Арена

     Теплое, светлое весеннее солнце медленно поднималось над холмами и долиной. Оно медленно окрашивало утренние сизые сумерки в желтые, розовые цвета, возвращало земле и воде их дневную теплоту. Совсем недавно начали цвести деревья; они густо росли в садах и на склонах холмов, и они тянулись молодыми, нежно-зелеными ветвями к рождающемуся солнцу. Солнце, набирая силу и яркость, постепенно освещало серые и белые стены и крыши домов, превращая их в светлый песочный и желтый цвет. Темные площади становились светлыми, как пустынный песок, вода в многочисленных фонтанах из черной превратилась в золотистую. Серо-фиолетовое сумеречное небо преображалось вместе со всем, чего коснулось солнце; оно набиралось от солнца его розового, нежного цвета. Медленно наступало утро.

     Несмотря на столь ранний час, городские улицы и площади уже были заполнены толпами людей. Сверху они казались целостной, единой беловатой живой массой, текущей по узким, чрезвычайно тесным для такого потока улицам, которые, казалось, в следующее мгновение не выдержат и разорвутся от огромного напряжение внутри них. Приблизившись, можно уже было различить среди этой массы многочисленные голоса, постоянно звучащие и не умолкающие. Среди пеших людей кое-где выделялись возвышающиеся над ними носилки, напоминающие миниатюрные цветные шатры, пытающиеся пробиться сквозь бесчисленную толпу. Толпа была подобна белым волнам, постоянно накатывающим с глухим шумом друг на друга; медленно идущие друг за другом люди пытались поднять головы над идущими вперед. Все хотели знать, что их ждет впереди. 

     Толпа продвигалась вперед по улицам, растекаясь огромным белым пятном на многочисленных площадях, и затем вновь забиралась в узкие трубки новых узких улиц. Люди не замечали, как в ходе шествия утреннее солнце преображало улицы, превращая их из ночных темных, неуютных, в утренние светлые, теплые, но все в такие же неудобные. Солнечный свет ласково освещал развешенные на стенах общественных зданий праздничные гирлянды из разных ярких цветов, привезенных для этого из отдаленных, мифических стран. Повсюду сверкали выставленные трофейные драгоценные оружия и щиты. В портиках храмов курился сладковатый черный дым, возносящийся тонкими, трепетными столбами к розовому небу, прямо к солнцу.

     Заканчивался путь толпы в цирках и амфитеатрах, празднично украшенных, ждавших своих посетителей. Они ждали людей, приглашали их присоединиться к празднованию великого, впервые случившегося события в истории города. По постановлению Сената и императора в этот день было назначено празднование тысячелетия города Рима. Было это 6 апреля. В году 248 от рождества Христова, 1000 от основания Города, в консульство императора Филиппа и его сына. 

     Император Марк Юлий Филипп вернулся менее года назад в Рим, после побед над племенами карпов и германцев, обитавших в диких горах и равнинах северной Европы. В честь побед Сенат, с которым Филипп с самого начала правления предусмотрительно поддерживал хорошие отношения, наделил императора титулами «Карпийский Величайший» и «Германский Величайший». Филипп прибыл в город во второй раз за свою жизнь: впервые он вступил в столицу империи четыре года назад, когда легионы Филиппа провозгласили своего полководца новым цезарем. Новый император помнил, как ночью впервые вошел в Рим. В тот день огромный город утопал в темноте, казалось, его проглотила черная душная ночь. Тесные улицы между уродливыми, еще более тесными домами, пустовали. Черные окна подслеповато вглядывались в загадочную пустоту ночного города. Над улицами, между плоских серых стен домов, зияло ночное звездное небо, напоминающее драгоценное одеяние. Легион, сопровождающий Филиппа, молча шел по затихшему городу, храня странную, тихую гармонию марширующих шеренг. Поднимаясь на Капитолий по крутой лестнице, Филипп увидел великое здание, обращенное к нему колоннадой, за которой пылало золотистое сияние. Белоснежные, как северный снег, колонны, казалось, охлаждали горячий воздух города. Это был  капитолийский храм Юпитера, Минервы и Юноны, ожидающий среди ночи нового императора. На лестницу храма вышли бело-пурпурные сенаторы, поджидающие Филиппа, уже заочно признавшие его императором, пока он был еще в походе на востоке. Всю ночь продолжалось чествование нового августа, и до рассвета Филипп раздавал подарки своим легионерам и принявшим его сенаторам.   

     И сейчас, четыре года спустя, Филипп вспоминал ночь, когда в его руках оказалась величайшая империя. Празднование тысячелетия Рима стало первым знаменательным событием в римской жизни императора. О проведении торжеств его еще за полгода до этого предупредили сенаторы, большинство из которых было римлянами. Сам Филипп был родом из небольшого убогого восточного селения, и римскую историю знал мало. Не будь он императором, он бы и не вспоминал о великой дате.      


     Утром праздничного дня император Филипп вместе с маленьким сыном Филиппом и префектом претория Децием Траяном осматривали императорский зверинец. Зверей держали в виварии при дворце, но сегодня ночью их перевели в подземелье амфитеатра. Здесь, практически в ночной темноте, они готовились к играм. Император проходил мимо огромных клеток с золотисто-песчаными львами и пятнистыми леопардами, злобно скалившихся пришедшим. В темноте сверкнули желтовато-белые, как слоновая кость, рога черного дикого быка, мирно стоявшего в своем загоне, не обращавшего внимания на грозных хищников. Где-то в самом темном углу кричали дикие гиены, им в ответ надрывно откликались сирийские онагры. 

     Среди диких звериных криков и рычания, так похожего на злобный гул римской толпы, Филипп вспоминал, как охотился на этих зверей. Все они были пойманы для персидского триумфа императора Гордиана. В ловле зверей активное участие принимал Филипп, бывший тогда префектом претория. Глядя на беснующихся перед ним хищников, он представлял, как вместе с легионерами по приказу Гордиана окружал львов, злобно рычащих, похожих на золотых демонов. Как преследовал верхом диких онагров в родных сирийских пустынях; они так быстро бежали, что, казалось, ветер и солнце отставали от их бега. Филипп был искусным охотником, говорили, что самым лучшим охотником в родных местах. Охоте его научил отец, Марин, по сословию всадник, знаменитый местный разбойник.

     Однако всех зверей, предназначавшихся для триумфального шествия, решили показать в грядущих играх. Любивший животных, Филипп отдал десять триумфальных слонов и пять леопардов в частные руки видных сенаторов, спасая красивых, умных животных от гибели. Остальных было решено отправить на гибель в амфитеатре.

     Императору было жаль зверей. Вместо участия в триумфе, среди трофейного золота и оружия, они будут сражаться, убегать и погибать на песке арены. Гибель, разумеется, на радость толпы, падкой на подобные зрелища. Звери, пленники и гладиаторы были равны на арене в своем положении, в своей трагедии, в своей сущности.


     Солнце набиралось сил и двигалось все выше и выше, принимая жертвенный дым из храмов. Как огромный золотой глаз, оно смотрело на город сверху. Близился десятый час, толпа понемногу собиралась в амфитеатрах и цирках, под пищащие звуки рожков и бодрый гул труб. Император Филипп со спутниками тоже собирался в амфитеатр, присутствовать при тысячелетних играх. Сейчас к нему присоединился префект города Симоний, получивший свою должность при принятии Филиппом императорского титула.

     Император решил пойти на игры позже обычного. Утром он обсуждал с пребывавшем в столице пропретором Аравии план по расширению своего родного городка, переименованного в Филиппополь. Все свои мысли император обращал к своей родине, образы которой постоянно преследовали его в Риме. Днем он отдавал распоряжения о строительстве общественных зданий в Филиппополе по римскому образцу, а ночью ему являлась желтая пустыня родного города, темное, голубое небо, тяжело нависающее над всей Аравией, и дикие лошади, вечно бегущие. Бегущие по направлению от Рима, далеко на восток.

     Пока император Филипп занимался родным городом, в амфитеатрах и цирках начались представления. В амфитеатре императоров Флавиев представления начались с приветственного слова императора народу Рима, которое зачитал префект города Симоний, ожидавший императора в особой галерее. Один из преторианцев подал префекту исписанный наспех лист, прикрепленный к дощечке – торжественная речь императора к его народу. Немного опробовав речь на преторианцах, Симоний повернулся к арене и зрителям и начал речь:

     - Я, префект Рима Децим Симоний Прокул, обращаюсь со словами нашего императора Марка Юлия Филиппа к великому народу города Рима, столицы империи! Сегодня мы празднуем день тысячелетия города, победителя множества врагов империи, хранителя римского духа и добродетелей, центра всего обитаемого мира. Наш город видел нашествие диких галлов, видел Ганнибала у стен, видел болезни, наводнения и войны, но город никогда не был опозорен и сломлен. Рим будет вечным, как и его великий народ. Великому, вечному народу император Филипп и Сенат передают свой искренний привет, поздравляя его с тысячелетием города Рима, и передают мне честь начать великие игры!

     Великий и вечный народ Рима счастливо гудел, как довольные италийские пчелы. Из толпы в прозрачный утренний воздух взлетали красные, зеленые, синие цветы, мягко падая на ярко золотой песок арены. Золотой диск солнца появился у восточной вершины амфитеатра. В толпе царило всеобщее удовлетворение своей величественностью и вечностью.

     Игры начались с шуточного выступления императорских карликов и дрессированных животных из дворцового вивария. Карлики из северной Африки и Азии с помощью рабов садились на высоких пестрых страусов и носились на них по арене, нелепым видом развлекая толпу. Большие, цветные птицы быстро бежали по золотому песку, нервно тряся мягкими пушистыми хвостами. Когда страусы бежали у высоких стен, отделяющих арену от зрительских рядов, толпа сверху бросала на них зерна и пушистые весенние цветы, похожие на страусиные перья. Длинноногие птицы смешивались с разноцветными ливнями; люди видели птиц только когда они выбегали к середине арены. На золотом, еще прохладном песке страусы чувствовали себя как в родных местах. Их наездники-карлики не слишком обременяли птиц, поэтому они бегали весьма резво и живо. Зрители сверху громко кричали, и аплодировали, и их шум казался шумом с небес.

     После страусиных бегов охотники-бестиарии вывели дрессированных зверей. Накануне император решил не отправлять их в зверинец амфитеатра, и они должны теперь были развлекать своей ученостью и ловкостью. Венаторы вместе с рабами привели пятерых слонов. Огромные, светло серые звери, под изумленным гулом народа, медленно прошли вокруг арены и вышли на ее середину. Под крики бестиариев, своим видом подобных зверям, дрессированные слоны выполняли разные трюки. Все пять слонов сначала сделали несколько шагов вперед и медленно, осторожно встали на головы. После звери разбились на пары и вставали друг на друга передними ногами, а оставшийся один слон в отдалении от своих товарищей поднимал из корзины бестиария фрукты и бросал их в толпу. Люди жадно хватали летящие к ним дары. Поймавшие громко кричали, подняв над головой свои трофеи.

     Вдобавок к слонам дрессировщики привели черных свиней, слывших весьма умными. По командам бестиариев они поднимались на задние ноги, резво прыгали через широкие обручи и выхрюкивали заданные дрессировщиками простые числа. Иногда свиньи подходили к огромным слонам, которых впервые встретили; они тыкались в него рылами, а слоны отгоняли назойливых животных хоботами.

     Вдруг через главный вход амфитеатра ворвалась толпа празднично одетых людей, приведшая с собой странных животных. Высокие, на тонких ногах-ходулях, животные грациозно вошли в амфитеатр, горячо встречаемые народом. Их шкуры напоминали древнюю мозаику, разбросанную по всему телу. Маленькие головы на высоких шеях украшали крохотные рожки, которыми звери безобидно отгоняли своих подошедших слишком близко соплеменников. Они величаво шагали по всей арене, не обращая особого внимания на прочих животных. В конце выступления бестиарии провели ученых животных по всей арене, и римский народ щедро бросал сверху пальмовые листья и яблоки.

     Остановившиеся слоны подбирали хоботами листья и медленно жевали их; они поднимали к зрителям своих длинные хоботы, прощаясь с ними, а люди тянулись короткими руками к ним. Черные свиньи в тени слонов тыкались рылами в холодный песок, быстро съедая брошенные яблоки. В это же время в амфитеатре появился император со свитой. 

     Император Филипп прибыл из своего дворца на Палатине, закончив беседы с аравийским пропретором. Толпа бурно рокотала, как штормовое море, увидев спускающегося с холма императора.

     - Слава Августу! Долгих лет нашему Августу! Августу и Риму – вечная слава! Новому золотому веку – вечная слава! Слава бессмертному божественному Августу Филиппу!

     Филипп смотрел на ликующую толпу с высоты своих носилок. Самих людей было почти не видно, он видел лишь вытянутые вверх руки, как ветви диковинных деревьев. Император вспоминал, как еще год назад римский народ с неприязнью смотрел на него, недовольный скупостью августа, берегущего каждую монету для видимого поддержания империи. Потеряв интерес к непостоянному народу, Филипп повернулся к своей супруге.

     Марция Отацилия, супруга императора, полулежала на пурпурных подушках рядом с мужем. Она еще молода, но уже подарила супругу сына и дочь. У красавицы Марции часто менялся характер: радостная и печальная, добродушная и гневливая. Она любила мужа, спокойного, сильного, могучего, переносившего ее характер. Филипп смотрел на Марцию, любовался ее черным вьющимся локоном, спадающего на высокий смуглый лоб. Император очень любил свою супругу, а она его. И им больше ничего не нужно было.

     Любовь не остывала уже много лет, с того момента, когда Филипп впервые встретился с Марцией, жившей тогда в его родной провинции. Филипп помогал ее отцу, сенатору Северину, в ведении войны против персов, поэтому Северин благосклонно относился к отношениям молодого военного с его дочерью. И не было ничего удивительного, когда старый сенатор сразу же согласился выдать Марцию в жену своему помощнику, когда он пришел свататься к нему в богатый сенаторский дом. Еще до прихода к Северину Филипп однажды пообещал любимой взять ее в жены, уединившись с ней в зеленом саду при отцовском доме, под самодельной статуей Приапа, нежно прильнув колючей щекой к ее мягкой бронзовой ручке, утешающей молодого Филиппа во время тяжелой работы у сенатора. В этот счастливый момент влюбленный аравиец погружался в любовную бездну, забыв о доме Северина, аравийской пустыне и всем земном мире. 


     Наступил полдень. Золотое солнце нависло над амфитеатром, постепенно раскаляя его каменный скелет. Император Филипп с Марцией и сопровождающими вступил в амфитеатр с северного парадного входа, заняв особую галерею, пульвинар. От взглядов особо страждущих зрителей и всепроникающих лучей солнца пульвинар занавесили легкими пурпурными тканями. 

     Игры с дрессированными животными закончились.
Филипп велел Симонию начать раздачу юбилейных монет зрителям. Через пять минут на арену из ходов в стенах амфитеатра вышли несколько десятков человек из окружения августа, в торжественных ярких одеяниях. Они медленно шли по краю арены. Издалека они казались высокими яркими призраками, духами Рима. Монеты высоко взлетали в помутневший римский воздух и попадали в зрительские ряды. После каждого броска сверху раздавались громкие победные крики. На юбилейных монетах народ увидел восточный профиль августа Филиппа, с его щетинистой бородой и диадемой. На обратной стороне изобразили животных, которых уже совсем скоро предстояло увидеть – львов, гиен, оленей. Золотые монеты опоясывали надписи «Вечный Рим» и «Вечность Августов», прославляющих Филиппа и его сына.

     Монеты золотыми градинами летали в полуденном воздухе, и император следил за поведением народа. Рядом с ним в тени сидела Марция и маленький сын, Филипп. Младшему Филиппу, второму консулу и наследнику императора, было всего одиннадцать лет. Он больше походил на мать, чем на отца. Черные вьющиеся волосы, как у матери, казались пурпурными в тени. Овальное материнское лицо отличалось от грубого, тяжелого лица отца. Маленький Филипп больше походил на римлянина, чем на аравийца. Он тихо сидел рядом с мощным отцом, уставившись на ярко-золотой песок.

     Раздатчики монет исчезли, и теперь перед императором и его семьей предстал цвет юношества Рима. Перед императорской трибуной внизу появилось десять сыновей влиятельных сенаторов, на которых распорядители игр возложили обязанность декламации прославляющих августа стихов и песен. Филипп не обращал внимания на юношей и их песни. Он полулежал, вглядываясь в светлое голубое небо и солнце, тяжело нависшее над ареной ярко-золотым диском. Он вспоминал, что в Аравии часто было такое же небо и такое же солнце, вслед за которым в детстве скакал на любимом коне. Императору всегда казалось, что солнце всегда будет с ним. В конце выступления сенаторских детей Филипп все же вернулся из аравийских фантазий в римский амфитеатр. Император поблагодарил выступавших и пригласил их в свою галерею до конца игр. Юноши тихо прошли по рассыпанным по песку розовым и красным цветам, медленно поднимаясь с помощью преторианцев на высокие ступени входа в императорскую галерею. Преторианцы, поднимая их, неосторожно задирали длиннополые бело-пурпурные тоги юношей, обнажая их длинные смуглые ноги. Последний поднимавшийся юноша привлек внимание августа: Филипп вспомнил его выбеленное лицо в дверях особого лупанария. Вслед за белым лицом предстали в памяти жемчужные ожерелья и длинная женская стола, и нежная рука с золотым браслетом. Юноша заметил тяжелый взгляд императора и быстро скрылся в полутьме пурпурных занавесей, задевая черными вьющимися локонами тяжелые золотые кисточки занавесей.   


     Уже перевалило за полдень, и настало время начинать основные игры, давно уже ожидаемые народом. На арене появились испанские охотники – венаторы с длинными шестами. Вместе они быстро возвели несколько деревянных возвышений, со зрительских рядов похожие на огромные хрупкие стулья. Закончив работы, по условному знаку венаторов в стене арены открыли дверь и оттуда дрессировщики выгнали огромного черного быка. Животное в подземельях старались разъярить тычками острых палок, и сейчас оно выбежало на арену весьма раздраженное, появившись в туче золотого песка. Черный бык остановился невдалеке от дверей зверинца, откуда он вышел. Филипп и зрители смотрели на неподвижного быка, тяжело дышавшего, опустившего большую черную голову. Зрители, сидящие за быком, видели его черную лоснящуюся спину и подрагивающие мощные мускулы. Бык сел на песок, наблюдая красивыми, задернутыми поволокой глазами за венаторами. Он опирался на стройные передние ноги, поддерживающие огромное тело, будто вырезанное из черного мрамора. Охотники метали в грозное животное короткие дроты, привлекая его внимание. Вскочивший черный бык отступал от летящих дротов, уклонялся от них, громко пыхтя и закидывая рогатую голову назад. Но когда венаторы приблизились ближе и начали кидать дроты прямо в морду, бык внезапно побежал на них, в центр арены. 
 
     Венаторы под возросший шум толпы бросились в стороны, рассыпавшись по арене. Бык быстро бежал к группе акробатов, готовясь к атаке. Один из охотников с шестом, дождавшись приближения животного, побежал в его сторону, выставил вперед шест и, опустив его прямо перед носом быка, оттолкнулся и вознесся высоко над черной спиной. Зрительские ряды всколыхнулись, Марция аплодировала прыжку.   

     Черный бык резко остановился, высоко подняв голову. Никто не знал, в какую сторону он кинется. Все охотники стояли наготове с шестами. Сбоку в холеную спину быка попал очередной дротик, и он, повернувшись, понесся на обидчика. Венатор, подготовившись, разбежался с шестом и перепрыгнул через черную, разгоряченную спину животного и упал в поднятую гигантским животным тучу песка. Второй прыжок вызвал в толпе еще более радостную реакцию, и под шум народа бык разглядывал пыльную арену, выискивая упавшего венатора. Он резко, раздраженно поднял голову, вслушиваясь в крики венаторов и зрителей. Тяжело сопя, бык повернул голову в сторону охотника, стоявшего в тени, у императорской галереи. Заметив внимание животного к себе, он побежал к нему навстречу, собравшись с большого расстояния прыгнуть. Испуганный внезапными движениями, бык устремился к бегущему венатору. Стремительно приближаясь, черный бык опустил тяжелую голову и атаковал замешкавшегося венатора. По всей арене послышался звонкий хруст шеста, разломанного пополам. Бык поднял несчастного на длинные рога и высоко подкинул вверх. На фоне солнечного песка появилась летящая смутная черная тень подброшенного прыгуна. В толпе, свидетеле расправы, начался испуганный, негромкий гул. Тем временем совсем разъяренный бык начал затаптывать свою жертву в разгоряченный солнцем песок, иногда прижимая его черной угольной головой. К животному устремились другие венаторы и выбежавшие дрессировщики, и бык, потеряв интерес к своей жертве, атаковал ближнего к нему охотника.    

     Народ продолжал гудеть вверху, на своих местах. Император Филипп со своей семьей пристально следили за движениями на арене. Венаторы все же смогли отогнать быка от раненого товарища. Атакованного охотника подняли на ноги и увели. Погибающего прыгуна, почти погребенного в песке, аккуратно унесли с арены вслед за венатором. Огромный черный бык стоял на границе света и тени от императорского пульвинария. Успокоившийся, избавленный от людей, он стоял головой к императору. Филипп видел его большие светлые глаза, как драгоценные невиданные камни на черном лоснящемся шелке. Оказавшись в тени, бык лениво озирался по сторонам, убеждаясь, что его обидчиков больше нет, и лег в прохладный теневой песок. Он вышел победителем в играх с людьми. Филипп позвал к себе Симония:

     - Хороший бычок, давно таких красавцев не видел. Уводите его, он весь в пыли. И отправьте за город в городские поля, пусть отдыхает, заслужил. А раненых упрячьте куда-нибудь, поправятся как-нибудь. 

     Симоний кивнул и вернулся на свое место сзади императорской семьи. А император следил как дрессировщики уводят черного императорского быка с арены в подземелья амфитеатра.

     После трагичных игр с черным быком на арене появились рабы-служащие. Они расставляли по всей арене деревья, большие и маленькие, высаженные в деревянные кадки. Кое-где, между искусственными зарослями, установили серые и беловатые валуны, напоминающие фигуры сенаторов. Песчаная арена, нагретая солнцем, остывала в тени листьев деревьев. Деревья носили на себе самые разные листья, самых разных и диковинных форм. Стреловидные, с зазубренными краями жесткие листья смешивались с овальной мягкой листвой. Прямые высокие стволы высились над перекрещенными кривыми стволами низких деревьев. Ближе к середине арены поставили самые высокие нильские пальмы.

     Создав искусственный чудесный лес, рабы исчезли с арены. В подземельях амфитеатра готовили к выходу диких зверей из вивария. В душной темноте недовольно рычали львы и гиены, упирались и не желали идти лошади и ослы. В темноте открылись арочные двери, готовые исторгнуть животных наружу, в белесо-желтое пространство арены. Бестиарии сзади подгоняли зверей острыми дротами и дубинами, выгоняя из безопасного подземелья. Наконец животные, хищные и травоядные, вывалились разом из всех арочных ходов на арену. Появление такого большого скопления экзотичных зверей вызвало бурную реакцию собравшегося народа, уже отошедшего после неудавшихся бычьих игр. Шум толпы, похожий на приглушенный гул роя насекомых, еще больше пугал диких животных. Они медленно, осторожно проходили по странному лесу, смутно чувствуя его неестественность и опасность. Хищные львы и леопарды пока что не нападали на разбежавшихся лошадей, оленей и ослов, мягко шагая по рыхлому песку в поисках удобных для слежки мест. 

     Император Филипп, его семья, префект города, префект претория, сенаторы, их сыновья и весь римский народ следил за передвижениями осторожных животных, ожидая их действий. А за всеми высоко сверху следил огромный солнечный диск, чудовищно разросшийся за утро. От обретенных размеров он терял себя, и изливал избыток тепла на весь город, и на главную римскую арену. Вместо идеального утреннего нежно-желтого круга над небом зависал яркий золотой диск с неровными краями. 

     Под раздувшимся солнцем в амфитеатре люди прятались от него под тоги и накидки, а животные начали прятаться друг от друга. Львы залегли на темном песке под листьями-парусами; леопарды лежали за нагретыми валунами. Лошади и олени шумно втягивали круглыми ноздрями горячий воздух, чувствуя присутствие врагов. Их напряженные уши прислушивались к звукам толпы и осторожным передвижениям хищных зверей, медленно подбирающихся к своим жертвам. Маленький пятнистый олень залез в заросли кустарников; его миниатюрная голова с хрупкими рожками виднелась над тяжелой зеленью. Внезапно голова с рогами исчезла где-то в кустах. А в следующую секунду из зарослей вырвался матерый леопард, зажав тонкую шею мертвого оленя в белых зубах. Животные успели привыкнуть к диковинному ландшафту и начали охотиться.

     На ярко освещенной, свободной от деревьев площадке, под аплодисменты толпы песчаная львица атаковала сзади белую лошадь, вцепившись в ее мощный крестец. Быстрый леопард преследовал убегающих длиннорогих антилоп, подбегающих порой прямо к барьеру, отделяющему зрительские ряды от арены. Настигнув отставшее животное, леопард молниеносно набросился на шею антилопы, ломая ее. Свою добычу хищник понес в тень большого дерева с листьями-веерами, подальше от глаз и шума любующейся охотой толпы. Он волочил отяжелевшую тушку, махая толпе черно-желтым гибким хвостом. Голова антилопы на тонкой шее оставляла на песке борозды сабельными рогами, смотря на римлян безжизненным взглядом угасших глаз.

     Римский народ имел честь лицезреть диковинных африканских животных и их охоту друг на друга. Большинство людей видело их впервые, и они искренне восхищались грацией и свирепостью хищников и безобидных травоядных. Облик зверей приводил в удивление. Ведь не каждый день увидишь маленьких пестрых африканских антилоп на тонких ножках-тростинках, с легкими головами, увенчанными тяжелыми рогами, будто вырезанных божественным скульптором. С благоговейным ужасом следили за львами, демонами пустынь. Львы стали главным украшением искусственного леса на арене императора Филиппа. Они носились за маленькими стадами оленей, выгоняя их близко к зрителям, вызывая их неподдельный восторг расправой над оленями. Они преследовали диких лошадей, опрокидывая их мощные тела на песок, и толпа жадно вслушивалась в дикое ржание пойманных лошадей. Львы привлекали внимание уже одной своей царственной внешностью. Самцов с богатой солнечно-золотой гривой многие сравнивали с самим императором Филиппом. Ведь львы, размышляли особо умные римляне, славятся как цари всех зверей в Африке, а август Марк Юлий Филипп тоже наш правитель. У льва его грива ослепительно сияет золотом, так и император излучает божественный свет на всех его подданных во всех концах вечной империи, сегодня вступившей в тысячелетний, всеми ожидаемый, золотой век. И льву, и императору покровительствует само солнце, питающее землю, зверей и людей. Остановившееся над ареной огромное золотое солнце следило и за львами, и за Филиппом, помогая первым в охоте, а второму в его военной кампании в Европе.

      Пока римская толпа следила за африканской охотой, Филипп в своем пульвинарии любовался одним огромным львом, выделяющимся особой агрессивностью. Этого льва Филипп, тогда еще глава преторианцев, поймал в пустыне для вивария прошлого императора Гордиана. Ловля льва шла медленно. Филипп, его давнишний друг Деций и группа легионеров из легиона Филиппа шли по следам огромного льва, вырвавшегося из окружения охотников Гордиана. Лев вырвался, убив пару охотников, вызвав гнев молодого императора. Он приказал Филиппу, знающему местную природу и ландшафт, поймать убежавшего льва. Префект претория, вернувшийся из пустыни со своими людьми, сразу же согласился, несмотря на большую опасность затеи. Он и его товарищи знали, что рискуют жизнью в схватке с хищником, уже пришедшего в себя после императорской облавы и готового к нападению на любого встретившегося человека. 

      Они шли по следу льва два дня и две ночи. Невольных охотников окружала пустыня под насыщенным темно-синим небом. Казалось, в любой момент может начаться страшный ливень. Время от времени на синем небе появлялись грязно-белые пушистые облака, напоминающие львиную голову с разинутой пастью. Деций Траян считал, что это божественный знак, предостерегающий от роковой встречи с тем самым львом. Знающий с аравийской юности повадки львов Филипп решил продолжить охоту. Наконец-то встретиться с этим ужасным львом и привести его к Гордиану стало казаться делом большой важности. В глазах своих верных товарищей и легионов Филипп обрел бы большое значение, чем отдыхающий в богатом пурпурном шатре молодой Гордиан, племянник двух императоров. Он нравился всем: семье, сенату и народу, но только не легионам.

      В пустыне охотникам иногда встречались небольшие стада диких онагров, вдалеке напоминающие одну сплошную сероватую массу, уходящую от людей. Намного чаще видели небольших перелетных птиц с шиловидными клювами. Птицы копались в мокром песке у маленьких пустынных озер. Заметив приближение людей Филиппа, они все вместе взлетали в пустое безграничное небо, исчезая на горизонте среди дюн.

      На второй день охотники приблизились к скалам, знакомым только Филиппу. Лев шел в обход скал. Филипп знал еще с детства, что там, за скалами, начинаются опасные львиные места, где их ловят для римских вивариев. Решено было передвигаться только в светлое время, останавливаясь на ночь. Обойти скалы, по представлению Филиппа, можно было за полдня. Через пять часов префект претория и его спутники прошли половину пути, и Филипп чувствовал, что поблизости должен прятаться разыскиваемый лев, который не мог пока что далеко уйти. Быть может, он уже знал о присутствии преследователей, и теперь, набравшись сил, терпеливо ждал их в засаде.

      Через час один из легионеров заметил быстро двигающуюся тень высоко в скалах. Филипп приказал всем оглядываться в скалах, искать малейшие признаки движения и отслеживать путь передвижения. Вглядываясь до боли в глазах в серые скалы, Деций смог заметить движения уже не тени, а желто-песчаного тела, уходящего далеко вперед, вниз по скалам. Охотники немедленно отправились вниз, надеясь вскоре догнать льва. На полпути вверху они услышали звуки падающих мелких камней, и через мгновение путь им преградил тот самый лев, преследуемого уже два дня. Огромный, с растрепанной солнечной гривой, он сразу же накинулся на одного из легионеров, менее вооруженного. Филипп, опытный охотник, уже не раз бывший в опасных ситуациях, немедленно приказал всем отгонять зверя рогатинами от пострадавшего. Сделать это оказалось непросто: лев, слегка отпрыгнув от легионера, начал отбивать удары рогатин тяжелой лапой. Выбив одну из них из рук охотника, лев снова набросился на свою жертву. Филипп решил действовать решительно. Перестав изводить ужасного хищника, велел набрасывать на него сети. Все вместе, перед этим отогнав льва от раненого легионера, охотники забрасывали животное прочными сетями, которые обычно использовали при ловле громадных тунцов в море, для стола императора и его окружения. Даже эта тактика оказалась весьма трудной: лев разом разорвал одну сеть, чуть не вырвавшись наружу. Охотники и Филипп продолжали бросать на него прочные сети, в надежде на то, что лев запутается в них и будет обездвижен. Совместными усилиями они добились своего: огромный, непобедимый прежде грозный царь пустыни запутался, яростно пытаясь выбраться, и теперь лежал на холодной каменной площадке, в бессильной злобе теребя когтистой лапой сетку. Охота на сбежавшего льва закончилась.

      Филипп решил выдвигаться обратно сразу же после осмотра раненого легионера, лежавшего в луже крови во время поимки льва. Деций Траян, самый образованный среди охотников, освоивший среди прочего основы медицины, осматривал раны. Больше всего пострадала правая рука. До локтя она была разорвана, легионер потерял много крови, но он, к счастью, оставался в живых. Меньше пострадала грудь, расцарапанная стальными когтями. Хоть пострадавший и был жив, но представлял собой страшной зрелище. Он лежал на руках Деция, весь окровавленный до пояса. Полностью придя в себя и отдохнув, он отполз к основанию скалы и сел.

      - Ты сможешь идти сам? – спросил Филипп, опустившись рядом. – Нам придется вести льва, важен каждый человек, чтобы удержать его, если вдруг забесится.

      - Да. Я смогу пойти сам. Рука почти не слушается меня, но ноги целы. Я дойду сам.

      - Хорошо. А сейчас пей. Тебе нужно набраться сил перед походом. - Филипп протянул своему подчиненному свою флягу с водой.

      - Сколько нам идти обратно? – обратился к префекту претория Деций Траян. – Если будем идти снова два дня, то он может погибнуть от слабости.

      Филипп посмотрел в сторону щафранно-желтой пустыни с редкими тусклыми озерками.

      - Если будем идти быстро, то за день дойдем до лагеря. Он парень сильный, дойдет. Запасы воды, если что, мы запросто можем пополнить в местных озерах. Дикие птицы пьют здесь воду и живут по сто лет без болезней, как рассказывал мне отец. Быть может, и он от нее поправится, свои раны залечит. – похлопал Филипп легионера по здоровому плечу.

      Обратно шли как можно быстрее. Шли не останавливаясь, в надежде дойти до лагеря августа Гордиана до наступления ночи. Впереди быстро шагал Филипп, по следам его легионеров, оставленными днями ранее, а за ним спешили Деций и легионеры. Раненого легионера Филипп заставил идти возле него и Деция, чтобы оценивать время от времени его состояние. Позади них шествовали два вооруженных легионера, для пущей защиты их командования. В хвосте группы остальные легионеры волокли связанного в сетях пойманного льва, стараясь успевать за префектом претория. Огромный лев спокойно лежал, опутанный сетями, и его передняя лапа забавно торчала из прорехи и волочилась по песку и земле. Сейчас зверь выглядел странно-умиротворенным, будто бы смирившимся с судьбой. Быть может, в нем была гордость за этого подобного ему аравийца, его выследившего и победившего. И правда: бодро шедший впереди всех Марк Филипп, в широком, шуршащем при каждом тяжелом шаге военном плаще, подпоясанный старым отцовским мечом, напоминал большого матерого льва, хозяина всей земли.

       Вернулись в лагерь императора вечером, как и ожидал глава преторианцев. Недалеко от лагеря раненый легионер, и так проделавший большой путь на своих двоих без остановки, совсем ослаб. Филипп боялся что он не дойдет и приказал двум легионерам-охранникам (из филипповой претории) нести ослабшего, но тот сразу отказался. Легионер выпрямился, сжал меч и ускорился, несмотря на тяжелое состояние. Он шел наравне со всеми, к раскинувшемуся на горизонте лагерю, озаряемого последними лучами красного восточного солнца. Филипп был горд, зная, что командует такими упорными, самоотверженными людьми, как этот растерзанный львом солдат. С ними, хранителями империи и Рима, он готов был идти во все земли, и даже стать самим императором.

       Войдя в лагерь, группу охотников встретили императорские войска, дружно приветствуя Филиппа, великого полководца и охотника. Отведя раненого к войсковым врачам, Филипп немедленно отправился к шатру Гордиана, быстрым шагом идя сквозь металлические толпы ликующих солдат. Молодой август был у себя, развлекаясь на персидском ковре с маленьким ручным леопардом. Совсем недавно он совещался с военными трибунами, и ему уже донесли, что префект претория Марк Юлий Филипп возвращается в лагерь. Филипп вошел в пурпуровый шатер и предстал перед императором.

       - Как ты и желал, август, я привел сбежавшего с охоты льва. Если хочешь, можешь посмотреть на него. Он стал совсем спокойным.

       Гордиан, миновав префекта претория, откинул пурпурный полог шатра наружу и сразу же столкнулся со связанным львом, удерживаемого людьми Филиппа. Лев, чувствуя скопление вооруженных людей вокруг, начал бесится в сетях, еще сильнее путаясь в них.

       - Бедняга весь запутался, он точно не вырвется. Августу не нужно его бояться, подойди к нему ближе. – Филипп вышел из освещенного пурпурным светом шатра, приближаясь ко льву. Маленький леопард на ковре гневно фыркал и залез под столик, заваленный письмами к императору.

       Молодой император не боялся диких зверей, даже самых опасных, и подошел к груде сетей со львом.

       - Какой красивый, огромный лев! Но когда он сбежал от меня и моих людей он выглядел крупнее, чем сейчас. Отнесите его в клетку и уберите эти сети, он явно затомился и хочет избавиться от них. – Гордиан еще ближе приблизился к зверю и собрался погладить его пульсирующую спину, но глава преторианцев остановил его.

       - Не советую августу гладить его и щупать. Все таки, он не котенок и не маленький леопардик, чтобы его тискать и катать по полу. Посмотри на его клыки: если вцепится ими в руку или ногу, то точно раздерет в клочья. Он уже успел покалечить одного из моих легионеров. Он сейчас у врачей с растерзанной рукой и плечом. Если августу угодно, я могу показать его, и мы все убедимся, как лев играет клыками и когтями.

       - Нет, не надо. Меня еще ждут письма персидских посланников из Ктесифона и от наших римских друзей, консулов Поленния и Эмилиана. Позаботьтесь лучше о льве, кормите и поите его. А ты, Филипп, пока что свободен. Благодарю тебя за славное дело.

       Филипп поклонился императору.

       - Я рад служить тебе, август, и готов помочь тебе в любом деле. Прошу простить меня, август, если мои слова показались тебе высокомерными и насмешливыми. Я лишь хотел обезопасить тебя от страшного зверя, а он может все, даже когда связан.

       - Я понимаю, и не сержусь на тебя, Марк Юлий. Меня ждут дела, и я оставлю тебя.

       Префект претория снова поклонился своему августу. Император Гордиан скрылся внутри своего шатра, и его легкая тень растворилась внутри теплого пурпурно-алого цвета.

       Филипп вернулся к льву и велел отнести его в заранее подготовленную клетку, где его распутают и постараются как можно быстрее сбежать от все более злого хищника, оказавшегося в враждебной обстановке. Филипп помогал своим преторианцам нести льва, но все свои мысли он обратил к Гордиану, совсем молодому императору, едва управлявшегося с доставшимися от отца и деда империей и легионами.


       Филипп вспоминал эти события, будто они вчера произошли. Но с тех пор прошло уже несколько лет, и сейчас, сидя в затененном пульвинарии, в окружении семьи, сенаторов и преторианцев, он смотрел на того самого льва. За прошедшие годы лев еще больше заматерел, и стал совсем огромным. Он носился в тени под императорской ложей, преследуя стремительно убегающих оленей, которых становилось уже все меньше и меньше. Последних антилоп леопарды разрывали и доедали под сенью африканских деревьев. Наевшиеся львы под горячим солнцем стали ленивыми, и недоеденные останки коней валялись на песке, в свернувшейся от жары крови. Последние травоядные успешно прятались в темных зарослях, прячась от хищников и гудящих зрителей. Римскому народу, празднующему сегодня свою тысячелетнюю вечность, уже наскучило смотреть на звериную беготню среди растительности; тем более, зверей оставалось все меньше и меньше. Время от времени собравшийся народ тихо гремел на трибунах, в ожидании знака об окончании африканской охоты, но при очередном нападении хищников вновь радостно шумел, довольный расправой.

       Из всех хищных зверей на арене любимцем толпы стал лев императора, с особой свирепостью преследовавший оленей, при этом не убегая далеко от ложи императора. Царственный лев за все время африканской охоты убил восемь антилоп, четыре лошади и случайно свернул шею дикому ослику, неосторожно оказавшегося поблизости от льва. Заметив что из зверей остались практически одни львы и леопарды, Филипп позвал к себе префекта Симония:

       - Моего льва загоняйте уже в виварий, пора уже. И увезите во дворец. А затем выгоняйте венаторов и остальных зверей. Смотрите: римляне уже заскучали, у них праздник, а их заставляют смотреть как свора львов гонит хромую лошадь.

       Префект города с поклоном удалился. Филипп, выступивший организатором тысячелетних игр, еще при объявлении в Сенате о проведении праздничных игр в городе заявил, что пойманный им лев, гордость его зверинца, будет участвовать в африканской звериной охоте, и только. В следующих играх лев уже выступать не будет. Чтобы объяснить свое решение, император привел в зал заседания четырех осужденных преступников, а за ними и льва в окружении отборных преторианцев. Объяснение длилось не более двух минут. За это время лев Филиппа растерзал всех преступников, прямо на глазах у сенаторов, спрятавшихся на верхних трибунах. Император сидел ниже, на обычном сенаторском месте. Так он дал понять, что участие его льва будет не то чтобы опасным для всех, а просто ненужным: ведь никому не хочется, чтобы один лев, пусть и такой большой, быстро убил и разорвал всех сразу, лишив народ длительного роскошного зрелища.

       На арене появилась куча рабов и нанятых служащих, вооруженных пиками и ловчими сетями. Пока одни поспешно убирали деревья и кусты, другие гнали спасшихся антилоп, оленей и лошадей к входам подземелий. Сложнее было поймать и увести львов и леопардов. Обычная уборка арены от декораций превратилась в дополнительное зрелище: потревоженные, перевозбужденные от недавней охоты и добычи хищные кошки порой бросались на особо ретивых рабов, к искренней радости толпы. Зверей отгоняли пиками, запугивали раскинутыми сетями. Когда убрали всю растительность с арены, рабы и служащие встали в плотный ряд, выставив перед собой пики, загоняя животных в раскрытые чернеющие ворота зверинца амфитеатра. Всех зверей увели с арены довольно быстро, не дав празднующему народу утомиться. Отдельно вышла маленькая команда самых сильных служащих, из числа венаторов, уведшая льва императора. Следующая группа рабов чистила песок от крови и остатков добычи хищников, не спеша унося несъеденные длиннорогие головы, тонкие ножки антилоп и бесформенные неопознанные куски мяса. 

       После большой приборки появилась новая группа рабов и разошлась по всей арене. В праздничных одеждах, каждый держал в руках дорогие сосуды с благовониями, окуривая ими весь амфитеатр от звериного духа. До засыпающего от духоты Филиппа быстро долетели запахи розовой воды и ладана, быстро пробудившие августа резким приторно-приятным запахом. Праздничный амфитеатр постепенно превращался в лавку торговца мелкими скляночками и флакончиками, о чем тихо шептались императорские преторианцы.

       Очищенная арена опустела, выглядела она как в самом начале игр. На ней никто не появлялся, и окуренный дорогим мускусом народ начал сотрясать нагретый всесильным солнцем воздух. Для удобства римлян, пока убирали арену от зверей и того, что от них осталось, матросы императорского флота засуетились и натянули тенты над полностью забитыми зрительскими рядами. Стоявшие на самом верхнем ярусе амфитеатра с самого начала праздника, матросы следили за людьми префекта Симония, велевшие ждать условного знака. Дождавшись знака, они, негромко ругаясь, быстро выполнили возложенную на них великую задачу спасения народа от досаждающих лучей солнца, и теперь отдыхали в тени. Растянутые тенты были окрашены в пурпурный цвет, в честь императора Филиппа и его семьи; пропуская солнечный свет сквозь себя, они стали еще более пурпурнее, окрасив песок у зрительских мест в темный кровавый цвет. 

       Наконец, из всех входов в подземелья, на обновленную арену вывалились бестиарии, все разом. Сотня человек, практически без одежды, и, в отличие от венаторов, абсолютно безоружные. Большую часть бестиариев Филипп распорядился взять из государственных тюрем из числа осужденных на казнь преступников, другая часть состояла из добровольцев, решившихся выступить на играх за обещанную высокую награду от императора. Бестиарии держались как можно ближе друг к другу, в предчувствии скорого начала страшной, изнуряющей игры.      

       Когда люди перешли к середине арены, из подземелий молниеносно выскочили участники прошлого зрелища, львы и леопарды. Не насытившись пойманными оленями и антилопами, они свирепо разглядывали людей, страшась подходить к ним близко. Хищники медленно бродили вдоль барьера арены, утробно рычали в стороны венаторов, и постепенно подходили мягкими лапами к ним. Еще не успели последние леопарды выйти на арену, наружу вырвалось под бурные рукоплескания народа великое множество диких гиен из императорского вивария. Гиены мгновенно разбежались по всей арене, ловко избегая львиных лап. Следом за ними вышли неестественно огромные волки, пойманные легионерами в германских лесах. За волками выбежали дикие быки, сразу привлекшие к себе внимание львов, и последним из зверинца выгнали тяжелого африканского носорога, специально выловленного для тысячелетних игр. Перед бестиариями стояла задача победить всех зверей голыми руками, без любого оружия. Но сотня людей против стай диких животных были полностью беспомощны, и борьба людей и животных на радость публики быстро превращалась в безжалостную охоту на людей, как самых слабейших.

       Носорог тяжело сопел, повернув плоскую широкую морду к бестиариям. Округлые бока африканского гиганта раздувались, коротки ножки погрузились в пурпурный песок. Маленькими глазки, как у римского богача, спрятались в складках толстой шкуры. Носорог внешне выглядел вполне спокойным, даже застенчивым, не знающим, что от него нужно всем собравшимся людям. Зато львы и леопарды, выгнанные на арену после обильной еды с охоты, бешено подбрасывали песок в воздух, и из алого он превращался в божественный золотой, как солнце и деньги. От накопившейся злобы они накидывались друг на друга, и лишь драки между собой удерживали хищников от маленькой кучки людей, стоящих под солнцем в центре арены. Дикие гиены и волки, еще более злые, сразу устремились к обреченным людям, но нападать пока еще не решались. И бестиарии, и звери, и тем более толпа ждали момент, когда кто-нибудь решится атаковать первым. Долго ждать не пришлось: один из бестиариев, отгоняющий особо настырную гиену, бросился в нее песком, и та наконец то вцепилась в ногу несчастного. Наверху, на зрительских местах, раздались облегченные крики.

       Разозлившаяся гиена повалила бестиария на песок, вгрызаясь в его ногу. На помощь ему побежали его товарищи, но сразу же столкнулись с подбежавшей смешанной стаей волков и гиен. Животных в подземельях не кормили уже пару дней, и сейчас, оказавшись на арене, готовы были наброситься на кого угодно. Хищники метили в ноги, или набрасывались всем телом на людей, хватая за горло. За считанные минуты центр арены превратился в кровавую схватку, в которой предсказуемо побеждали волки и гиены.

       Большая группа людей, оставшаяся в стороне от бойни, решила действовать сразу. Они погнались за дикими быками, в надежде одолеть их совместными усилиями. Быкам, помимо людей, приходилось хуже всего: на них нападали и львы, и леопарды, и волки; отбиваясь от них, быки становились все злее и злее. Рогатые головы опустились к песку и приготовились атаковать людей, едва они подбегут ближе. Крупный черный бык с белой полосой на хребте немедленно атаковал самого отчаянного бестиария, подкинув длинными рогами в воздух, как детскую куклу. Прежде стремительно бежавшие бестиарии сейчас падали на колени под тяжестью бычьих ног, и падали в песок со сломанными конечностями и ребрами.

       Львы, отстав от быков, избрали новыми жертвами десяток людей, которых поймали сразу же. По всему амфитеатру раздавались дикие вопли несчастных; казалось, так могут кричать кони, быки, но только не люди. Толпа от жутких криков бесновалась, ее кровожадные мечты потихоньку становились реальностью. Убиваемые так громко орали, что их крики, должно быть, слышала другая толпа, собравшаяся в театре Помпея на праздничных представлениях. Их слышали жрецы в капитолийских храмах, приносящие богатые жертвы великим богам. Их слышало золотое солнце, от жертвенного дыма раздувшееся и задержавшееся в небе посмотреть на столь жуткое убиение людей.

       Невольных борцов с животными становилось все меньше и меньше, а добровольцы уже давно прокляли день, когда они увидели гору золотых монет и немедленно согласились участвовать в играх. Гиены и волки успешно расправились с маленькой группой бестиариев. Не доев их остатки, вымокнув в крови, они кидались на новых жертв. Обезумев, они ползли к пирующим львам, просовываясь между их лап к растерзанным внутренностям. Отвлеченные от обильной трапезы, львы переключились на непрошенных гостей, дополнив свой праздничный обед самыми смелыми гиенами. Такое разнообразие львиной пищи не пришлось по душе Филиппу, который изъявил желание сохранить на играх как можно больше зверей для личного вивария. Поэтому сейчас он хмуро созерцал убитых гиен, а Филипп-младший донимал свою маму, тыча пальцем в ближайшего льва:

       - Мама, смотри, какая смешная голова гиены у льва в пасти!

       - Скорее уродливая. - ответила Марция и повернулась к мужу. - Марк, быть может, ты позовешь дрессировщиков и они разнимут зверей? Сколько ты носился по пустыням, сколько крови пролил, чтобы поймать их? Вот вот они убьют друг друга, и ты опять пойдешь ловить их, рискую жизнью. Ты отправишь венаторов и дрессировщиков на арену? 

       - Нет, Марция, все это лишнее. Пусть львы забавляются. Слышишь, как римляне ликуют и радуются, видя людские и звериные кишки и слушая их крики? Все четыре года они были недовольны мною, так пусть сейчас народ будет рад мне. Счастливые, они пойдут за мной в любую страну, нападут на любого врага, и пусть сейчас погибнет несколько гиен, чтобы потом римляне шли за мной.

       Филипп, взглянув с высоты ложи на то, что осталось от гиен, продолжил:

       - А зверей, к счастью, везде полно. Веками во всех амфитеатрах, во всех городах зверей тысячами показывали, убивали, а их в лесах и пустынях все так много, как и раньше, и никогда они не исчезнут.

       Под палящим солнцем звери заканчивали расправу над людьми. Быки отстали от побежденных бестиариев и отбивались от волков, растерзавших десяток человек. Львы и леопарды не спеша доедали последние остатки. Единственным, кто мирно стоял у барьера арены, был носорог, равнодушно наблюдавший за беснующимися гиенами и умирающими людьми. Но и его не оставили в покое. Львы, уже доев кровавую добычу, заметили исполина и решились атаковать его. Потревоженный носорог сразу же бросился на обидчиков, раскидав несколько больших львов в стороны. Несмотря на короткие ножки, африканский гигант очень быстро побежал в середину арены, подальше от восторженных воплей обрадованной толпы прямиком к последней маленькой группке бестиариев. Не ожидавшие такой прыти от носорога, люди стояли в песке как вкопанные, зачарованно глядя на несущуюся сероватую гору с рогом. И лишь когда он оказался в опасной близости, люди резко разбежались в разные стороны. Успокоившийся носорог мгновенно остановился, тяжело дыша. Разбежавшиеся люди оказались в большой опасности: по одиночке с ними могли быстро расправиться. Каждый из них оказался в гуще зверей, посреди кровавого песка и обломанных костей. Всем было понятно, что представление с бестиариями очень скоро закончится. 

        Носорог, стоящий в центре мясного кровавого хаоса, вглядывался в диких быков. Те держались на почтительном расстоянии от носорога, сердито обмахиваясь хвостами-кисточками, как у занавесей в императорской ложе. Внезапно серый гигант сорвался с места и устремился к большому черному быку. Рогатый убийца не стал убегать, а лишь резво развернулся головой в сторону нападающего. В следующее мгновение носорог протащил быка по песку, попутно затоптав двух львов, неудачно решивших напасть на быка сзади. Своры волков и гиен разбегались в стороны от бушующего гиганта, издалека грозно рыча на него. Носорог кидался на всех, кто оказывался рядом с ним. За считанные минуты он тяжело ранил еще несколько быков, уничтожил пятерых львов и пропасть случайно попавшихся под ноги гиен. Он успешно отбивал нападения самых свирепых хищников, и с легкостью поднимал рогом вверх, к восторженной публике, своими воплями еще сильнее раздражая зверей. В пылу звериной битвы никто не заметил, что людей, бестиариев, которые, по идее, были главными героями представления, уже больше нет. Их обезображенные тела лежали в песке, почти полностью засыпанные. 

       Убедившись, что животные начали убивать друг друга, Филипп велел передать двум сотням венаторов приказ загнать всех, кроме носорога, обратно в подземелья. На арену выбежала сразу все двести охотников, с копьями, мечами и сетями в руках. От вида знакомых им вооруженных охотников хищники немного успокоились, прекратив бойню. Волков и гиен били мечами плашмя и тащили в подземный зверинец. Львов тыкали копьями и забрасывали сетями, а особо злобных, пытающихся напасть, охотники всем скопом били палками. Из пестрого множества диких зверей осталось лишь пятнадцать львов и леопардов, двадцать волков, девять гиен, один бык, благоразумно державшийся подальше от битвы, и непобежденный носорог. Император Филипп решил оставить его на арене, чтобы дать народу подольше насладиться видом диковинного зверя, уже давно не виданного в Риме. Носорог теперь был снова спокоен и тих, когда венаторы увели всех выживших животных с арены. К нему вышло несколько служителей амфитеатра под охраной преторианцев, неся с собой лиловое покрывало. Венаторы приняли покрывало и накинули на спину носорога. Накрытый императорской лиловой тканью с золочеными краями, носорог выглядел еще величественнее, и бестиарии повели его вдоль барьера, дав все еще буйной толпе получше разглядеть исполина. Римляне склонялись вниз с барьера, пытаясь дотянутся вытянутыми до предела руками до спины животного, медленно шествующего под охраной преторианцев и охотников. Носорог с неожиданным спокойствием, достойным императора, прошел всю арену, под криками подобной зверям толпе, еще не успокоившейся после зрелища.   

       Битва людей с животными длилась недолго, но казалось, что прошла вечность с того мига, когда гиена цапнула ногу бестиария. Пустеющую арену снова прибирали и окуривали, чтобы выветрить последние напоминания о кровавой игре. Рабам пришлось наносить новый чистый песок поверх едва вычищенного старого, пропитавшегося кровью и разлагающимися на солнце внутренностями. В их темных руках белели кучи костей. С арены уносились длинные куски ребер с остатками алого мяса, неразгрызанные бедренные кости и человеческие головы. Бывших людей рабы выносили в служебные помещения как мусор, готовясь скоро сжечь.
 
       День перевалил за полдень, и солнце в слегка потемневшем небе ярко освещало амфитеатр императоров Флавиев. Настало обеденное время, и Филипп велел префекту города начать раздачу римлянам разнообразных подарков. На арену вышли те самые работники в праздничных одеждах, утром кидавшие в толпу юбилейные монеты императора. Сейчас же, после занятных и очень увлекательных представлений с животными и людьми, они раскидывались подарками от самого августа. Большая часть подарков была съедобна; служители на драгоценных блюдах разносили различную снедь: дорогой пшеничный хлеб, любимую простым народом кровяную колбасу, недоступные некоторым спелые фрукты невероятных цветов и размеров. Все это раздатчики щедро швыряли в народ, и он жадно принимал императорские дары. Более состоятельным римлянам раздавали более щедрые подарки. Раздатчики ходили среди них в первых рядах и аккуратно бросали им шарики-тессеры с начертанными на них названиями подарков, которые после игр можно получить во дворце на Палатине. Кому-то попались тессеры с разным ценным добром, а кому-то попались с львами и леопардами: Филипп решил отдать нескольких зверей, не особо проявивших себя в охоте, в частные руки, чтобы избежать излишних трат. Все эти дары ждали новых хозяев после представлений, а сейчас народ попроще наслаждался дармовой едой, летящей прямо на их головы. Сочащиеся пьянящим, липким соком фрукты и острая жирная колбаса источали тяжелый съестной дух в знойном воздухе, привлекая в амфитеатр полчища мух. Пирующий императорской едой народ лениво отмахивался от крайне назойливых насекомых, размахивая руками с зажатой в жирных пальцах едой. Мухи приняли такие жесты как приглашение к обеду и атаковали недовольных едоков еще сильнее.

       Филипп со всем окружением тоже удалился на обед, более богатый, чем та разбросанная толпе еда, наспех приготовленная рано утром перед играми. На арену сурового вида воины выбросили бревна и десяток людей, спешно привязывая их к каменным столбам и обкладывая разрубленными бревнами. Так во время перерыва император решил показать публичную казнь осужденных на смерть преступников, для услады народного обеда. Однако сам император и его приближенные тактично удалились отдохнуть и поесть, подальше от шумной толпы и мерзостно-сладкого запаха фруктов. Обеды у Филиппа просты: всем подали хороший белый хлеб, холодную розовую ветчину из Галлии, а также множество мелкой дичи и подслащенное холодное вино. Все ели в странном торжественном молчании, словно вместе с едой проглотили все слова. Где-то вдали они слушали гудение толпы и вездесущих мух, добравшихся и до императорского обеда. Филипп ел сидя, рядом с Марцией, задумчиво жуя тяжелыми челюстями мягкий хлеб. Время от времени он поглядывал в сторону маленького Филиппа. Возле мальчика уселся юноша из лупанария, вертевший по сторонам своей кудрявой головой, с ввитыми в них розами, мешая сосредоточиться и необоснованно раздражая вообще своим присутствием, тем более рядом с сыном. 

       Филипп ел неохотно. Он постоянно чувствовал вездесущий сладкий запах с открытой арены, напоминающий запах тления. Едва взяв большой персик с серебряного блюда он положил его обратно, опять вспомнив запах фруктов, доводящий до тошноты. Заметив, что император плохо ест, приближенные перестали есть. Вся недоеденная еда покоилась на серебре, приманивая к себе все больше и больше мух. Филипп раздражался все больше и больше. К нему обратили взоры все присутствующие, кроме продолжившего есть сладкое маленького Филиппа. Не привыкший к пристальным взглядам император отвернулся от обращенных на него молодых выбеленных и старых морщинистых лиц, и прислонился к жене. Левой рукой он приобнял сына, словно защищая его от всех собравшихся и особенно от расположившегося рядом юноши с розами. Молчание внутри императорской галереи и тихо жужжание мух медленно убаюкивало Филиппа и всех остальных. Император снова чуть было не погрузился в воспоминания, но его внезапно кто-то сзади тронул. Филипп встрепенулся.

       - Что? – резко спросил он, обернувшись. От громкого голоса, резавшего обеденную тишину, все вскочили. Сзади стоял Деций Траян. 

       - Август, пора возвращаться на праздник. Солнце уже уходит, все подарки розданы, как ты и велел. Пока мы все будем медлить за обедом, народ уже все доест и потребует новых представлений.

       - Так пусть доедают как можно скорее и смотрят дальше, раз того хотят.

       Филипп вскочил и вернулся на трибуну над ареной, затененную пурпурными занавесями. Высунувшись из трибуны, явив себя всему народу, он махнул рукой трубачам. При виде императора народ в сотый раз начал приветствовать своего повелителя, сытыми утихшими голосами прославляя его щедрости и заботы. Народный голос заглушил резкий визг медных труб, готовящий зрителей к новому представлению. Казнь преступников во время обеда уже давно закончилась. Уже убрали истлевшие остатки костей с арены и несгоревшие бревна, и арена готовилась принять новых счастливчиков.

       Все императорское окружение, под надзором Деция и преторианцев, вернулось на трибуну и заняло свои места. Филипп тяжело опустился в свое кресло, рядом с Марцией и маленьким Филиппом. Вид наевшейся римской толпы, вполне искренне славящей своего императора, бесил Филиппа. Сейчас он вспоминал об императоре Тиберии, жившем давно, о котором ему рассказывал во время лагерного досуга ученый Деций. Тот давал народу праздничные торжества всего два раза за свое долгое правление, и Филипп мысленно одобрял его решения, решив не говорить об этом вслух, чтобы не пугать придворных: память о притеснениях нелюдимого императора была еще жива в сердцах и умах сенаторов и ближайшего императорского окружения.

       Не успели трубы смолкнуть, как на арену вышло великое множество странных вооруженных воинов. Под неистовые возгласы толпы они прошли через центр пустой арены к императорской трибуне, представ перед возвышающимся над ними Филиппом. Воины все вместе, металлическими голосами громко приветствовали своего августа, обещая биться ради императора и римского народа. То были долгожданные народом гладиаторы, которых Филипп решил показать народу только после всех звериных игрищ. После боев зверей со зверями и битвы людей против животных народ должен был узреть битву людей против людей.

       К гладиаторским боям Филипп и его помощники подошли с умом. На юбилейных играх участвовала тысяча бойцов, отданная всеми ланистами праздничного города. Каждый из этих профессиональных убийц символизировал один год истории Рима, наполненной за тысячу лет морями крови и золота. При этом тысяча гладиаторов удобнейшим образом делилась ровно пополам, и поэтому ожидалась не беспорядочная свалка бьющихся людей, а гармоничное сочетание бойцов по всей арене.

       Перед Филиппом предстало несколько рядов гладиаторов. Первыми стали любимцы народа мурмилоны-спатарии, мало похожие на воинов. Обнаженные тела, защищенная золоченым доспехом правая рука с мечом-спатой. Место головы занимал странный шлем, увенчанный морской рыбкой, водянисто сверкающей на уходящем с арены солнце. За мурмилонами высились их враги – фракийцы, более защищенные, с ужасными кривыми кинжалами. Задние ряды состояли из гладиаторов не столь популярных и известных. Закутанные сетями и с торчащими из них трезубцами ретиарии; охотники на ретиариев, секуторы; их общие противники гопломахи и невиданные уже много лет свирепые димахеры, завешанные сетчатой кольчугой и с двумя мечами сразу. Все вместе они производили впечатление разношерстного сборища, кое-как собранной армии солдат. Но в отличие от солдат, гладиаторы умели только выступать на арене друг против друга, бессильные за ее пределами, в огромном мире реальных опасностей и совсем других игр реальной жизни.

       Гладиаторы рассредоточились по всей арене, окруженные неистовой толпой, собравшейся с силами после обеда и требующей продолжения потрясающих зрелищ. Сразу же бойцы разбились на пары, готовые к лютым сражениям. Филипп сидел в мягком кресле, закрывшись от арены и шумного народа длинным списком. Накануне праздника он и специально отобранные помощники из рядов сенаторов, знакомые с ланистами римских школ, составили подробный сценарий юбилейных гладиаторских боев. Прописали вооружение каждого бойца и каждый их выпад. Сейчас император следил за разбившимися парами, сверяя со списком верность их расстановки. Углубившись в список, он не заметил, как бои уже начались.

       Выставленные пятьсот пар бойцов мгновенно начали обмениваться резкими ударами. Фракийцы агрессивно атаковали мурмилонов, ловко защищающихся щитами и ответными ударами мечами. Секуторы, как огромные хищные рыбы, нападали на рыбаков-ретиариев, пытаясь нанести рану коротким мечом в нижнюю часть живота. Ретиарии успешно отбивали нападения врагов, выставляя против них трезубцы и грозя сетью. Битва продолжалась уже минут десять, но странным образом еще никто не погиб. Более того, никто не получил даже малейшей раны. Толпа, с живым интересом следившая за каждым движением гладиаторов и, не увидев ни одного убитого, начала недовольно бухтеть. Тогда гладиаторы продемонстрировали свои мечи и кинжалы, выставив их вверх, под золотые солнечные лучи. Увидев, что их острия сточены и абсолютно тупы, обманутая толпа снисходительно выдохнула, довольная таким поворотом. После этого люди Филиппа выдали гладиаторам остро наточенное оружие, и император, в соответствии со списком, с вершины пульвинария объявил о начале настоящего боя.

       Едва прозвучал пронзительный визг всех труб амфитеатра, как бойцы яростно атаковали друг друга. Уже с начала боя появились первые погибшие. Фракийцы, с болтающимися страусиными перьями на шлемах, успешно били врагов-мурмилонов, и десяток мурмилонов из самой популярной когорты гладиаторов уже погибли от тяжелых кривых кинжалов. Ретиарии забрасывали своих рыбьих врагов сетями со свинцовыми грузиками, порой поражая их точными ударами коротких клинков, спрятанных в доспехе левой руки. Иногда секуторы ловили сеть в свои руки, и ретиарии молниеносно отрезали сеть от себя махом клинка, выставляя его против агрессивных врагов. Загадочные димахеры нападали на всех, кроме ретиариев – самых презренных в народе бойцов. Большинство из них нападали на грозных гопломахов, пытаясь тяжело ранить их сквозь щели в доспехах и точным быстрым махом меча выбить их рук копье. По всей арене стоял сухой треск разбиваемых щитов, режущий ухо лязг металла о металл, бешеные вопли раненых гладиаторов и звериные крики разгоряченной толпы. Зрительские ряды кипели как штормовое море, и народ готов был вывалиться через барьер на арену на помощь своим любимым мурмилонам или фракийцам. С самых высоких рядов бьющиеся гладиаторы казались не сплошным живым месивом, а удивительно гармоничным зрелищем сражающихся на одинаковом расстоянии друг от друга пар бойцов. 

       От тысячи гладиаторов через четверть часа осталось всего десять. Оставшиеся мурмилоны схватились в ближнем бою на кинжалах с фракийцами. Все ретиарии уже погибли, и секуторов атаковали димахеры, сражающиеся одновременно с недобитыми гоплихтами. Среди металлических трупов последние гладиаторы встретились в последней битве. Пара взмахов мечами от димахера – и рука секутора, победителя ненавистных ему рыбаков, упала на побуревший от крови песок, между павшими товарищами. Удар мечом – и гладиатор убит, на радость толпе и в полном соответствии с планом императора. После серии ударов погибли все оставшиеся секуторы, павшие в песок как оглушенные морские рыбины на дно лодки. Гопломахи, лишенные копий, пали от двумечных гладиаторов, успев сразить двоих короткими кинжалами. Фракийцы уверенно побеждали мурмилонов. Любимцы народа падали последними, насквозь прошитые кривыми клинками. Когда на арене осталось пятеро бойцов, Филипп со своего места наверху махнул рукой, и трубы снова перебили лютые завывания народа: бои закончились.   

       На арену, маленькое поле боя, вышли судьи и служащие. Медленно продвигались к оставшимся в живых гладиаторам, ступая по узкой полосе очищенного от трупов влажно-бурого песка. Под нескончаемый поток рукоплесканий счастливых зрителей судьи вручили бойцам золотые пальмовые ветви – подарок августа. Сам август поднялся со своего места в пульвинарии, окинув взглядом оставленных в живых по его сценарию гладиаторов и давая народу шанс снова лицезреть своего императора, хозяина игр. На шлемах гладиаторов сияли серебряные цифры, которые самые внимательные зрители успели заранее заметить. Награждая каждого, судьи в белоснежных тогах, неуместных среди грязного песка и мерзкой свертывающейся крови, выкрикивали народу каждую цифру с шлема, объясняя ее. Первый под номером "I" – символ первого года Рима, его родителя и начала великого пути. Второй выступал под номером "DLII" – то был год мира между Римом и Карфагена, ожидаемого всеми предками нынешних римлян. Третий был образом года разрушения величественного Карфагена, четвертый – начала правления Октавиана Августа, а пятый – год подписания мира Филиппа с персами и его прибытия в Рим как нового императора. Не более чем за час Филипп показал римлянам их тысячелетнюю историю. Историю, возвышающую к сиянию славы воинов и августов, и опрокидывающую вниз, прямо в песок, смешанный с кровью. Историю, где есть место великим подвигам героев и злодеев, но нет места безликой живой массе толпы. Толпа существовала как свидетель многих великих событий, и сейчас она приветствовала гладиаторов, шедших по убираемой арене, размахивая аплодирующему народу пальмовыми ветвями. На арену посыпались весенние цветы, падающие на железные шлемы разноцветным ливнем. Филипп и его семья направились к императорскому входу в амфитеатр, покидая первый день представлений, и за ними последовал весь императорский двор. Перед уходом императора арена превратилась в цветочное поле, покрывшее трупы гладиаторов – ничем не примечательные годы римской истории. Краснеющее от зрелищ солнце постепенно уходило, ярко освещая железные доспехи и шлемы, погребаемые среди гор цветов.


       Февраль. Знойная зимняя Персия. Злое палящее солнце в мрачном небе. В лагере молодого императора Гордиана III готовились к грядущему сражению с персами. После многочисленных мелких стычек армий римляне готовили большое сражение, решавшее, кто выйдет победителем в двухлетней войне. Каждый день, каждую минуту легионеры проходили учения под командованием полководцев. Больше всего забот было у префекта претория Филиппа. Помимо своих подчиненных, преторианцев, охраняющих августа, он занимался с одним из легионов, готовя его к решающей битве. С утра до вечера Филипп наблюдал за вверенными ему солдатами, тренировал их под тяжестью зимнего солнца. Целые дни префект претория проводил под солнцем, с непокрытой головой, а по ночам мучился головной болью. Молодой Гордиан вверил Филиппу подготовку легиона как опытному полководцу, уже не раз приносящего Риму победы в сражениях. И теперь, посвящая все свое время и солдатам, и подчиненным ему преторианцам, Филипп все больше убеждался в слабости императора и его неспособности вести легионы против персов. Все войско было распределено между наиболее известными полководцами, сам же Гордиан все больше времени отсиживался в императорском шатре и редко появлялся перед воинами. В редкие свои выходы молодой император шел среди большой группы тяжеловооруженных гвардейцев, отстраненно от своих же воинов.

       В такие моменты Филипп пытался высмотреть лицо Гордиана сквозь толпу в богатых доспехах. Префект претория не видел императора уже несколько месяцев. Обычно послушный Гордиан постоянно вызывал префекта претория к себе, обсуждая дальнейшие планы войны с персами. Филиппу очень хотелось увидеть лицо императора. Хотелось понять, что творится внутри молодого человека, в руках которого оказалась невероятная, уму не постижимая власть над людьми, но не реализуемая им. Подозрения у префекта претория вызывал Меций Гордиан, некий родственник императора, с которым он теперь проводил много времени. Филипп не помнил этого Меция среди военных. Как оказалось, родственник прибыл из Рима по приказу юного августа и был из числа сенаторов, и никогда не был на войне. Опасения, что далекий от военного дела человек своими советами помешает замыслам Филиппа и приведет к поражению в предстоящей битве, усиливались у префекта претория с каждым днем. А когда Гордиан при долгожданной встрече с Филиппом и прочими командующими назначил Меция в помощники к префекту претория и назвал его возможным преемником, Филипп решил взять дело в свои руки и пригласил Деция Траяна ночью к себе.

       Багровое, залитое кровью солнце растворилось за пылающим горизонтом, и на лагерь легла душная темнота. Как только стемнело, в шатер Филиппа вошли два человека. Первого, Деция, префект претория сразу же узнал; второй был ему неизвестен.

       - Я, кажется, просил тебя никого не приводить сюда. Ты же знаешь, для чего я позвал тебя. Наш разговор не для лишних ушей. – Филипп нахмурился, вглядываясь в лицо незваного спутника Деция.

       - Помню, я все помню, что ты просил прийти мне одному, Марк. Но этот человек нам будет очень полезен, уж поверь мне. Это Децим Симоний, сенатор, мой коллега. Прибыл недавно из самого Рима по моей просьбе. Он поклялся мне в верности и поможет нам наладить связь с Сенатом, в случае нашей победы. Верь ему, как мне.

       Филипп все это время продолжал разглядывать Симония. Гладкое лицо, с порезами от тупой дорожной бритвы. Очень светлые глаза под тонкими бровями, добродушно смотрящие на префекта претория сквозь полумрак. Филипп жестом пригласил нового товарища присесть.

       - Про меня наш друг Гай Деций, должно быть, тебе уже много рассказывал, раз оторвал тебя от сенаторских дел в Риме и прислал сюда помочь нам. Это Гай Юлий Приск, второй префект претория, мой брат. – Филипп указал на сидящего рядом с ним человека, скрытого во мраке.

       Деций молча кивнул Приску, своему давнишнему знакомому. Симоний коротко познакомился  с братом главы преторианцев. Приск, старший брат Марка Филиппа, много лет служил в армии и помогал своему брату в продвижении на высшие ступени с самого низа. Именно Гай Приск выхлопотал у императора Гордиана место второго префекта претория для Филиппа, пользовавшегося авторитетом у легионеров. Обладающий огромным влиянием на молодого императора, Приск предпочитал оставаться в тени, обсуждая с братом все важные вопросы.

       - Децим, ты нам будешь очень полезен в дальнейшем, поэтому слушай, что мы расскажем. Уже почти два года мы здесь, война с персами затягивается. Силы врага увеличиваются. Я боюсь, что наши победы очень скоро закончатся. Затеял все это Гай Аквила, префект претория, надеясь укрепить границы, да заодно захватить новые земли. Благодаря моему брату, коллеге Аквилы, мы сразу же одержали несколько побед, но Аквила решил идти дальше. Все мы чувствовали, что поход затянулся, а Гай Аквила тянет с наступлением, отсиживаясь в лагере. Однажды мы с братом узнали, что он задумал убить нашего августа Гордиана и Гая, дабы самому провозгласиться августом и устранить второго префекта, как человека лишнего и опасного. И вот, во время охоты в пустыне, когда Аквила собирался совершить убийство, мы загнали его вглубь пустыни и быстро убили его самого, подальше от глаз августа. Мы понимали, что убийством он внесет сумятицу в легионах, и вся военная затея будет испорчена. Убийство объяснили нападением сбежавшего льва, и август остался удовлетворенным этой причиной. Меня он, при помощи Гая, назначил вторым префектом. Все шло хорошо до того момента, когда из Рима прибыл какой-то Меций Гордиан, родственник августа, оказывающий на него огромное влияние. Наши с братом советы и планы августом ныне принимаются только после одобрения их Мецием. Молодой август более не подвластен нашим советам. Сколько это будет еще продолжаться, неизвестно. Скоро будет битва с персами, после долгих тренировок войска, и она станет последней в этом походе. Победа зависит от наших действий, и Меций, битвы видевший только в театрах и в книжках, погубит все наше дело. Надо действовать сейчас. Иначе будет поздно.

       В свете единственной свечи лицо Филиппа, склонившегося к столу, отсвечивало таинственным золотистым оттенком. Золотом светилась отросшая щетинистая борода. Черные глаза, с свечным огоньком в зрачках, доверительно смотрели в бледные глаза Симония.

       - Рискуем всем, что есть у нас. – продолжил Филипп. -  Нашими жизнями, жизнями воинов, да даже нашими семьями. Меня два года ждет Марция, и наши маленькие дети. У нашего Деция красавица жена и два сына, уже давно не видел их. Проиграем, все потеряем. Не только мы, но и римляне все.    

       - Поэтому мы придумали вот что. - внезапно подал голос Гай Приск, до этого молчавший в темноте. – Сегодня до рассвета мы Меция убираем. Такой человек нам не нужен. От него больше бед будет, чем пользы. Юный август совсем от рук отбился, ему тоже достанется. Первый шаг мы уже сделали – купили гвардию августа, поэтому как только явимся к нему, они нас пропустят. Остановиться уже никак. Задуманное надо делать как можно скорее, на кону победа Рима и жизни римлян. Как только встанет солнце, все уже закончится. Утром возьмем все правление на себя. Децим, я повторю слова брата, ты нам действительно нужен. После всего, что произойдет, ты отправишься обратно в Рим, чтобы заручиться поддержкой Сената. Сколько нужно времени, чтобы добраться до Рима?

       После секундного молчания Симоний ответил:

       - Примерно полмесяца пути, если очень спешить. Столько ушло у меня, когда Гай Деций попросил приехать к вам.

       - Это хорошо, нужно будет явиться к сенаторам как можно быстрее. Не бойся, друг мой, твое участие в нашем деле ограничится только связью с Римом. - Деций ободряюще похлопал по плечу посвященного в заговор Симония.

       Филипп снова приблизил заросшее лицо к слабому огню свечи, завершая изложение плана:

       - Сейчас спать не ложиться. Всю ночь бодрствуем, надо набираться сил.

       Он встал с места подле брата, подошел к пологу шатра и слегка откинул его. Холодный лунный свет пролился на заговорщиков, окрасив длинную бороду Приска в серебряный цвет.

       - Луна полная, хорошо светит. Будем освещать нам путь. Сейчас уже перевалило за полночь. Как только луна начнет приближаться к западу, выдвинемся к августу. А пока что подготовимся. 

       Всю ночь Филипп готовил своих преторианцев к перевороту. Решили, что Симоний останется ночью у Филиппа, и примет участие только утром, как посланец в Рим. Всю ночь в черном небе стояла большая чистая луна, осветившая лагерь ничего не подозревающего императора прозрачным светом. Все предметы в ночном свете приобрели необычные, потусторонние формы и цвета. Тишину порой обрывал холодный ветер и редкие крики хищных птиц.

       Луна бледнела, постепенно уходя к ледяному горизонту. Небо из угольного черного превращалось в фиолетово-багряное; как будто смертельно раненая луна спешила скрыться с небосвода, оставляя кровавые лужи. Преторианцы засуетились возле шатра своего начальника, ожидая его действий. Когда луна виделась далеким белым кругом в налившемся кровью небе, Филипп вышел к преторианцам и ждавшему его Гаю Приску. Первым делом решили избавиться от Меция Гордиана, по мнению заговорщиков, человека бесполезного и, более того, очень опасного для великого дела. Проникнуть к нему не составило особого труда: Приск с несколькими преторианцами проник к Мецию и ударил кинжалом в сердце. Обмякшее тело люди Приска положили на кровать из черной лужи крови, закрыв коврами. Руки Гая липли к пропитывающимся кровью коврам, и на всякий случай он закрыл их красными подушками. На очереди был молодой император.

        Филипп с большой группой преторианцев подошел к шатру императора Гордиана. Все свечи внутри погасли, и в шатре сквозь пурпурную ткань проглядывалась предрассветная темнота. Гвардейцы императора сразу же пропустили заговорщиков, уже получив от Деция обещанные им деньги, взятые Приском из императорской же казны. Филипп оказался в душной темноте, среди слабого духа ладана. Гордиан был сразу же найден – он мирно спал в резной кровати, накрывшись тонкими одеялами. Префект претория, подобный ночной тени, резко подлетел к кровати и в темноте наугад ударил неугодного августа мечом. В следующее мгновение Филипп подумал, что сделал это зря. Что-то останавливало его, удерживало от удара. Он уже привык к молодому Гордиану; он служил ему много лет и относился почти как к сыну. Но одновременно с симпатией к молодому августу Филипп чувствовал и постоянно увеличивающееся недовольство. Недовольство его полной беспомощностью во всех делах империи, его нарастающей нелюбовью к своим же солдатам и, в довершение всего, его отказом от верных советников и полководцев. И сейчас Филипп, на миг ушедший в себя после случайного удара, как будто очнулся. Гордиан мгновенно проснулся после удара, нанесшего ему легкую рану в плечо, и соскочил с кровати, замотанный в одеяло. Филипп поймал августа мощной рукой, подобной львиной лапе, и сразу же вонзил меч в его спину. Тонкое белое одеяло побурело, и Гордиан беззвучно упал в темноту, где днем был пол. Ворвавшиеся за префектом преторианцы набросились на тяжело раненого августа, терзая его тело кинжалами. К рассвету все кончилось.

        Огромное красное солнце поднялось с востока, освещая осиротевший лагерь. Гордиан погиб от ударов преторианцев. Меций Гордиан лежал под грудой одеял и подушек, насквозь пропитавшихся запекшейся кровью. Восходящий в красном небе багровый диск освещал римский лагерь, в котором ночью, при злой луне, сменился властелин империи.

        Солдаты, уже узнавшие о гибели Гордиана, окружили Филиппа и Приска. Чтобы успокоить всех, Филипп заявил, что август поздно ночью внезапно скончался от запущенной болезни. Эти же слова он велел Симонию передать Сенату, отправив его обратно в Рим в сопровождении группы преторианцев. Тело Гордиана уложили на наспех сколоченный из древесных отбросов помост, поставленный в императорском шатре. Труп натерли кедровым маслом, спасая от скорого разложения и полчищ насекомых, слетевшихся на тяжкий запах запекшейся крови. Меция перед рассветом унесли в пустыню, где закопали вместе с одеялами, превратившимися в мерзкую бурую массу.

        Филипп стоял возле убитого императора, отмахиваясь от солдат и мух. Красное солнце начинало пригревать, и легионы приветствовали нового императора:

        - Слава Марку Филиппу! Слава новому августу! Долгих лет жизни августу Марку Филиппу, великих побед и вечной жизни!

        Под повторяющиеся поздравления легионов из императорского шатра вышел Гай Приск. В руках он держал пурпурное одеяние, свисающее до земли, и драгоценную диадему, в лучах солнца сияющую зловещим блеском. 

        - Прими императорские знаки, Марк. Носи их с достоинством, помни о деле Рима и о тех, кто тебе помог стать августом. Не позорь их.

        Филипп взял императорские одеяния из рук брата. Легионы громко приветствовали нового августа, и над ними высились багрово-золотые орлы на значках. Войска готовы были идти под командованием Филиппа в последний бой римлян и персов уже прямо сейчас, едва он успел неуклюже облачиться в императорский плащ, сливающийся с цветом утреннего неба.

        Несмотря на старания военного гения императора Филиппа и Приска, несмотря на доблесть римских воинов, последнее сражение они проиграли. Персидская армия, воспользовавшись длительным отсутствием римлян, собралась с силами и подавила римские легионы благодаря своему численному превосходству. Новый император согласился на перемирие, надеясь как можно скорее отправиться в Рим. В окружении персидских солдат, Филипп и его военачальники стояли перед царем Шапуром, готовясь подписать мирный договор на условиях победителя. Благодаря хлопотам Деция и Приска они оказались не такими ужасными: римляне обязывались более не находиться у персов, отказаться от всех захваченных в походе земель, но дозволено было оставить уже давно захваченные страны. Император немедленно подписал договор и поспешно удалился. Обратно ехал он с прахом Гордиана в руках, которого велел с почестями кремировать в Церцессиуме. С ним император намеревался вступить в Рим, чтобы предъявить прах Сенату, поверившего в внезапную смерть бывшего императора и ожидавшего Филиппа в Риме. Двигаясь к Риму, Филипп оставлял всех своих родственников в захваченных землях, наделяя их большой властью, надеясь никогда не увидеть их в Риме. Приска он оставил на востоке верховным правителем местных провинций; Филипп начал опасаться могущества своего старшего брата и решил закрепить его подальше от себя. В Рим император вступил в окружении самых преданных легионов и в компании верного Деция Траяна, назначенного теперь префектом претория вместо брата.


        Солнце, пресыщенное жертвами из храмов, одуревшее от сладких курений, в краснеющем сиянии удалялось с неба. Первый праздничный день подходил к концу, наставало время ночных священных процессий и торжественных пиров. Император Филипп, вспоминающий смерть Гордиана, разлегся перед столом, в окружении пирующих гостей его палатинского дворца. Большой зал дворца переполнился горячей снедью. Гости императора лежали среди дичины из Фригии, огромных осетров с Родоса и сверкающих голубой чешуей тунцов, еще вчера боровшихся с рыбаками в открытом море. Пьяные беседы заглушал влажный треск раскрываемых устриц, собранных в далекой Британии. Ели устриц вместе с яркими фазанами из дикой Колхиды и бесчисленными жареными дроздами и голубями, выловленных в италийских лесах. От себя Филипп предложил знатным гостям одно из главных блюд его страны – большие куски приготовленных онагров, сразу же расхваченные пирующими. Людей не было видно из-за гор острых колбас и жирного мяса, привезенного в Рим из всех ближайших деревень. Дорогие фрукты давились под тяжестью пышных блюд и растекались густым липким соком. Вся еда заливалась соусом гарумом, полностью меняющим вкус пищи. От горячего мяса шел сладковатый пар. В зале очень скоро стало душно, от приготовленной пищи, взмокших гостей и чадящих светильников. Растения и звери из всех уголков мира собрались здесь, в дворцовом триклинии, для утехи властителей Рима и пьяного прославления вечного города, отмечающего свое тысячелетие.

        Филипп ел все подряд, изредка прикладываясь к ледяному вину жирными от мяса губами. От духоты ему становилось тяжело, и император уже готовился выйти, но его позвал Деций. Префект претория стоял за пурпурными занавесями, скрытый от императора холодной тенью и горячим паром от еды. Филипп пересек удушливый смолистый чад триклиния и вышел к главе преторианцев.

        - Нам нужно немедленно поговорить, август. То, что случилось, требует твоего личного вмешательства, и очень важно для всей империи.

        В прохладной галерее Филипп чувствовал себя намного легче, а от столь внезапного известия он быстрым шагом устремился вперед, бросив оставшемуся позади Децию:

        - Идем в кабинет, сейчас же. Я знаю, я чувствую, что такие дела надо решать сразу же. Надо действовать спешно, спешно, спешно…

        Император тяжело шел по освещенной вечерним солнцем галерее, бубня под нос о том, что нужно спешить. В его голове витал образ лежащего в темном шатре Гордиана, начавшего разлагаться в ожидании сожжения. К дверям кабинета, скрытых занавесками, Филипп практически бежал, скрываясь от желто-пылающих стен галереи. Внутри своего кабинета, заваленного бумагами, император ощущал себя в безопасности. Догнавший его Деций закрыл за собой дверь.

        Успокоившийся Филипп уселся в тени, заглядывая прямо в глаза Децию.

        - Говори, что там случилось?

        Префект претория положил маленький ларец, не замеченный императором, на миниатюрный резной столик, оставшийся от Гордиана.

        - Мои люди сегодня днем вернулись в Рим с важными для тебя вестями, август. В Паннонии объявился узурпатор, провозгласился императором. Ты его знаешь, это твой военачальник Клавдий Пакациан. Очень знатный, алчный, он родственник Александра Севера, бывшего императором. Пользуется большой любовью своих легионов. Они же и надоумили его назваться императором. Вот тебе, август, его монетки.
 
        Деций вывалил из ларчика на мраморную столешницу чистые золотые монеты, со звоном падающие на черно-молочный мрамор. Филипп быстро подобрал беззвучно упавшие на ковры монеты, разглядывая их. На них он узнал профиль Пакациана. Вокруг узурпатора вилась надпись «Вечному Риму – тысяча и один год», намекая на грядущее счастливое правление нового императора.

        Филипп бросил монеты в общую кучу на столике. Повернувшись к Децию, промолвил:

        - Завтра же собираем заседание Сената. Там решим, как будем действовать. Его надо прирезать как можно скорее, пока еще не дошел до Рима.

        - Узурпатор еще очень далеко от Рима. Ты мудро рассудил, август, завтра изобретем наилучший способ устранения Пакациана. Но это еще не все.

        - Еще не все, не все… 

        - Да, август. Готы свирепствуют в Мезии, и более всех буйствует их царек, Острогота. Надо отправлять легионы, пока они не продвинулись дальше. Карпы, тобой покоренные, вместе с готами затеяли вторжение в Дакию, и сейчас там пируют на костях убитых.

        Филипп заходил по кабинету, раздумывая о действенных способах расправы сразу с несколькими врагами. Император уже чувствовал, что потребуются весь его многолетний военный опыт для войны с варварами и узурпатором. Обдумав свои планы, Филипп остановился перед Децием.

        - Завтра все решим с Сенатом, а пока что займись раздачей подарков легионерам. Перед будущими войнами мы задобрим их. Про преторианцев тоже не забудь.

        Подумав, добавил тихо:

        - Еще передай пропретору Аравии, чтобы он прервал стройки в моем Филиппополе. Будем снова беречь каждую монету. Быть может, даже налоги повысим для римлян и прочих. В общем, все скажешь пропретору, и пусть отправляется обратно.   

        Деций Траян молча кивнул императору. Филипп пригласил префекта претория выйти из кабинета в дворцовый сад, прохладный весенним вечером, для обсуждения придуманных только что планов.

        На востоке внезапно появились мрачные, черные, как войска готов, тучи. На празднующий центр мира, не ведающий о наступавших на него врагах, надвигалась гроза. Уставшее от зрелищ и богатых жертв ярко-красное солнце быстро уходило с римского неба, уходя в сторону приближающихся туч, уже отдаленно гремящих над землями Этрурии. Небо понемногу темнело, из чисто-синего превращаясь в тяжело-серое, в предчувствии скорой грозы. Город начинал уходить от солнечного света: сначала холмы с дворцами и курящимися храмами, а затем и низины между ними, с беспорядочными огромными домами. Вскоре все исчезло в предгрозовой тени. И прогуливающиеся Филипп и Деций Траян, увлеченные обсуждением и с теплящейся верой в победу в сердцах, исчезли в глубинах притихшего сада, погруженного в наступившую темноту.


                июль – сентябрь 2017 г.