Ведунья

- В селе Коротенькое видели летающую тарелку.

В помещении редакции воцарилась зловещая тишина. Все ждали, на кого падёт жребий.

- Полина, тебе ехать.
- О нет!!
- Да.
- Борис Тимофеевич…
- Машину тебе дать не могу - поедешь на общественном транспорте. Автобус ходит раз в неделю.
- Борис Тимофеевич! Это произвол!
- Командировочные получишь в бухгалтерии.
- Борис Тимофеевич! Ну какая летающая тарелка может быть в селе Коротеньком?! Я лучше в фитнес – клуб съезжу, я вам такой репортаж привезу, - конкуренты сдохнут от зависти! Ну Борис Тимофеевич!
- Название села не склоняется. В фитнес – клуб поедет Коля, он как мужчина, лучше найдёт с женщинами общий язык. А ты зайди в бухгалтерию и завтра можешь отправляться. Завтра как раз идёт автобус, - не нужно ждать целую неделю.
- Здорово! – злобно прошипела Полина. - А то я бы, наверное, вся измучилась от ожидания.
- Всё, - я у Завадского!

Борис Тимофеевич Хорь – главный редактор журнала, в котором работает моя подруга Полина Лисицына, вышел из помещения редакции. Он не желал слушать возмущенные возгласы Полины, преисполненной справедливого негодования. Он точно знал, что её очередь ехать, и продолжать неприятный разговор значило бы только попусту тратить время и нервы.
Дело в том, что приблизительно раз в месяц каждому из корреспондентов журнала приходилось делать так называемый дежурный репортаж. Это было какое – нибудь занудное сообщение для галочки, от которого каждый хотел отделаться. О чём только не писали! О заседании местной ячейки КПРФ, о благотворительной акции общества слепых в пользу дома престарелых, о запуске воздушного змея на детском празднике. Но чтобы придать коллекции настоящий блеск, разумеется, необходимо было отправиться в село Коротенькое на поиски летающей тарелки.

Такие репортажи сотрудники редакции называли так же, как сыщики называют безнадёжное дело, - «глухарями». В них нельзя было ни блеснуть остроумием, ни увлечь занимательностью, словом, никак нельзя было проявить свои гениальные способности, и конечно, заниматься такими репортажами никто не хотел. Поэтому очередь на «глухаря» соблюдалась неукоснительно. Протесты, которые выражали несчастные очередники, не шли ни в какое сравнение с тем скандалом, который устраивали те, кого нечаянно назначали вне очереди. Редактор втайне от сотрудников даже вел специальные записи, где отмечал, кому он уже назначал «глухаря», а кому нет, чтобы, не приведи Бог, как-нибудь не перепутать.

На сей раз «глухарь» выпал Полине, и остальные члены редакции выражали ей своё сочувствие, плохо скрывая радость оттого, что в село Коротенькое ехать не им.

- Не переживай, Лиса! Ты напиши, что всё это произошло оттого, что мол, супружеская чета села Коротенького, Иван да Марья Длинненькие в пылу очередной семейной размолвки метали друг в друга предметы столовой утвари, а проходивший мимо сторож Софрон Потапыч Пьяненький, будучи к тому времени уже изрядно под градусом, принял вышеупомянутые летающие объекты за неопознанные.
- Тебе, Коля, хорошо говорить, тебе целый час в автобусе не трястись. Ты вон, в фитнес – клуб идёшь, с девушками красивыми разговаривать, – плачущим голосом причитала Полина. - А я… Ну, что ж, ладно… Видно на роду мне написано страдать, от судьбы, видно, не уйдёшь. Поеду покупать билет. Коротенькое, чтоб его…
- И не склоняется, заметь…

-----------------------

На следующий день в девять часов утра Полина приехала на автовокзал и стала ждать автобус в село Коротенькое, отправление которого было назначено на девять двадцать.
Прождав до десяти часов и успев за это время раз пять детально исследовать помещение вокзала, ларьки, кассы, расписание рейсов и прочее, Полина уже собралась было ехать домой, но тут неожиданно объявили, что рейс 443 в село Коротенькое отправляется через пять минут.

 Стараясь подавить в себе глухое раздражение, Полина залезла в видавший виды ПАЗик. Она оказалась первой из пассажиров и какое-то время даже думала, что кроме неё в село Коротенькое больше никто не поедет. Как знать, может это было бы и к лучшему, но надеждам этим не суждено было сбыться.
 Минут через десять стали подтягиваться другие пассажиры. Казалось, все они были давние знакомые, и все как будто были только что чем-то обрадованы. Вновь прибывшие весело здоровались с теми, кто уже занял места, и по мере заполнения автобуса нарастало всеобщее оживление.

- Паша!! Здорово! Как жизнь молодая?!
- Лучше всех!
- В город ездил?
- Ага!
- Ну, двигайся, - вместе сядем.
Два здоровенных мужика старательно пытались поместиться вместе на маленьком сиденье ПАЗика.
- Ну-ка, давай куртки снимем, - ехать долго, а в автобусе тепло.
- Да, - весна…

Но и сняв куртки, они поместились на сиденье с трудом.

- Ба! Петровна! И ты здесь?! Теперь и в городе надумала самогоном торговать?
 
 Сидящие в автобусе таинственно и лукаво заулыбались.

- Типун тебе на язык, бесстыдник! Когда это я самогоном торговала?!
 
Присутствующие оценили юмор Петровны. Эмоции, переполнявшие сердца, хлынули наружу, и автобус наполнился радостным гоготаньем.
  У Полины начала болеть голова.

  Заполнив сумками и котомками почти половину салона, Петровна тоже разместилась на сиденье, но тут уже не могло быть и речи о второй кандидатуре, - Петровна заняла весь предоставленный объём. Не только рядом на сиденье не осталось ни малейшего свободного пространства, но и спинка предыдущего сиденья тоже не торчала уже сама по себе, а прочно упиралась в несокрушимый Петровнин бюст.

  Когда прошло около получаса с тех пор, как было объявлено, что автобус отправляется через пять минут, появился водитель.

- Коля! Здорово, братан! Как живешь, хлеб жуёшь?
- Ничего, - живу.
- А вот сегодня и Петровна с нами едет, - самогоночки тебе припасла!
- Трепло ты, Федька! – скосив глаза в окошко, неубедительно отнекивалась Петрована. - Сам не знаешь, что несёшь!
- Ничего, ничего, Петровна! Коля – он парень свой, - не выдаст! Ну, что, - поехали, что ли?
- Погоди, Мишки ещё нет, - пошёл сигарет купить.
 
  Наконец, пришёл и Мишка. Шофёр завёл двигатель, и старенький ПАЗик со скрипом и скрежетом двинулся в своё невесть какое по счёту путешествие.

  Приподнятое настроение пассажиров, как оказалось, имело веские основания. В пути выяснилось, что почти у каждого из них «с собой было», не говоря уже о Петровне, которая везла целый арсенал. Немудрено,что, предчувствуя все удовольствия приятной поездки, они были так веселы.
  По мере продолжения пути и увеличения градуса, пассажиры всё больше и больше раскрепощались. Достав, кто из сумок, а кто и просто из карманов немудрёную закуску, в основном в виде солёной или копчёной рыбы, они ощущали необыкновенный душевный подъём, и не раз порывались что-нибудь спеть.
Полина, чувствуя, что она лишняя на этом празднике жизни, призывала на помощь всю свою незаметность и хотела только одного – утратить, хотя бы на время, слух и обоняние.

- На, пригубь, молодка, не кисни! - обратился к Полине её сосед, сухонький старичок. - Ехать-то долго ещё!
- Нет, спасибо, я не пью. Мне говорили, что ехать где-то около часа?
- Около часа?! Хе-хе-хе! Это на «Мерседесе» около часа, а на нашем автобусе – и все три. - Правильно я говорю, Степаныч? Степаныч!
- Чего?
- Правильно я говорю, что за час к нам только на «Мерседесе» доехать можно?
- «Мерседес» – говно! Он по нашим дорогам и шагу не сделает!
- Это точно!
- Наш автобус – самый лучший! Правда, Коля? Ребята! За наш автобус! Чтоб ему ещё сто лет ездить!
- Да двадцать на карачках ползать! Родной наш! Любимый! Дай-ка я тебя поцелую!

 Голова у Полины болела всё сильнее. В перегруженном автобусе было душно и стоял невыносимый запах перегара и соленой рыбы. Узнав, что в этой атмосфере ей придётся провести не один час, а три, Полина совсем упала духом.

 Наконец, путешествие кончилось. Большая часть пассажиров, во главе с Петровной, пошатываясь, вылезла из автобуса, крепко держась за свои сумки. Остальные поехали дальше.
 Полина, угоревшая от всевозможных ароматов, стояла как в тумане, и, глядя вслед уходящему автобусу, пыталась сообразить, что она сейчас должна сделать. Голова гудела. Для экстренных случаев в сумочке Полины всегда был цитрамон, но за время пути она проглотила пять таблеток, а результата никакого не наблюдалось.

 Проглотив шестую таблетку цитрамона, Полина огляделась.
 Село Коротенькое называлось так потому, что каждая его улица включала не больше десяти дворов. С одной стороны улицам не давал удлиняться лес, а с другой – глубокий овраг. Сверху село Коротенькое выглядело как параллельные ряды крыш между лесом и оврагом.
 В остальном село Коротенькое было похоже на многие другие отечественные сёла – грунтовые дороги, весенняя распутица, перебои с электричеством и единственный на всю деревню стационарный телефон (у председателя).

- Кого ищешь, дочка?

Рядом с Полиной стоял низенький мужичок в телогрейке, высоких резиновых сапогах и кроличьем треухе.

- Я корреспондент из города. Из вашего села поступило сообщение об НЛО, - так вот, я бы хотела узнать подробности.

Мужичок сощурил глаза и хрипловато захихикал:

- Да что ты, дочка! Какое у нас НЛО! Так, с бодуна мужичкам почудилось, - они и рады людям голову морочить! Лёгко ли дело – из города девица приехала, - вот до чего языками своими беспутными доболтались!
- А где эти мужики, что видели НЛО? Я бы хотела с ними поговорить.
- Да никто его не видел, это НЛО! Я ведь тебе объясняю, – спьяни мужикам показалось. Да вот пойдём, я тебя к председателю отведу, он тебе лучше расскажет.

 Отправились к председателю.
 Мужичок, очень довольный, тем, что ему выпала роль руководителя и оберегателя для неопытной городской девицы, а особенно тем, что он первым узнает все новости, бодро шлёпал своими сапогами по лужам и чувствовал себя превосходно. Но Полина, перескакивавшая с кочки на кочку, стараясь избегать хотя бы тех мест, где можно увязнуть по колено, внутренне проклинала и служебные командировки, и живописные русские сёла, и неколебимое спокойствие мужичка, шагавшего впереди как ни в чём не бывало, и не желавшего двигаться хоть немного помедленнее, чтобы Полина успевала маневрировать среди луж и грязи
 Председатель оказался человеком живым и разговорчивым.

- Из города, значит? Ну, я этому Стёпке устрою! Нету никакого НЛО, девушка, - прощенья просим. Мы уж и звонить к вам в редакцию собирались, - да телефон не работает, - кабель опять украли.
- Так что же, - всё это придумали что ли?
- Почему придумали? Не придумали, а не разглядели. Это обыкновенный метеозонд был, а ребята, то ли спросонья, то ли ещё от чего, - не посмотрели внимательно и решили, что это инопланетяне к ним в гости летят. А Стёпка этот, - как будто кто надирает его, заладил: «надо в газету сообщить, надо в газету сообщить». Ну, мы и сообщили. А когда узнали про метеозонд, - хотели вам позвонить, да вот кабель …
- Выходит, я зря в такую даль ехала. Отлично! Что и говорить, - новость приятная! Теперь мало того, что обратно трястись опять целых три часа в этом вонючем драндулете, - да ещё слоняться здесь из угла в угол целый день! Ведь автобус только вечером будет?
- Ну, что вы! Вечером! Автобус только завтра приедет, да и то хорошо, если к обеду поспеет.
- Как завтра?!
- Это точно – завтра, - подтвердил мужичок, которого, как оказалось, звали Кузьмич, - Сейчас он в Спасское поехал, - туда тоже не меньше часу пути, да и отдохнуть человеку надо. Да и с ребятами посидеть, их тоже нельзя обижать. А выпимши Колька ни за что не поедет – он парень серьёзный.
- Ну, ты, Кузьмич, тоже, - давай не разговаривай много, - «выпимши, выпимши». Ты лучше скажи, куда нам девушку на постой поместить? Может у вас с Матрёной переночует?
- Что ж, можно и у нас. У нас, дочка, в дому, правда, небогато, но гостям всегда рады.
- Как вы на это смотрите, э-э…, да, - мы ведь так и не познакомились! Вас как зовут?
- Полина. А машину у вас нельзя нанять? Я хорошо заплачу.
- Да, что вы, Полина! У нас только грузовики, да и те все в ремонте, - к посевной готовим. Да и не поедет никто. Сегодня суббота, - каждый своим делом занят.
- Да уж, занят, это точно - иронически вставил Кузьмич. – К Петровне с самого утра очередь, а она в город уехала. Только сейчас и займутся по-настоящему «делом» - то.
- Ну, ты, Кузьмич, давай это, - лишнего не говори. А вы, Полина, устраивайтесь и ещё раз извините нас за беспокойство. У Кузьмича вам будет удобнее, чем у других, - тут у кого дети, у кого свары, - а они с Матрёной тихо живут.
- Это точно – я шуму не люблю!
- Ну, счастливо вам!
- До свидания.

 Голова болела нестерпимо. Начались приступы тошноты, а перед глазами время от времени проплывали зелёные круги. Даже пребывание на свежем воздухе не помогло, и Полине всё ещё казалось, что она чувствует запах перегара и солёной рыбы.
 В том же порядке, как шли к председателю, Кузьмич и Полина пробирались по улицам села к нужному дому. Кузьмич опять шел впереди, а Полина следом за ним прыгала по кочкам.

 Так добрались они до крайнего домика одной из улиц.
 Низенький, как и его хозяин, домик, казалось, врос в землю. На улицу смотрели два окна, под которыми расположился небольшой палисадник, огороженный заборчиком. Войдя в калитку, они оказались в небольшом внутреннем дворике, куда выходило крыльцо дома.

- Ну, вот и мои хоромы! Проходи, располагайся.
- Домик Кузьмича внутри был разгорожен на две половины. Входная дверь вела в небольшую комнату, где стоял сервант с чайным сервизом, диван, маленький столик и швейная машинка. Из этой комнаты через проём, завешенный занавесками, можно было попасть на вторую половину, в комнату побольше, где стояли две кровати, большое зеркало, кресло, диван и телевизор.
- Матрёна, принимай гостей!

Сухонькая пожилая женщина, сидевшая в кресле, отложила вязанье и поднялась навстречу гостье.

- Корреспондентка из города! Приехала к нам про тарелку писать. Вот что Стёпка, баламут, своей болтовнёй наделал! Чем бы дома сидеть, пирожные кушать, девчонка в такую даль зазря поехала! Садись, садись, дочка, в ногах правды нет! А ты, Матрёна, поставила бы самоварчик нам, да покрепче чего девчонке бы с дороги поднесла.
- У тебя одно на уме, - чего бы покрепче! Девочке-то зачем это нужно? Ей чаю горячего, или супцу, может; в дороге, наверное, проголодалась.
- Нет, спасибо, я есть не хочу. Голова очень болит, мне бы прилечь.

 Полина воспринимала всё происходящее как во сне. Ей хотелось только одного, - остаться одной в тишине и темноте.
 Но Кузьмич оказался человеком общительным. Когда Матрёна уложила Полину на диван и накрыла пледом, он уселся в кресло и, взяв в руки газету, как будто собирался её читать, повёл свою речь.

- Да-а, ошиблась ты, красавица! Ошиблась… Хотя и то сказать, - доподлинно это не известно – была ли та тарелка. Эхозонд он, конечно, пролетал в этих местах, но мужички рассказывают, что видели свет яркий, а эхозонд – он не светится. У нас тут и другие бывали всякие случаи. Вот, в прошлом годе…
- Кузьмич! У меня голова как чугун гудит. Нет ли у вас лекарств каких?
- Каких тебе здесь лекарств! Если по каждому пустяку лекарства глотать, - в город не наездишься. У нас здесь одно лекарство, самое верное, – рюмашечку принял – и на боковую! К утру как рукой всякую хворь снимет. Я ведь тебе с самого начала так и советовал. Приняла бы с дороги, да отдохнула, - глядишь, к утру бы всё и прошло.
- Не хочется мне пить, и так тошнота мучит.
- Ну, тогда не знаю. Может к тётке Пелагее сводить тебя, она у нас за лекарку слывёт.
- Что за Пелагея? – вяло поинтересовалась Полина.
- Пелагея-то? Баба серьёзная. Ведунья.
- Как это – ведунья? Ведьма, что ли?
- Сама ты ведьма. Говорят тебе – ведунья!
- А что это такое?
- Ну, значит, она про всё ведает, - знает.
- Про что, про всё?
- Ну, про всё. Про будущее, про судьбу, про болезни, как их лечить. Она всех может лечить и людей и животных. Один раз нам с Матрёной корову вылечила. Или вот сам я недавно животом маялся. А она тряпку какую-то мокрую приложила, - холодная-холодная! - и прошло всё. А однажды Митрич, сосед мой, козу купил. Ну, там, внучатам молочко, да пух с неё, – старуха его варежки вяжет. А коза возьми, да и принеси козлёнка. Ну, им куда с этим козлёнком, – подрос немного, - они его и продали. А коза с тех пор молоко отдавать и перестала. Не знаю, может по козлёнку скучала, может обиделась на них, - кто её разберёт? Животное бессловесное. Они уж к ней и так и эдак, и Дунюшка, и умница, - козу-то эту Дунькой зовут, она и сейчас у Митрича живёт. Ну вот, - ходят они так-то вокруг неё, - а ей хоть бы что! Не отдаёт молоко, да и шабаш! Митрич уж было собрался забить эту козу, чего её даром кормить? Да старуха его отговорила, - давай, говорит, ещё к Пелагее сходим, может она чем поможет. Ну вот. Пошли они за Пелагеей, привели её, показали козу. Та зашла с козой в сарайчик, пробыла там несколько времени, да и зовёт Митричеву старуху, - иди, говорит, подои её при мне. Села та доить и глазам своим не верит, – всё молоко коза отдала! И с тех пор на каждой дойке всё до капли отдаёт, да ещё и молока-то против прежнего чуть не вдвое!

 Но и эта занимательная история не пробудила в Полине журналистский инстинкт. Она, скорее, уснула бы под бормотание Кузьмича, но головная боль была так сильна, что не давала спать.

- Ну, что, идём что ли?
- Куда?
- Да, к Пелагее же, к Пелагее! Она и чайком угостит. Чай у неё уж больно хорош, - сама из трав делает!

 Полине очень не хотелось вставать, но чувствуя, что всё равно не уснёт, она подумала, что не велика разница, где мучиться от головной боли – лёжа на диване в доме Кузьмича или сидя за чаем в доме Пелагеи.
 Однако, когда они вышли на улицу, Полина пожалела о своём решении. Уже вечерело, стало холоднее, солнце скрылось, а слякоть и грязь остались. Полина уже не в силах была выбирать дорогу, и шла где попало, заботясь только о том, чтобы не поскользнуться и не упасть.

 Наконец они остановились около домика, стоящего почти у самого леса. Кузьмич постучал в калитку, и из-за забора неожиданно послышалось пение петуха.

- Это он у неё вместо собаки. Если кто чужой приходит, он сразу кукарекает – предупреждает её.

 Немного погодя калитка отворилась, и Полина увидела худую чуть сгорбленную женщину с головой, повязанной платком и в накинутой на плечи телогрейке.

- Здорово, тётка Пелагея!
- Здравствуй, Кузьмич. Заходите в дом.

 Убранство в доме Пелагеи было ещё скромнее, чем у Кузьмича. По стенам были расставлены лавки, на одной из них, у печки, стояло ведро с водой. Посередине комнаты стоял стол, другой стол, поменьше, стоял в углу. На этом столе были расставлены чашки с блюдцами и посапывал самовар. На стенах под потолком были развешены пучки трав. На полочках и в шкафу были расставлены многочисленные баночки и плошки самых разных размеров.

- Вот, - больную тебе привёл, - лечи! – бодро отрапортовал Кузьмич. - Корреспондентка, из города приехала. Про Степкину тарелку писать! Да вот, голова что-то разболелась, говорит, никакого терпежу нету.
- Если больна, в больницу нужно.
- Ну вот, мы и пришли к тебе! Ты ведь у нас и есть больница! Чайком напоишь, а может и самогоночки поднесёшь, - вот мы и здоровеньки! Самогон у неё – высший сорт! – восхищённо сообщил Кузьмич Полине. - Самым лучшим лекарствам не уступит!
- Ты, Кузьмич, поменьше языком болтай. Чаем вас угощу, а лечиться в больнице нужно. В городе больниц много.

 В доме горела лампочка, было светлее, чем на улице, и Полина смогла рассмотреть Пелагею внимательнее.
 Это была уже пожилая женщина, но старческой слабости в её движениях не было заметно. Лицо её было покрыто сеточкой мелких морщин; на лбу выделялись густые брови, когда-то, видимо, чёрные, но теперь уже наполовину седые. Но больше всего в её лице поражали глаза. Живые, черные и удивительно молодые, они буквально ослепляли своим блеском. Казалось, они видят насквозь. Выражение этих глаз было серьёзным и внимательным, и, вместе с тем, каким-то властным. Такой персонаж, конечно, не мог не заинтересовать Полину.

 «Хорошо бы сделать о ней репортаж», - подумала было она, но в этот момент в голове ударило с такой силой, что она едва не застонала от боли.

- Садись, девонька, - окинув её своим внимательным взглядом сказала Пелагея, - будем чай пить.

 Полина присела на лавку, и тут же на колени к ней запрыгнул большой серый кот. Она машинально погладила его, и кот с бесцеремонностью давнего знакомого удобно расположился на её коленях и прищурив глаза, тихо замурлыкал что-то про себя.
Кузьмич тоже устроился за столом, а Пелагея куда-то вышла. Самовар уже свистел вовсю.

- Видишь, - и самовар поставила, - заговорщицки нагнувшись к Полине, проговорил Кузмич, - знала, что мы придём. Я же говорил, – она всё знает. Может, и про тебя знала. Она чужих за версту чует.

 Но Полина почти не слушала Кузьмича. Она перебирала пальцами густую шерсть кота и, слушая, или, скорее, ощущая его мурлыканье, предавалась блаженному покою. Ей даже показалось, что немного утихла голова.
Вернулась Пелагея и принесла в небольшом гранёном стаканчике какую-то жидкость золотистого цвета.

- Ну, тётка Пелагея! Вот за это люблю! Всегда человека уважит! Ваше здоровье, девушки!

 Кузьмич выдохнул, открыл рот и вылил содержимое стаканчика себе в глотку.

- Уф! Хороша! Только тётка Пелагея умеет такую делать!

 Пелагея, тем временем, доставала из своих баночек и коробочек какие-то корешки и травки, и складывала их в чайник.

- Тётка Пелагея у нас на все дела дока! – разглагольствовал Кузьмич. - Знает и травы всякие и настойки может делать. Хоть какую болезнь вылечит! А самогон у неё, - и в Москве такого не сыщешь! Ни запаху ни скусу, - а с ног валит!

 Пелагея, взглянув на Кузьмича своими тёмными глазами, обратилась к Полине.

- Возьми чашку, девонька, - выпей чайку. Пирожных у нас не бывает, а вот с мёдком попробуй.

 Она посмотрела на кота, дремавшего у Полины на коленях, и тот сразу раскрыл зажмуренные глаза. Вопросительно взглянув на свою хозяйку, он недовольно мяукнул, но потом всё-таки спрыгнул с колен Полины и куда-то исчез.

- Да-а, медок у тётки Пелагеи славный! – понемногу пьянея, продолжал Кузьмич. – Пчёлы к ней сами летят. Как это ты приучила их, Пелагея? Слово, что ли ты такое знаешь? А?
- Пей чай.
- Не скажет! Ни за что не скажет тётка Пелагея! Но мы и сами не лыком шиты, смекаем тоже в своём уме.
- Чего ты смекаешь?
- Как чего? Не я один, - все говорят.
- Что говорят?
- Ну, что будущее ты можешь видеть, судьбу предсказывать. Болезнь любую определить. И животные тебя слушаются, как будто ты по-ихнему понимаешь.
- Люди болтают пустое, а ты и рад разносить.
- Почему это пустое? Ничего не пустое! Маньке Ерохиной кто пожар предсказал, а? А козу у Митрича кто усовестил? А Тимошку Синицына кто предостерегал в город не ездить? Он не послушался, поехал, да и попал как кур во щи. Мало того, избили чуть не до смерти, - да ещё и в милицию забрали. Самого ограбили, самого и посадили.
- А вы и правда можете судьбу предсказать? – заинтересовавшись, спросила Полина.
- Я, девонька, столько уж повидала, что мне угадывать-то не трудно. Мне ведь сто пятый год идёт. Поживи с моё, - и ты предсказывать будешь.
- Сто пять лет?! – ошеломлённо проговорила Полина. -  Не может быть. О таких долгожителях, как вы, целые книги сочиняют. Хотите, я о вас репортаж в нашем журнале сделаю?
- Это мне ни к чему. Радостями жизнь не баловала, а беды вспоминать, - только зря душу бередить. Да и о чём писать? Судьба у меня обыкновенная, как у многих.
- Да, но… - попыталась было возразить Полина, но новый приступ головной боли направил её мысли по другому руслу.
- А мне можете судьбу предсказать?
- Не предсказательница я.
- Ну, хоть что-нибудь!

 Пелагея взглянула на Полину и, немножко усмехнувшись, как усмехаются взрослые настойчивым просьбам детей объяснить, откуда вылетит птичка, сказала:

- Судьба твоя, девонька пёстрая, как цыганский платок, и больше не спрашивай меня, а пей лучше чай.

 Полина, послушно перестав задавать вопросы, пила вкусный душистый чай, наслаждаясь ароматами полевых трав, и время от времени черпала из глиняной плошки янтарный мёд. Она согрелась и чувствовала себя намного лучше, даже голова теперь почти не болела. Её начинало клонить в сон.

 Тем временем, Кузьмич окончательно разомлел. Он смотрел осовевшими глазами на своё отражение в самоваре и с усилием прислушивался к тому, о чём говорили женщины.

- Да! Чай, - это действительно! Чай всему голова! Ведь ты, Пелагея, и чай так приготовишь, что крепче всякой водки! Вот ведь, - всего стаканчик самогонки выпил, - а пьяный! Отчего это может быть? Только от чая! Он волшебный! Признайся, Пелагея, волшебный у тебя чай?

 Пелагея строго смотрела на расходившегося Кузьмича. Рядом с ней на полу сидел незаметно появившийся откуда-то кот, но уже не серый, а чёрный, и тоже поглядывал на Кузьмича неодобрительно.

- Нет, ты признайся мне, Пелагея! Не бойся, я никому не скажу! Правда, что ты умеешь чай превращать в самогонку, а? Правда?

 Взгляд Пелагеи всё больше мрачнел. Черный кот встал и подошел к стулу Кузьмича.

- А людей в животных ты можешь превращать? А? А то превратила бы Стёпку нашего в рыбу. Хи-хи-хи… Чтоб много не болтал… хи-хи-хи…

 Кузьмичу эта мысль показалась до того забавной, что он откинулся на спину и взахлёб захихикал, повизгивая от удовольствия и, видимо, представляя себе Стёпку, беспомощно открывающего рот, в попытках рассказать о летающей тарелке.
Но Пелагея не разделяла его весёлого настроения. Устремив на него уже совсем сердитый взгляд, она сказала:

- Тебе, Кузьмич, домой пора. Поздно уже.
- Ну, нет! Нет, ты сначала признайся мне! Раскрой свой секрет! – бредил расходившийся Кузьмич.

 Но тут чёрный кот вдруг выгнул спину, вздыбил шерсть и яростно зашипел на Кузьмича. Полине даже показалось, что из глаз у него посыпались искры.

- Брысь! Брысь, нечистая сила! – испуганно закричал Кузьмич на кота. – Пелагея, уйми его!
- Ступай, Черныш, оставь его.

К от нехотя отошел от Кузьмича, недовольно оглядываясь на него и шипя про себя какие-то ругательства.

- Ты тварей своих в клетке держи! Чего они у тебя на людей кидаются?! – возмущённо кричал обиженный Кузьмич.
- Ступай, Кузьмич, домой. Матрёна уж заждалась.
- Да, Матрёна – баба хорошая. Её нельзя обижать, – сразу обмякнув при воспоминании о жене, проговорил Кузьмич. - Только как же я пойду? Вот и кот твой на меня кидается. А что если во дворе петух пристанет? Так и без глаза можно остаться!
- Не будешь выступать, - не пристанет.
- Выступать! Кто тут выступает? Только твой кот и выступает. А больше тут некому выступать, - бормотал Кузьмич постепенно раскисая и в голосе его слышались жалобные и примирительные нотки.

 У Полины всё сильнее слипались глаза, и голова непроизвольно клонилась на стол.

- Да и девчонка вот, - как я её оставлю? Мне её председатель доверил, и я её должен охранять, и заботиться о ней, и…
- Она у меня переночует. Видишь, – засыпает на ходу. Куда ты её потащишь? Здесь на лавке поспит.
- Это всё твой чай! – снова стал хорохориться Кузьмич. - Не хочешь, – не признавайся, а я и сам знаю! Вот и голова у неё болела, а теперь не болит, - что ж я, по-твоему, не понимаю ничего?
- Понимаешь, понимаешь. Всё ты понимаешь. Ступай.
- Ну, ладно, я уйду. Только ты смотри, не обижай девчонку! Мне её председатель доверил!

Насилу выпроводив Кузьмича, Пелагея вернулась к засыпающей Полине.

- Ложись, девонька. Прямо здесь, на лавке ложись. Вот подушка тебе, да два одеяла. Одно на лавку постелешь, а другим укроешься. Ложись, отдыхай.
- Спасибо вам. А голова у меня и правда утихла. Только вот в сон клонит.
- На то и ночь, чтобы спать. Спи, девонька.


 Едва опустив голову на подушку, Полина почувствовала, что её плавно раскачивает, как будто в лодке. Но оказалось, что это не лодка, а качели. Вокруг прекрасный сад, залитый светом. Цветы и травы устилают его густым ковром, а лёгкий ветерок, играя, раскачивает стебли. Ветви деревьев нагнулись под тяжестью плодов.
В саду щебечут птицы и резвятся молоденькие феи. Они то пробегают по траве, то перелетают по воздуху, пытаясь поймать друг друга. Но только лишь кому-нибудь из них удаётся ухватить свою подружку за длинный шлейф, как та тотчас растворяется в воздухе, появляясь вновь где-нибудь на ветке дерева или между цветов вдалеке от настигшей было её шалуньи.
 Старшие феи присматривают за детьми, играющими на лужайке. Они чинно расселись вокруг, занятые каждая своим делом. Кто плетёт венок, кто беседует с цветами, кто собирает плоды.
 За садом стоит город из белого камня. Он окружен высокой стеной, из-за которой видны величественные купола и башни. Свет, заливающий всё вокруг, освещает и город, и кажется, что это сам город излучает свет.

 Одной из молодых фей захотелось подшутить над своей подругой. Она протянула ей персик, как будто желая угостить, но едва лишь та поднесла его ко рту, - персик превратился в цветок. Вид феи, стоящей с открытым ртом и стремящейся откусить кусочек цветка вызвал среди её подружек оглушительный хохот. Зазвенели колокольчики на поляне, громко зачирикали птицы-пересмешники, деревья закивали на разные стороны, покачивая ветвями. Из-за кустов выпорхнула стайка разноцветных колибри и рассыпалась в воздухе, словно сказочный фейерверк. Хохотала и сама обманутая фея. Весь сад, казалось, проснулся и весело смеётся над проделкой феи – шалуньи.

 И вдруг, посреди шумного веселья раздался детский плач. В одно мгновение всё смолкло. Замерли колокольчики, затихли на ветках птицы, неподвижно застыли деревья. Встревоженные феи гурьбой побежали на лужайку, где играли дети, спеша узнать, что случилось. На лужайке один из малышей, заливаясь слезами, указывал пальчиком на цветок. Этот цветок один не участвовал в общем веселье, он грустно склонил свою головку, опустил побледневшие лепестки и нагибался всё ниже, постепенно увядая. Ребёнок смотрел на него и от жалости все сильнее рыдал.
Одна из фей, самая младшая, взяла ребёнка на руки и стала успокаивать его. Она показывала ему на город, такой красивый и светлый, нежно гладила по головке и тихо шептала ласковые слова. Малыш понемногу стал затихать, и слёзы перестали капать из его глаз.

 А из города, опираясь на посох, уже шел к поляне седой старец в длинных белых одеждах. Глаза его излучали мудрость и доброту. Феи почтительно склонились перед ним.

- Почему плакал ребёнок? – спросил старец.

 Старшая фея подошла к старцу и, указывая на поляну, ответила:

- Завял цветок.

 Глаза старца стали печальны.

-Кому-то нужно спуститься вниз.
 
 Старшая фея, не отвечая, склонила голову.

 Седой старец медленно обводил взглядом притихших и немного испуганных фей. Глаза его остановились на той, что держала ребёнка. Она стояла спиной к нему, так как смотрела на город и старалась, чтобы взоры малыша не обратились вновь на увядший цветок, так огорчивший его.
Почувствовав на себе взгляд старца, фея обернулась.

- Ты должна будешь спуститься вниз, дитя. Готова ли ты?
- Да, отец.
- Тогда, следуй за мной!

 Передав затихшего ребёнка одной из своих подруг, молодая фея следом за старцем направилась в город, а все, кто остался на примолкшей поляне, смотрели им вслед.

 Старец и молодая фея оказались в комнате с высокими потолками и круглым помостом посередине. В центре помоста было отверстие. Из отверстия шли тонкие, почти невидимые лучи, поднимаясь вверх, к самому потолку. Фея и старец стояли около окна.

- Твоё путешествие будет трудным, дитя. В нижнем мире царствует зло.
- Но ведь добро сильнее зла.
- Люди забыли об этом. И ты должна будешь забыть. Всё, чему ты научилась здесь, все, что ты любила исчезнет из твоей памяти. Тебе придётся начинать с самого начала, с души, забывшей даже стремление к добру. Ты забудешь всё, чтобы оказаться в самом начале долгого пути, ведущего к тому, что ты сейчас уже знаешь. Добро невозможно принести извне. Оно должно родиться в душе. В твоей душе. Душе, забывшей истину, чтобы снова обрести её.
- Неужели я всё забуду?! Мой сад, моих подруг, мои цветы… вас, отец?
- Помня об этом, ты не сможешь жить в мире. А главное, - не сможешь оказаться в начале дороги. А ты должна начать с самого начала.
- Но хоть что-нибудь, хоть маленькую частичку можно мне унести с собой?
- Что ты любила делать больше всего?
- Я? Не знаю… Наверное, разговаривать с травами. Сколько в них доброты! Они совсем не думают о себе! Ложатся под ноги, чтобы другим было мягко идти, не боясь, что кто-то может нечаянно их поранить. А потом снова разгибаются и, покачиваясь, ласково смотрят нам вслед. Какие, они сильные! Сколько раз приходится им поникать и снова выпрямляться, а они снова и снова готовы служить нам. Как сильна любовь, что даёт им такую силу!
- Хорошо, дитя. Ты сможешь вспомнить язык трав, когда придёт время.
- Спасибо, отец.
- Но сама не пытайся заговорить с ними. Людям не дано говорить на языке растений и в этом ты не будешь отличаться от них. На случай, если тебе придётся особенно трудно, мы даём тебе помощника. Не вызывай его слишком часто.

 Они прошли на середину комнаты к лучам. Старец прикоснулся к ним, и лучи засияли ярче, всё быстрее и быстрее устремляясь вверх. Внутри этого потока постепенно стал виден ослепительно сверкающий шар, который, вращаясь, посылал в разные стороны снопы света, отчего казалось, что в комнате начался невиданный танец исступлённых световых лучей.

- Прикоснись к нему!

 Фея протянула руку и притронулась к сверкающему шару. От её прикосновения шар стал быстро увеличиваться и вдруг лопнул со звуком разорвавшейся бомбы, превратившись в поток сверкающей плазмы. Фея, оглушенная и ослепленная невыносимо яркой вспышкой света, почувствовала, что она летит в какую-то черную пропасть…

 
 Проснувшись в холодном поту, Полина в ужасе широко открыла глаза, и ещё успела заметить яркий свет, похожий на вспышку молнии. Но свет тут же погас, и она снова была в темной избе, где у окна стояла Пелагея.

- Спи, спи. Это ветер. Я сейчас закрою окно.

 Полина закрыла глаза, думая, что после этого странного сна и кошмарного пробуждения, она уже не сможет уснуть до самого утра. Но как-то незаметно она снова начала погружаться в дрёму.


  Теперь ей снился революционный митинг.
В центре многолюдной толпы, сжатая со всех сторон потными телами, поражаемая зловонными дыханиями, стоит молоденькая девушка, изо всех сил стараясь не упасть в обморок. Она понимает, что если упадёт в такой толпе, её затопчут.

- Да здравствует мировая революция! Урра-а-а!!!

 В толпе происходит движение, и девушка может немного протиснуться к краю. Потом ещё. И ещё. Изо всей силы работая локтями, она, наконец, вырывается на свободу и идёт прочь от толпы по пустынной улице.

 Открыв дверь одного из домов, она попадает в длинный коридор, по обеим сторонам которого расположены двери. За одной из них слышатся громкие крики, гогот, пьяное пение, шум многих голосов. Вероятно, там царит буйное застолье. Девушка хочет открыть ближайшую дверь, чтобы зайти в свою комнату, но звуки застолья вырываются в коридор, и вместе с ними вываливается неопрятный мужчина с отвисшим животом и лоснящейся физиономией.

- А вот и наша недотрога! Ну что, красотка, долго ещё будешь препираться?

 Мужчина приближается к девушке, дыша не неё винным перегаром, и протягивает к ней испачканные чем-то жирным руки. В ужасе девушка выскакивает наружу и стремглав мчится по пустынным улицам прочь…

 Увидев какую-то дверь, она забегает в неё, и попадает в заводской цех. Здесь стоит оглушительный шум от работающих станков. Нельзя ничего услышать, даже если кричать изо всех сил.
 Около одного из станков стоит женщина средних лет, рядом с ней мужчина в рабочем комбинезоне. Женщина поранила руку и знаками пытается что-то объяснить мужчине. Мужчина смотрит на неё злыми глазами, потом, с досадой махнув рукой, уходит. Из глаз женщины текут слёзы. Она отключает станок и выходит из цеха.
Она идёт в отдел кадров, подавать заявление об уходе по собственному желанию.

 Подойдя к кабинету, женщина открывает дверь и войдя в нее, попадает в слабо освещённый сарай. В плошке теплится свечка, в маленькое окошко видны предрассветные сумерки. Она садится на низкий табурет и начинает доить корову.
Закончив, она поднимается, берёт ведро с молоком и идёт в дом.
 В доме по стенам расставлены лавки, под потолком развешены пучки трав. Она ставит ведро на лавку рядом с другим ведром, в котором налита вода. Накрыв молоко чистым полотенцем, женщина затапливает печь. К ней подходит большой пушистый кот и умильно мурлыкает, выпрашивая молоко…


Открыв глаза, Полина увидела, что уже утро, что солнце светит прямо ей в лицо, и что Пелагея возится у печи.

- Проснулась, девонька? – спросила, обернувшись к ней, Пелагея, - Вставай, будем чай пить. Вот, печку топлю, - хоть и весна, а по утрам подмораживает. Кости у меня стариковские, тепло любят. Ну иди, иди, подлиза, - дам тебе молока. Ни одной дойки не пропускает, - сказала она, снова обращаясь к Полине и кивая на своего кота, - Серый, - тому хоть бы и не было его, этого молока, а Черныш как учует – сам не свой.
- У каждого свой вкус, - машинально пробормотала Полина, ещё не совсем понимая, окончательно ли она проснулась или это новый сон.

 Она лежала на лавке, изо всех сил стараясь вспомнить, - действительно ли она просыпалась ночью и видела вспышку, или это ей тоже только приснилось.
 Можно было, конечно, спросить у Пелагеи. Например, вставала ли та ночью, чтобы закрыть окно, и видела ли и она вспышку. Ведь если она стояла у окна, то не могла не заметить. Но спрашивать у Пелагеи почему-то не хотелось. И почему было открыто окно? Кто ранней весной, когда по ночам и заморозки бывают, будет открывать окно?

 Полина смотрела на Пелагею, как она возится у печки, как разговаривает с котом, как наливает воду из ведра, и понимала, что ничего не понимает и что навряд ли про эту Пелагею удастся ей сделать репортаж.

 Когда пили чай, зашел Кузьмич.

- Ну, что, болезная, прошла голова?
- Прошла.
- Собирайся, сейчас автобус приедет. Вещей-то много у тебя? Могу помочь.
-Нет, я налегке.
- Ну, и ещё лучше. Баба с возу, кобыле легче. А Стёпка говорит, что сегодня ночью он опять тарелку видел. Только далеко, говорит, села, у старой плотины. – Кузьмич сощурил маленькие глазки и захихикал своим хриплым смешком. – Видать, у Петровны все запсы истощил. Сейчас иду, а он у её ворот стоит, мается.
- Ты сам-то не видел ли чего? – насмешливо взглянув на него своими черными глазами, спросила Пелагея. – Вчера, небось, на крачках домой приполз.
- Да брось ты, тётка Пелагея! Я в своём виде был, как огурчик. Ну, что ж, если чаю напилась, можем отправляться.
- Да, конечно. Спасибо вам, Пелагея! И до свидания!
- Прощай, девонька.

 Полина взяла свою сумку и хотела выйти вслед за Кузьмичом в дверь, но зацепилась за что-то рукавом пальто. Стараясь отцепить рукав как-нибудь поаккуратнее, она замешкалась у двери, и вдруг почувствовала на себе пристальный взгляд Пелагеи. Обернувшись, она встретилась с её живыми чёрными глазами, которые смотрели на неё внимательно, и, казалось, подчиняли себе.

- А чужим, девонька, про меня знать не надобно. Ступай с миром!

 Рукав отцепился, и Полина, сама не зная как, очутилась на улице.
 Всю обратную дорогу, трясясь в автобусе, она думала над тем, что произошло с ней в селе Коротенькое. На обратном пути в автобусе снова царило оживление. Но ни гомон, ни песни, ни запах перегара уже не вызывали у неё раздражения, Она просто не замечала их.

--------------

 Сойдя с автобуса на вокзале, Полина решила позвонить. Голова у неё не болела, и если бы не состояние лёгкого транса, которое она испытывала всё время с того момента, когда она проснулась между двух одеял в доме Пелагеи, она могла бы сказать, что чувствует себя отлично.

 Звонила она мне.

- Ляля! Привет! Как дела? Ты должна срочно приехать ко мне! Мне нужно обсудить с тобой кое-что очень важное!

 «Нашла нового «друга», - обречённо подумала я. То есть не то чтобы я не радовалась за неё, но её мужчины всегда обращаются с ней так по-хамски, что каждый её новый роман всегда вызывает у меня смешанные чувства.
Как близкая подруга, я знаю по опыту, что первые две недели Полина купается в восторгах и удовольствиях, а остальные несколько месяцев утопает в жалобах и обидах.
Но, конечно, я немедленно отправилась к ней, по дороге пытаясь придать своему лицу выражение бодрости и радостного оптимизма.

- Ты не представляешь себе, что это за история! – не успев поздороваться, набросилась на меня Полина. - Какие там, к черту, летающие тарелки! Там такая старуха! Такая старуха! Такая…

 Тут Полина впала в совсем не свойственное ей оцепенение, и, глядя остановившимися глазами в стену, сказала:

- Это не был метеозонд.

 Из всего этого я понимала пока только одно, - о новом «друге» речь не идёт. Что ж, и на том спасибо.

 Весь оставшийся вечер Полина продолжала пребывать в оцепенении, иногда бормоча что-то себе под нос или произнося какие-то отрывочные фразы, типа: «…но как же это?…», «…и кот…», «…да, конечно, травы…». При этом она ходила по комнате, курила, пила кофе и явно не замечала моего присутствия. В конце концов, я так испугалась за неё, что решила остаться ночевать. Кто же спасет ее, свихнувшуюся и одинокую, если посреди ночи от бреда она перейдет к лунатизму и захочет выпрыгнуть в окно?

 Но утром Полина проснулась как ни в чём не бывало, заботливо разбудила меня пораньше, чтобы я не опоздала на работу (у меня как раз в тот день случился неожиданный выходной). Она сделала кофе и на мои вопросы, что это с ней вчера такое было, сказала, что всё это пустяки, что её посылал редактор в деревню делать репортаж о летающей тарелке, которую там, якобы, видели, что тарелки, разумеется, никакой не оказалось, а оказалось, что это метеозонд, а вместо тарелки она встретила там одну замечательную старуху и вчера весь вечер об этой старухе думала.

- Что же это за старуха такая, что ты весь вечер ходила как загипнотизированная? Экстрасенс она, что ли?
- О, это замечательная старуха! Она лучше, чем экстрасенс! Она – ведунья!
- Как это – ведунья? Ведьма, что ли?
- Сама ты ведьма! Говорят тебе - ведунья. Я даже хотела было сделать о ней репортаж, вместо тарелки.
- И сделала?
- Нет. Нельзя.
- Нельзя?
- Она не хочет, чтобы о ней делали репортаж.
- А, ну если так, то конечно!

 Больше мы на эту тему не говорили, но вчерашнее состояние Полины в какой-то степени для меня прояснилось.
 Видимо, старуха и вправду попалась необычная, если Полина – репортёр до мозга костей, - считается с её мнением по поводу того, делать или делать репортаж.
Возможно даже, что это единственный случай в её практике, ибо как истинный репортёр, Полина не знает вопроса: «Делать ли репортаж?». Она знает только вопрос: «Какой делать репортаж?». Длинный или короткий, смешной или грустный сенсационный или обыденный, - но делать всегда. В этом - смысл её профессионального существования. Она журналист, а задача журналиста – сообщать людям о том, что происходит. Поэтому, если Полина считает, что такие-то сведения должны стать достоянием широкой общественности, то она сделает репортаж, чего бы ей это не стоило.

А тут вдруг какая-то никому не ведомая старуха, и - нате вам! Полина не будет делать о ней репортаж, потому что та, видите ли, не хочет! Чудеса, да и только!
Выпив кофе, Полина поспешила в редакцию, а я отправилась домой досыпать.

-----------------

- Так, Лисицына, - читателям не терпится узнать последние новости о летающей тарелке, - каменное выражение лица редактора и неправдоподобно деловой тон показывали, что он не хочет снова слушать жалобы Полины на трудности и несправедливости репортёрской жизни.

 Но, вопреки ожиданиям, Полина не стала распространяться о том, какие лишения претерпела она, отправившись в эту никому не нужную командировку. Сохраняя приветливое и доброжелательное выражение лица, она коротко и без лишних эмоций отрапортовала:

- Увы, Борис Тимофеевич! По последним данным оказалось, что это метеозонд!
- А ты не врёшь? – лицо редактора из каменного превратилось в недоверчиво-удивлённое. - Может ты два дня дурака проваляла за счёт редакции, а в село Коротенькое и не ездила вовсе?
- Ездила, ездила, - не волнуйтесь! Можете председателю позвонить – он вам подтвердит. Правда, у них там телефоны пока не работают, - кабель украли.
- Ну вот, - и телефоны не работают. Смотри, Лисицына!

 Продолжая недоверчиво озираться по сторонам, редактор прошел в свой кабинет и включил радио. Он всегда включал его в начале рабочего дня, чтобы послушать новости, но потом обычно сразу же выключал, потому что в его кабинете происходило столько всяких разговоров, что если бы в дополнение к ним говорило ещё и радио, он бы, наверное, сошел с ума. Но в самом начале рабочего дня у него выдавалось несколько спокойных минут, и он мог выпить чашечку кофе и послушать последние новости.

 В этот раз выпуск начался с экстренного сообщения:

 «В связи с началом весенних паводков администрация города и района уже не раз предупреждала об увеличении угрозы затопления жителей и руководство пригородных посёлков, сел и деревень нашей области. Но местные власти всё ещё недостаточно оперативно реагируют на изменение ситуации. Только чудом можно объяснить, что сегодняшней ночью не было смыто с лица земли небольшое село Коротенькое, почти полностью окруженное глубоким оврагом, образовавшимся на месте высохшего русла реки Сошки. В связи с резким увеличением уровня воды в одном из притоков реки, возникла опасность, что вода прорвет старую и давно уже обветшавшую плотину, отделяющую этот приток от оврага. Если бы это произошло, потоки воды с огромной скоростью хлынули бы в овраг и в считанные часы затопили бы село и его спящих жителей. В такое короткое время никто не смог бы им помочь.
 Несмотря на многократные предупреждения, местное руководство не посчитало нужным проверить состояние плотины. Около неё нет даже постоянных дежурных, которые могли бы вовремя заметить опасность и предупредить о ней. Поэтому до сих пор остаётся непонятным, как маленькая ветхая плотина смогла выдержать давление огромной массы воды разлившегося притока. Учитывая, что никаких мер для предотвращения опасности принято не было, приходится поверить в чудо, как делают это и сами жители села Коротенькое. Некоторые из них утверждают, что видели как ночью с той стороны, где расположена плотина, исходило какое-то странное сияние, и объясняют это тем, что ангел сошел с неба и не позволил водным потокам обрушиться на их деревню.
 Такую беззаветную веру в высшие силы можно только приветствовать, но хотелось бы спросить у председателя села, до каких же пор он будет надеяться на чудо и подвергать опасности жизни людей? Однако оказалось, что и этого сделать нельзя, поскольку недавно в селе украли телефонный кабель, и теперь связаться с председателем невозможно. Если и в этот раз он понадеется на чудо и будет ждать, когда новый кабель вырастет сам, то навряд ли с ним можно будет связаться в ближайшее время».

 Выслушав это сообщение, в котором внимание его сразу привлекло название села, редактор сдвинул брови и недоумённо раздумывал: «Что это за село такое? Коротенькое. То летающие тарелки там, то чудеса со странным сиянием. Выходит, кабель и вправду украли. Надо будет спросить у Полины, что это там за сияние такое. Она ведь была там в эту ночь, наверное, знает».

 Но тут редактору пришлось прервать свои раздумья, потому что в кабинет зашел Коля Спицын с отчётом о работе, проделанной в фитнес – клубе. Потом нужно было просматривать почту, поминутно отвечая на телефонные звонки, потом приходил ещё кто-то, и закрутилась-завертелась ежедневная сутолока редакторской жизни, в которой потонуло и позабылось и село Коротенькое, и чудеса со странным сиянием, и то, о чём хотел спросить он своего ведущего корреспондента Полину Лисицыну.