существенную часть этого пособия. Потому что хорошо подсчитано:  содержание машины обходится в такую «копеечку», размер которой показывает: если машина у тебя есть – значит, есть и средства её содержать. А автомобиль – это всё-таки средство не только передвижения, но и роскоши. Живёшь роскошно – значит не нуждаешься в помощи государства.

     Это объяснение прошу хорошо запомнить – оно поможет вскоре  вам, уважаемый неосведомлённый в израильских реалиях читатель, понять одну из важних реалий жизни новых репатриантов в описываемую пору. Советские люди, привыкшие к советской жизни, в которой  одно писалось, другое – говорилось, а совершенно третье  делалось  и обстояло на практике, не придали по началу этому хорошо объявленному предупреждению серьёзного веса и, как увидим, на практике горько поплатились за  своё неверие…

    И вот началась моя жизнь пролетария, наёмного рабочего, нового репатрианта на правах дебила и/или «социального случая»,  подвергнутого  «шику’му», или же, в переводе, (социальной) «реабилитации. В юго-восточном направлении от Афулы к Бейт-Шеану, к Иорданской долине, по которой  течёт одна из самых  прославленных речушек мира, - та самая, имя которой мне в детстве довелось слышать от отца, воспроизводившего дореволюционное  детское  фольклорное заклинание:

Дождик-дождик, перестань, -
Мы поедем в Иордань:
Богу молиться,
Христу поклониться! – так пели  православные детишки в годы его белгородского и харьковского детства, чтобы унять начавшийся дождик…

В  направлении к   этому Иордану, несущему свои воды из озера КинЕ’рет (библейского Галилейского моря) к вселенской впадине моря Мёртвого, которое у евреев зовётся не мёртвым, а просто Солёным , - от Афулы ведёт дорога на Бейт-Шеан – один из древнейших городов в истории человечества: свидетельства о его существовании  восходят к ХV веку ДО  НАШЕЙ ЭРЫ! Сейчас это захолустный крошечный городок куда меньше по размерам и населению, чем наша Афула, которая тоже не Бог весть какая столица… С её стороны, прежде чем  въехать в Бейт-Шеан, находится одна из его «промзон»:  группа одноэтажных промышленных модулей, где размещается несколько местных предприятий.

      В Израиле завод совершенно не похож на то, что мы так называли в Союзе. Я 15 лет работал редактором заводского радиовещания на самом крупном предприятии индустриального Харькова – заводе транспортного машиностроения имени Вячеслава Малышева, выпускавшем танки, тягачи, магистральные тепловозы, тепловозные и судовые дизель-генераторы,  – головном  заводе страны одно время сразу и по тепловозостроению, и по выпуску танков. Завод был расположен на нескольких производственных площадках, главную из которых, если объезжать автомобилем по периметру, понадобилось бы не менее, думаю, получаса… Одна из площадок отстояла от главной на расстоянии не менее 10 км, другая – километрах в полутора, потом был построен филиал вообще в другом городе, где-то в Донбассе… Количество работающих, по моей оценке, составляло не менее 40 тысяч человек… Такие заводы в крошечном Израиле просто немыслимы. Здесь 50 – 200 работников – уже «гигант». А в основном, работают 10 – 15 – 25 человек…

     Производственный штат «мифаль-шикума»  в Бейт-Шеане первоначально  составляли, действительно, местные и окрестные «социальные случаи» и дебилы, соответствовала этому и продукция: рассказывали, что поначалу  здесь комплектовали  наборы детских игр типа «строительных» кубиков.  Но, к моменту нашего поступления туда на службу, основным видом производства было наклеивание резиновых кружочков-уплотнителей на выкройки прорезиненной же ткани  в виде жилетов для спецобмунидирования, устойчивого в противохимическом отношении, используемого то ли войсками, то ли полицией США (но, возможно, и/или Канады): уплотнители предназначались для последующего прикрепления к ним пуговиц… Больше ничего не знаю, да и в этих сведениях не уверен, однако работа была нудная, кропотливая и весьма объёмная: мы занимались ею несколько месяцев, а, возможно, и более года… Выкройки пачками поставляли нам с соседнего предприятия, где их изготовляли (по-видимому, штамповали), оттуда иногда приходила интеллигентная русскоязычная женщина-контролёр, Белла Айзенштат, с которой я  впоследствии познакомился (и с её мужем) более тесно: мы с нею по основной специальности были коллеги – учителя русского языка и литературы, и позже, после введения русского как иностранного в школах Израиля, она стала работать в Афуле по специальности. Чета приехала из Баку.

     Белла приходила для контроля и инструктажа в работе по наклеиванию кружочков, работа была чрезвычайно простая, но требовала  прилежности и старания. Мне первое время выпало сидеть рядом с женщиной из Житомира, жительницей Бейт-Шеана (в числе работавших была и группа олим из этого города), а неподалёку располагалась семья русских субботников из Воронежской, кажется, области: сторонников этой секты раввинат Израиля признавал евреями, и на них распространялся  Закон о Возвращении. Многие из этих людей (в старину их называли в России «жидовствующими» и жестоко преследовали) воспользовались разрешением и переехали  на Святую Землю. Этнически это были совершенно русские люди, но, так сказать, «Моисеева закона». Муж по специальности был кровельщик, в этом качестве и работал в России. Потом, кажется, вернулся к профессии и в Израиле, но пока что оба оказались на работе здесь. Запомнилась супружеская чета со странной фамилией Парадиз -  тоже из Бейт-Шеана, как и житомирянка, ещё оттуда же – мужчина моих, примерно, лет, по фамилии Чайков… Среди афульских была чета харьковчан, ездившая также в машине Романа: Саша Ту’нис и Аня Ситхина – инженеры одного из проектных харьковских институтов. Они прибыли в страну вместе с сыном и невесткой, которые, однако, поселились в другом городе – в Нетании, весь смысл жизни этой пары (имею в виду старших), ездившей в одной со мною машине Романа,  был в помощи сыну,  который, кажется, не мог удачно устроиться в  новой  жизни… А у его жены со временем, уже когда мы работали с ними вместе, родился ребёнок… Ещё назову Давида Рапопорта – тоже, как и мы с Романом и Тунисами, жителя  Гиват Аморэ, получившего с женой квартиру  на той же улице Бригады Иврит, что и наши дети. Давид и сам стал обладателем  легковушки, очень старой и дешёвой, и, как только купил её, тут же и залёг под нею  с ремонтными инструментами, спиною на земле, подстелив какую-то дерюжку и часами приводя в порядок то, что в порядок уже привести было никак невозможно…

     Поначалу так вели себя многие. В  Стране Советов служба технического обслуживания личного транспорта практически отсутствовала, оно было почти полностью  взвалено на самих машиновладельцев, и увидеть торчащие из-под кабины ноги  водителя можно было буквально в каждом дворе. Совершенно иначе обстоит дело в Израиле – впрочем, как и везде в мире, исключая  наш уникальный Совок.  Здесь в каждом даже и небольшом городке – десятки ремонтных гаражей, осуществляющих полный уход за автомобилями разных систем и на любом уровне, от замены колеса или резины до капитального ремонта с заменой двигателя. Местные жители с изумлением и непониманием смотрели на «русских», которые стали покупать всякое старьё, чтобы немедленно под ним улечься с набором ремонтных слесарных инструментов.

     Давид Рапопорт, участник Отечественной войны, работавший в родных Черкассах инженером на табачной фабрике,  первую машину купил здесь  по дешёвке: всего за 2000 шекелей и с удовольствием, хорошо знакомым автолюбителям Совка, часами напролёт под нею лежал, налаживая что-то и подвинчивая.. Когда наш Роман почему-либо на работу не выезжал, нас любезно соглашался подвезти и доставить обратно Давид. Помню, как однажды мы с ним несчётное количество остановок были вынуждены сделать на подъёме в гору (я и теперь живу почти на самом высоком месте расположенного здесь, на Гиве,  жилрайона): мотор перегревался почти мгновенно, и, прежде чем он довёз меня до дома, пришлось много раз, чуть ли не через каждые две-три сотни метров, останавливаться и стоять, пока мотор не остынет… 

     Давид – человек героический: он перенёс какое-то невероятное, двузначное, число операций в связи с неполадками  то ли в желудке, то ли в мочевых путях, то ли и там, и там – но из всех передряг выходил бодрым, по-прежнему оптимистичным, с улыбкой на лице. Он и сейчас жив, но его жена Аня Тягунская (которую моя Инна называла «отличницей» по типу  и характеру поведения, и оказалось, что вполне угадала: та и в самом деле везде, где училась, была отличницей)  –  уже умерла. Аня сменила Дорку Трайбич на должности заведующей клубом «Духифат» и руководила им чуть ли не до самой смерти, скончалась  в 2015 или 16 году…
    
     Их дочь, Инна Окунь – хормейстер и учительница пения – известна в этом качестве как  руководитель лучших хоров  города, прославившихся по всей стране и за её пределами. Афула вообще город музыкальный, и об этом мы ещё не раз вспомним в связи с несколькими «музыкальными историями», одной из главных назову ту, что связана с фигурой  выходца из Одессы – маэстро Леви Шаара (он же изначально Виля Шер – репатриант-семидесятник, скончавшийся в 2014 г., а перед смертью чуть было не подружившийся со мною, но во-время «разглядевший» во мне… «агента советской госбезопасности» (да-да, не удивляйтесь!) Бедняга явно спятил, если во мне (да притом, после того как я связал его со своей сестрой, и они обменялись взаимными и искренними комплиментами, вдруг, только после того как я с ним в чём-то не согласился, заподозрил во мне «агента Кремля»! Впереди читателя ждёт замечательный детективный сюжет, связанный с этим  славным  (я не шучу!) именем, а также и сюжетом,  родившимся в его несчастном, воспалённом мозгу  талантливого музыканта и человека.

     Клуб «Духифат» стал моей первой общественной площадкой на поприще русскоязычной общины нашего маленького города. Среди его первых посетителей и активистов были наши харьковские земляки – супружеская чета Сеглиных: Артём и Женя – несмотря на немолодые годы всё ещё красивая и сияющая, как праздник. Случайно выяснилось, что у нас с Артёмом есть общие знакомые среди друзей моего детства.
      
     Вскоре после нашего с Инной переезда в Афулу мы, естественно, стали постепенно знакомиться с  соседями, - сперва по лестничной площадке. Только одна из четырёх квартир на нашем последнем – шестом – этаже оказалась с  прежними жильцами. Мне ещё почему-то не случилось объяснить читателю, что входящий в городскую черту  наш нагорный (так как находится на горе, или холме   –  «гива’») городской жилой район Гива’т Аморэ’, отстоящий от главной, Нижней Афулы на 5 – 6 км, так же как соседний с ним район Верхней Афулы,  в своё время, когда Афула была объявлена городом, воспринимался её жителями буквально как «пришей кобыле хвост», то есть как нечто чуждое, навязанное. Имел место и «сепаратизм» населения этих окраинных и, действительно, отдалённых районов, присоединяемых властями страны (ещё, возможно, времён британского мандата) к  лишь недавно возникшему новому городу.  Лишь в наши дни, с прибытием Большой Алии 90-х, объединительные, центростремительные тенденции  в Афуле победили окончательно, в 1998 году одержало верх на муниципальных выборах  движение, возглавлявшееся авторитетным выходцем из Ирана Ами Амитаем, который в разгар предвыборной муниципальной кампании внезапно скончался и был заменён его племянником – молодым адвокатом Ицхаком Мироном (который является мэром и сейчас - 2017), пустое пространство между центральной и периферийной частями города интенсивно застраивается новыми микрорайонами… Но когда мы сюда прибыли, всего этого ещё не было…            
               
     И вот мы знакомимся с нашими молодыми соседями, снимающими (у владельцев, выкупивших амидаровскую квартиру, находящуся напротив нашей), молодожёнами с дитятей – и узнаём, что они тоже из Харькова и что фамилия дедушки этого ребёнка. фамилия по маме, – Брук. Не понадобилось много времени, чтобы выяснить: дедушка
 ребёнка - это Юра Брук, мой товарищ в детстве и сосед по дому: мы в предвоенном Харькове на ул. Дзержинского (теперь опять, как до революции, Мироносицкой) в доме 99, жили в 7-м подъезде, а он с мамой-папой – в 8-м. У меня сохранился предвоенный снимок, сделанный Юриным папой в их квартире, возле шифоньєра с зеркалом в двери:  я был  очень толстый мальчик, весь двор звал меня «пузей», и меня дразнили: «Пуздро-начальник залез на чайник, воды напился – и утопился!», мне и до сих пор стыдно за мои жирные ляжки в штанинах  брючек-гольф.  А рядом – крошечный, худенький мой ровесник Юра!   
    
     После войны я иногда  встречал его в городе – он совершенно не менялся лицом, и мы немедленно и через  десятки лет легко узнавали друг друга и здоровались. Учёбу свою мы и начинали не в одной школе: он – в 82-й, я – в 89-й.  А когда моя Инна работала в школе  для взрослых на заводе им. Малышева, то с нею одно время там была среди учителей жена Юры – мама этой нашей афульской соседки. Как теперь мы узнали (впрочем, Инне это было известно раньше, чем мне), у Бруков было две дочери – одна оставалась в Харькове, а эта, выйдя замуж, подалась с мужем в Израиль. И не он её к этому склонил (он вообще, оказалось, не еврей), а, наоборот: она – его!

     Теперь он вкалывал в оранжерее, ухаживал за цветами: работа очень трудоёмкая и даже травматичная: розы , как известно, с шипами, а возиться с ними надо быстро…  Мы познапкомились, пообщались, подружились… Но они вскоре съехали на другую квартиру. А вот с Юрой и его женою мы встретились…  у Артёма и Жени Сеглиных. Артём и Юра оказались колегами по специальности, работали в одном  из радиотехнических или радиоэлектронных НИИ.  Артём знал (кажется, по заводу им. Шевченко?) ещё одного моего товарища, но более позднего, чем Юра, послевоенного:  одноклассника по 131-й школе Лёню Бобовича – тоже  спеца по радиоэлектронной части…

     «Гора с горой не сходятся…» Странно и удивительно было мне сойтись, впервые – через целую. жизнь, с  товарищем по играм раннего детства в амидаровской квартире  на отроге  гор Галилепйских, напротив знаменитой, воспетой и Ветхим, и Новым заветами горы Тавор, она же – Фавор, или гора Преображения Господня, на пирушке, организованной нашим общим товарищем – сыном старых харьковских  большевиков, назвавших   сына свого именем одного из ленинских  последователей - пролетарского вождя  и авантюриста Артёма. «…А человек с человеком всегда сойдётся!» Печально мне, старому пню, тоскующему по своей верной подруге жизни,   вспоминать наши встречи, милый, дружелюбный Артём, лучезарная, светлая Женя…   Но отрадно, что вы и мы встретились и, как могли, дружили между собой.

     Ходила в этот клуб и была в нём активисткой и доброволкой детский  врач по уху-горлу-носу Софа Маликина – миловидная приветливая женщина. Когда заболела  наша внучка Аня, что-то случилось с ушком, немедленно  Софа явилась к ней по первому зову. Но это она там, в СССР, была врачом, здесь лечить не имела права – надо было получить лицензию, а это в пожилом возрасте почти непреодолимая  задача – одно лишь  совершенное  освоение иврита – вещь невозможная после 60-ти! Но мы-то принимали помощь, однако Софа ни за что не принимала наши попытки вручить ей какую-никакую мзду…

     Впрочем, так же, как  и  молодая – на поколение или два моложе неё – жена Сергея Ципорина – тоже врач, но в силу молодости сумевшая уже подтвердить свои профессиональные права в Израиле.  Свет не без добрых людей!


Пора, однако, вернуться к теме этой главы: приезду к нам в гости моей сестры Марлены с мужем Ефимом. Встретить их я отправился в аэропорт имени Бен-Гуриона с Романом Блитштейном в его машине «ауди»…

Я и Роман – как Ленский с Онегиным:  «вода и камень, жара и стужа, лёд и пламень не столь различны меж собой». И однако мы прекрасно ладили. Отношу это, прежде всего, на счёт своей снисходительности, да и понимания собственных выгод: что толку было бы из моего неприятия  в нём,  действительно, мне неприятных черт: чёрствого делячества, откровенного материализма,  стремления к собственной выгоде и прочих, мне чуждых особенностей. Но со временем окажется, что это – не вполне справедливая оценка: на самом деле он оказался не чужд и очень человечных слабостей и даже сентиментальности…

Одна поездка на дальнее расстояние давала ему возможность содрать с человека, который его нанимает, сумму, вполне и с достаточной лихвой окупаюшую рабочий день в мифале. А отпроситься с работы там было несложно.

Почему-то прибывших и прошедших таможенный осмотр пассажиров встречали тогда не внутри, а снаружи здания терминала, я так волновался и так обрадовался встрече, что со мною случилась присущая мне с младенчества парадоксальная реакция: я от радости заплакал и, более того, разрыдался,как ребёнок, чем буквально поразил моего спутника…  Но и Марлена с Фимой были взволнованы моими, неожиданными для них, слезами…

Не помню уже, как мы прибыли домой. Гостям мы с Инной уступили спаленку, сами остались в гостиной, которая здесь, в Израиле, пышно именуется «салоном». Что смешновато в  применении к нашей весьма простой олимовской квартире…

К этому времени уже прибыли из Харькова и поселились в Хайфе моя давняя – с первых послешкольных дней – подруга и первая (ещё задолго до женитьбы) любовь Нина Меламед с дочерью Алёной. К этому времени Алёна была замужем за юношей, с которым родилась в один и тот же день и   в одном и том же родильном доме Харькова, матери потом всю жизнь общались и, уж не знаю как, между  детьми завязался роман, окончившийся свадьбой. Но родители мужа (Алика Ратнера) отбыли в Израиль вскоре после нас, а Алёна, дочь (кроме Нины ещё и её мужа Вани – довольно крупного по должности украинского журналиста), как видно, последовать с ним не решилась… Нина тоже не сильно рвалась в Израиль (всё же  еврейкой она бвла лишь по отцу, а по маме – русская, из семьи известных до революции харьковских купцов Богомоловых). Однако прошло время, и молодую женщину (Алёну)потянуло к мужу, она решила ехать, а мать, естественно, снялась с места и поехала с единственной дочерью…

Марленка помнила моё пылкое увлечение Ниной, они встретились здесь как старые знакомые, хотя раньше вряд ли и здоровались на улице… Нина приехала из Хайфы, мы вместе гуляли по улицам нашей Гивы’…  Потом поехали в Хайфу, у Нининого зятя Алика была уже небольшая машина, и он покатал «украинских гостей» по улицам живописной Хайфы… Мы также погуляли вместе с Марленой и Фимой по Бахайскому саду, заходили и Бахайский храм…

В  Афуле  к нам прибежала знакомиться с Марленой Оля Рогачёва. Они немедленно подружились, Завели "шофёрский разговор" (натурально, о поэзии), Оля буквально в рот смотрела  Марленке, а той это было лестно, да и Оля не могла ей не понравиться, мы съездили вместе автобусом  в Назарет, побывали там в модерновом храме (базилике) Благовещения , где обе (и Марлена, и Ольга) удивили меня тем, что, войдя вовнутрь церкви, осенили себя крестным знамением… Я знал, что Марленка у нас склонна блажить, но не думал, что это у неё всерьёз. Впрочем, одновременно со всеобщим приливом  небывалого хамства настали  всеобщие богомольные времена… 

Я не мешал им общаться, какое-то время они, кажется, даже переписывались. После Марленочкиной кончины, готовя вместе с Женей посвящённую ей большую некрологическую публикацию в сетевом альманахе «Тредиаковский»  (trediakovsky.ru),мы поместили там Олину статью о творчестве покойной, напечатанную в 90-е годы, когда Мирлена ещё была впорлне жива, в израильской русской  газете «Наша страна»…

Именно в Олиной амидаровской квартире в Афуле-Илит прошёл Марленин творческий вечер, на котором побывал избранный круг любителей  поэзии, живущих в  Афуле. Надо подчеркнуть: в то время я был ещё далёк от своего будущего положения «предводителя афульских литературных команчей», каковое уже ожидало меня в ближайшее время, о чём я, понятное дело, и не догадывался…

  Потом я с обоими гостями выехал в Иерусалим. Здесь они остановились у Саши Верника, а мне ночлег предоставил его друг (и, кажется, двоюродный брат Изи Шлафермана)  Володя Бердичевский (двойной тёзка мужа Лены Литвак -  подруги нашей Иры…)  Стараниями Саши был организован в одном из репатриантских клубов столицы Марленин творческий вечер, на который пришли исключительно те, кто знал её ещё по Харькову: к этому времени литературная известность сестры была невелика, особенно здесь, вдали от метрополии русской культуры. Через 18 лет вечер, посвящённый 85 –летию поэтессы (недожившей до этого юбилея чуть больше двух месяцев) соберёт более сотни посетителей, большинство из которых лично были ей незнакомы.

Марлену с Фимой щедро повозили по древнему городу мой приятель по службе на подшипниковом заводе Саша Кучерский и скрипач-харьковчанин Марк Лоткин – муж Маргариты – ученицы историка Г.М.Донского…

Мне  казалось, сестра не слишком внимательно вглядывается в то, что окружает её в этом по-своему  единственном в мире  городе. Но вскоре по её возвращении в Харьков я прочёл присланное оттуда в письме её стихотворение «Иерусалим»ь  - и устыдился своих опасений:

Бывает белою печаль, бывает голубою,
а  цвет иерусалимских стен похож на лунный свет.
Мы здесь бродили по ночам. Мы здесь – так Бог с тобою:
проси же Книгу Перемен – пусть даст тебе совет.

Часам к шести – с ума сойти, какие тут просторы,
Белее белого лучи – так солнце здесь горит,

и мысль пошла, что жизнь прошла, отставить разговоры,
когда здесь Вечность с Вечностью о Вечном говорит…

       В своих опасениях я совсем не учёл, что она – поэт, а значит успевает увидеть то, и так мгновенно, что иной, иначе воспринимающий мир, не разглядит и вглядываясь в мир часами…