СБ2. Глава 30. Преступники

Глава 30. Преступники

***
(В а н е с с а)

- Ну, ты хоть счастлива с ним? С этим твоим… Серебровым?

 - Он отец моего ребенка. А Федьке нужен… родной отец.
Виновато опустил очи Рогожин. Но еще мгновение – и вдруг резво взор на меня, выстрелом, требованием:
- Ты не ответила. Ты с ним счастлива?
- Я ответила, - гаркнула раздраженно. Спрятала взгляд. – Счастье сына мне важнее.
- Но ты же живой человек! Счастье-то, конечно, счастьем. Но… и что теперь? Заживо хоронить себя?
- Федь, не начинай! – гневно, отворачиваюсь.

Я сама… сама едва смирилась со всем этим. А ты… старую рану, да с таким усердием.
- Ну, смотри вот, - внезапно бодро затараторил, привстав (вытащил из-под меня свою руку; облокотился на подушку, подперев голову). Невольно поддаюсь: глаза в глаза со своим Истязателем. – Мы вот с Мазуром в этом месяце планируем еще один магазин открывать. На Киевском, Московском – мебельные, на Ленина – фурнитура – это наши точки. По сути, если перестать фанатично всё обратно вкладывать в бизнес, то я вполне, ну, это, конечно, если верить слухам, сколько твой зарабатывает, то смог бы потягаться с ним, с Серебровым в доходах.
- Да причем тут доходы?! – взбешенно; зажмурилась я от боли.
Не понимает, не понимает он меня!
- Федька… - отчаянно.
- Да че ты? Я че, наивный идиот? – не менее с напором отозвался и Рогожин. – В шалаше только в книжках с милым рай. А я реально на вещи смотрю. И всё для этого стараюсь сделать. Чего зажмурилась? – слышу, сквозь печаль смеется. Приблизился. Носом своим задел мой. Обжигает губы дыханием. Но еще мгновение моего безучастия – и резво отстраняется. Давая больше мне свободы для вдохов, давая возможность не сгореть дотла от чувств.
- Что я, неправду говорю? – неожиданно продолжил. – Без квартиры, без нормальной зарплаты… на**й я тебе такой нужен? Тебе и Малому? Но если всё выгорит, получится, как задумал, как хочу… Ты уйдешь ко мне? С Федькой, естественно.
Окоченела я в ужасе, осознавая все сказанное.
Жуткие, разрывные мгновения тишины, выжидания, трепетания счастья… на лезвии ножа – и дернулась, перевернулась, уткнувшись лицом в подушку, давясь уже слезами. Ужас, страх непонятный разорвал мой рассудок, душу.
Невнятным, на грани лихорадочного бреда, шепот:
- Дурак ты, - стиснула от боли зубы.
Приблизился ко мне – щекочет, ласкает дыханием кожу. Душит своим теплом. А я еще сильнее силюсь провалиться сквозь землю, или хотя бы раствориться в окружении.
Мышцы сводит от желания: странного, давно забытого, уже дарящего… не менее странное удовольствие.
- Федя, - горестно, - я полюбила тебя еще тогда: без денег, без должности, без статуса. И сейчас люблю. Ни никакие твои магазины, деньги – ничего этого не надо. Не с кем тебе тягаться. Серебров? Серебров изначально проигравший.
- Тогда почему, Вань? Почему «нет»?
- Дело в Феде. Я уже сто раз говорила. Дело только в нем.
- Котик, посмотри на меня… Хорошая моя, ну пожалуйста!
Поддаюсь несмело его напору, его хватке рук, что уже цепями обвились вокруг моих плеч.
Лицом к лицу, не поднимая глаз. Да и… без того уже ничего не видно за глупыми, пустыми, бесполезными слезами.
Приблизился враз. Едва не целует. Шепотом взрывным:
- Ты думаешь, я буду плохим отцом, да? Хотя согласен, - практически сразу, не дав даже попытаться ответить. – С моим-то прошлым, косяком. Сложно мне больше верить. Хр*новый пример по жизни.
- Ты будешь идеальным отцом, - гневно перебиваю, пресекаю эти бредни. – Но пойми! – морщусь от злости… на саму себя, на него – что не понимает, на судьбу… что в такое болото всех нас загнала, перед таким выбором… поставила. – Ему нужен Лёня! Ему нужен… РОДНОЙ отец.
- Он маленький еще. Забудет его.
- Но потом вырастет – и не простит мне. Не простит, что я ушла. Что я выбрала… себя, а не его.
- Ты бы выбрала нас троих, а не себя одну. ТРОИХ! Вместо кого-то одного. И потом, разве… если мать несчастна, ребенок сможет быть счастлив? И ему будет плохо. Разве я не прав?
- Федька… - печально взвыла, вновь отворачиваюсь, невольно прижимаясь к Рогожину. – Ты меня не поймешь. Пока своих детей не будет – не поймешь.
- Ну так… роди. Роди мне ребенка. Выходи за меня замуж. И роди нам ребенка. И будет уже двое у нас. И буду любить обоих безумно. Потому что они от тебя. Потому что они наши.
Обмерла я, расстрелянная услышанным. Не знаю, что и сказать.
Вдруг движение, напор – и обернул меня к себе лицом. Покорно поддаюсь. Мгновение – и нагло, откровенно, смело коснулся моих губ своими. Еще больший шок распял меня, разрывая уже вконец на части. Его напор, давление. Сладкая, сводящая с ума власть – и позорный, малодушный стон вырвался из моей груди, вторя волной откровенного жара, что разошелся по всему телу. Запульсировали, забились чувства, расходясь, отбиваясь эхом в каждой клетке моей плоти и сознания.
Несмело смокнулись мои губы, вторя его устам.

Слезы новым приливом коснулись моих щек. Страх… атомной бомбой взорвался, кромсая всю изнутри. Страх упустить, потерять всё это. Миг, пик, когда до безумия счастлива я. Миг, когда я – наконец-то Его.

Движение рук – и стиснул меня через футболку. Но еще один такой накат шального прихода сумасбродного удовольствия, жажды, как тотчас забрался ко мне под одежину. Чувствовала. Чувствовала уже Его всего. Ту грань, за которой заветный, запретный плод.
Как тогда на озере. Когда я была искренне и всецело… счастлива.
Когда еще всегда этого…
- Не могу! – шарахнулась в сторону в ужасе, силой столкнув Рогожина с себя. Да так, что едва сама не грохнулась с дивана. А в голове набатом: муж, сын. Сын. Те, кого так слепо, эгоистично, жутко предаю.
Удержал, вновь сжал меня в объятиях Федор:
- Ваня! Ванечка! Ты чего?! – с паникой попытка заглянуть мне в глаза.
И снова силюсь вырваться – ослабевает его хватка, перестает быть приказом. Воля. Ненужная мне воля, которую сама и требую. Прячу очи:
- Прости! Прости, я не могу!.. – сгораю от стыда. Губы пылают жаром позора, слабости. – Не могу! Не смогу я потом жить с тем, что ему изменила. Ты… ты, как никто другой, должен меня понять! Не смогу!
Вдох, выдох. Пугающая тишина. И снова всплеск моего отчаяния:
- Отпусти, пожалуйста, - окончательно пытаюсь вырваться из его плена.
- Не надо! Не уходи… - тихой, смиренной мольбою. Виновато опустив голову.
- Пожалуйста! – давясь ядом реальности. И снова рывок – да не поддается.
- Хорошо! Хорошо, ничего не будет! Только останься! – отчаянным невольным вскриком вышло. – Друзья, Вань! Просто как друзья! Я всё понял!
Обмерла в растерянности. Все еще не верю услышанному. Или не хочу верить. Что так быстро сдался, поддался – доводам моего больного, строгого рассудка, совести. Часть меня же, большая часть (душа, сердце, тело – всё иное) отчаянно не хочет этой… Его капитуляции.
- Я всё понял, - грохочет гром приговором. – Понял, родная. Просто друзья. Только не уходи. Хорошо? Друзья. Нам же не привыкать. Верно? – кривая, полная боли, улыбка исказила его уста.
Еще один вдох, глотая соленые потоки, - и сдалась. Жадно притиснулась к нему – обнял, сжал в своих теплых, нежных объятиях. До сладкой, приносящей умопомрачительное удовольствие, боли. То, чего за столько лет брака – никогда и близко не ощущала. Ни намека, ни даже зыбкого марева.
Ненавижу. Как же… я ненавижу себя. За всё. За то, что дожила до такого. Довела.
За то… что уже предала. Всех. И себя в первую же очередь.
Ненавижу. Ненавижу, что делаю Ему больно. Тому, кого без меры, всей душою люблю.

Но уступить, уступить – ради сына не могу.
- Ну не плачь, Ванюш. Котенок… - еще сильнее прижимает к своей груди. - Это я дурак. Полез зря. Надавил. Глухой д*бил…
- Я люблю тебя, - отчаянно, шепотом я.
- Я тебя тоже, хорошая моя, - поцелуй в висок. – Очень люблю. И всегда любил.
- Но я не могу…
- Я понял. Прости меня.
- Это ты прости… что я дура такая.
- Ну не плачь, Малыш. И не говори глупостей. Всё будет хорошо. Справимся. Успокаивайся, и давай спатки. А то уже и утро скоро, - горький смех. – Зря я все эти разговоры затеял. Ты права была – зря.