Вдребезги

У доктора Джуди Хопкинс холодные руки и никакой жалости к своим пациенткам. Она молча выслушивает слезы и мольбы несчастных, потерявших детей, сжав губы, делает аборт тем, кто не хочет рожать от надоевших мужей и случайных любовников и сухо констатирует факт бесплодия. Женщины реагируют по-разному: кто кричит и бьется в истерике, кто заливается горькими слезами, тихонько скуля, кто начинает панически бегать, ища пристанища, туда-сюда. Многие застывают, словно каменные изваяния, не мигая, смотря на нее.
       Доктора Джуди Хопкинс ценят за профессионализм и не любят за черствость. Она делает свою работу отлично, так, что и при огромном желании не придраться, но черства, как сухарь. Безжалостный взгляд, обращенный к ним, пациенткам не нравится. Чеканка каждого слова, словно военный приказ, их раздражает. Мужья ее пациентов не возьмут в толк, почему, всякий раз страдая после визита к доктору Хопкинс, они снова и снова к ней обращаются, если нужно. Начальство с ней не спорит, разве что мягко возражает, если нужно, не больше.
       Начальство знает – спорить бессмысленно и бесполезно. У доктора Джуди Хопкинс двенадцать лет стажа и с каждым годом работы ее взгляд становится все холоднее и равнодушнее.
       Женщину, сидящую перед ней, она видит впервые. Маленькая хрупкая фигурка, светлые волосы, заплетенные в пучок на затылке, очень бледное лицо. Худые руки, длинные пальцы пианистки, бледная кожа. Не напуганная, как многие, приходящие сюда, а, скорее, выглядящая растерянной. Как будто размышляющая, что она вообще здесь делает.
       - Я была беременна пять лет назад. Все было хорошо, мы с мужем готовились рожать. До родов оставалось три недели. А потом – она прикусила губу, - я вышла в магазин. Переходила дорогу. Не понимаю до сих пор, что произошло. Очнулась уже в больнице. Мне сказали, что ребенок умер. Показали тельце, потому что я не верила. Муж очень хочет детей еще, но я не хочу. Я просто не могу, понимаете? – она подняла затравленный, несчастный взгляд. – Сама мысль о беременности вызывает у меня истерику. Я не могу избавиться от ощущения, что и в этот раз что-то пойдет не так.
       - И чего же вы хотите от меня?
       - Я не знаю, - пациентка растеряно посмотрела на свои руки, - правда. Но, возможно, вы бы могли дать мне заключение, что рожать мне пока нельзя. Или хотя бы подобрать контрацепцию. Муж отказывается… - она как-то виновато посмотрела на нее, - потому я подумала о таблетках. Я могла бы принимать их тайно.
       Женщина всхлипнула.
       - Понимаете, я просто не вынесу этого снова. Я знаю, что то была лишь чудовищная случайность, я понимаю это, да. Но ничего не могу с собой поделать.
       Доктор Джуди Хопкинс отвернулась, дав понять, что больше не нуждается в пояснениях. Один короткий взгляд в окно – все, что понадобилось, чтобы в голове броскими картинками замелькала одна за другой: кровь, залившая кровать, запах лекарств, ударивших в ноздри, едва только пришла в себя в больнице, диагноз: бесплодие, бегающие глаза бывшего мужа, когда сообщал, что уходит к молодой любовнице, которую завел только потому, что ему нужен ребенок. Картины выныривали из закромов памяти одна за другой, по очереди, терроризируя мозг. Она должна была после пережитого понимать своих пациенток, как никто другой, поддерживать их. Но не могла – потеряла всякую способность чувствовать. Напрочь.
       Снова вернувшись к напряженно смотрящей на нее пациентке, она кивнула:
       - Хорошо, мисс Коулл. Вам необходимо сдать анализы, чтобы мы подобрали оптимальный вариант. Зайдете ко мне через неделю, скажем, в среду, в полдень.
       - Но у меня работа – покачала головой она. – Я вряд ли смогу отпроситься. Доктор Хопкинс равнодушно пожала плечами:
       - Как хотите. В ближайший месяц у меня все расписано. Свободное время – полдень, среда.
       Холодный голубой взгляд, бегло скользнув по растерянному лицу женщины, обращается в никуда снова. Та комкает носовой платок в руках, кусает губы, не зная, что предпринять, как поступить лучше.
       - Ладно, - капитулирует она, - хорошо, я что-нибудь придумаю.
       Доктор Хопкинс быстро пишет направление на консультацию, вручая ей. Пациентка кивает. Обменявшись банальными словами вежливости, ничего не значащими, но важными для поддержания разговора, они расстаются – женщина, двигаясь как на шарнирах, выходит, негромко хлопнув дверью.
       Доктор остается в одиночестве. Снимает шапочку. Затем халат. Четким, как будто отрепетированным движением, вешает рабочую одежду в шкаф. Поправив свитер, надевает пальто, кутается в шарф. Скользнув глазами по зеркалу, наносит легкий слой губной помады. Как всегда, бледно-розовой. Взяв сумочку, достает оттуда ключи – от кабинета, и сразу же от квартиры, благо, живет совсем рядом. Выходит. Доведенным до автоматизма движением, закрывает дверь.
       Уходит из больницы. Как всегда последней среди врачей. Старательно моющая полы санитарка, мисс Мейсон, машет ей вслед рукой, ласково улыбается и желает удачи. Это уже традиция.
       Домой она доходит в течении десяти минут. Идет быстро, как будто каждый шаг чеканит, смотря себе под ноги, где шуршат осенние листья, не оглядываясь по сторонам. Ни на секунду не останавливается, разве что – перед дверью супермаркета, куда забегает, чтобы купить булку хлеба для себя и немного молока для кошки.
       В подъезде глухо, как обычно, горит приглушенный свет. Хопкинс заходит в лифт и все время, пока он движется до шестого этажа, в голове считает – от одного до ста пяти. Сегодня успела столько.
       Открыв дверь, которая, кажется, снова начинает заедать, ласково чешет за ухом подоспевшую к ней кошку. Санни линяет, шерсть разбросана повсюду, образуя причудливый ковер на полу. Вздохнув, Джуди Хопкинс, всегда перестающая быть доктором, как только оказывается дома, в стенах этой квартиры, идет за пылесосом и смотрит, как он поглощает шерсть. Санни все это время марширует от стола до двери и обратно, ожидая лакомства.
       - Ешь – Хопкинс слегка улыбается, впервые за день искренне, когда пушистая мордашка кошки с энтузиазмом тычется в миску, лижет молоко, испачкав нос, мурлычет от удовольствия.
       Она выходит из квартиры, чтобы проверить почту только для того, чтобы выбросить все брошенные в почтовый ящик рекламные буклеты и забрать свежий выпуск Times. Сегодня, однако, ее ждет сюрприз. При виде черного конверта сердце сначала выпрыгивает из груди, а затем перестает биться. Дрожащими руками, она открывает свою находку, точно зная, что обнаружит внутри и – не ошибается.
       Красивым до боли знакомым, идеальным тонким почерком, каждый изгиб которого она до сих пор помнит наизусть, в письме выведены всего несколько слов:

       Моя. Моя Доктор. Моя. Моя.

       Доктор бросается по ступенькам вниз, игнорируя лифт, преодолевая за пару секунд пролеты, задыхаясь, втягивая воздух, хватаясь за выпрыгивающее из груди сердце, напряженно ищет глазами, а когда находит, может сказать, выдохнуть, выстрадать одно-единственное слово:
       - Ты.

       Он нисколько не изменился, та же идеально ровная спина, натянутая, словно струна, те же крепкие ноги, так же элегантно-дорого одет, тот же тонкий аромат парфюма, та же аккуратная бородка, те же глаза, но сейчас искрятся таким теплым чувством, что она забывает, как дышать. Разве что на висках появилась первая легкая проседь, а в уголках глаз – крошечные морщины.
       Четыре года прошло.
       Она делает один шаг, другой. Неспешно движется в его сторону, осторожно, как будто все еще не веря, что это он. Бросив беглый взгляд на авто, припаркованное за углом, снова обращается глазами к нему.
       И, прижавшись губами к губам, на которых застыл знакомый чуть соленый привкус, целует, закрыв глаза и втягивая ноздрями его запах.