Часть 2

Портленд, 2012


       Авто неспешно двигалось вперед, никуда не сворачивая, прямо и прямо.
       Джуди отрешенно смотрела в окно, напоминая себе, что нужно дышать, втягивать ноздрями воздух, что это – жизненно важная необходимость. Мимо нее летел город с его разноцветными огнями и миллиардами ламп, проезжали машины, из которых звучали самые разные мелодии, образуя странную нестройную какофонию звуков. Она любила смотреть на ночной город, всегда считала это зрелище завораживающим и умиротворяющим. Часто садилась в машину и просто ехала по прямой, чтобы успокоиться, подумать. Когда ушел муж, такие поездки стали единственным смыслом жизни и способом прийти в себя.

       Сейчас ей было не до этого. Запрещая себе дышать без крайней необходимости, всякий раз, когда она все же это делала, получала дозу запаха его духов – древесно-терпких, одурманивающих, заползающих в ноздри. Это сводило с ума. Вызывало единственное желание – кричать. Орать, что есть мочи, биться в истерике, лупить его кулаками, царапать красивые скулы, отвесить пару звонких пощечин.
       За то, что он научил ее чувствовать снова.
       За то, что ЗАСТАВИЛ почувствовать.
       Она утешает себя, хоть утешение хреновое: сама виновата.
       Хотела почувствовать хоть что-то снова? Он научил заново чувствовать боль, теперь это остается только принять, не жалуясь.


       Иногда она чувствует на себе его взгляд, пристальный, внимательный. Но не отвечает на него. Нет сил. Ей кажется, если только она на него посмотрит, если только заглянет в его глаза, в которых так боялась утонуть, что захлебнулась в итоге, не успев бросить спасательный клич – все снова полетит к черту, все, к чему она, глуша боль алкоголем и дорогими сигаретами, столько готовилась. Нет. Она не могла. У нее не было варианта сдаться.
       Они едут молча, не разговаривают. Обычная практика – молчать, потому что даже разговоры обусловлены Соглашением, так, наверное, должно быть, разум говорит, что так правильно, перекрывает слабый стук сердца, что, глупое, все надеется. Но сегодня это другая тишина – горькая, больная, отчаянная. И она угнетает.

       Быть с ним рядом – это как держать в руках огромную бомбу, испытывая кайф от страха, что она вот-вот детонирует. Быть с ним рядом сейчас – это словно бы зажимать руками смертельную рану, видя, как наружу лезут кишки. Она позволила себе тихонько вздохнуть, едва слышно, сильнее сжалась в болезненный комок, на который теперь походила куда сильнее, чем восемь лет назад, когда ее оставили одну, опустошенную и больную.
       Красивое платье, что надела по его настоянию для их прощального вечера, помялось. Она осторожно отстраняется, пытаясь расправить складки юбки. Не очень выходит. Он заметил. Быстрый взгляд через боковое зеркало – ее бросило в жар, затем все тело прошиб холодный пот. Она сидит прямо, нарочно выгибая спину, как натянутую тетиву, ощущая все то же, что ощущает всегда, когда он рядом – желание, тяжело разливающееся у нее по венам.
       Они остановились, что позволило ей с наслаждением вдохнуть запах реки, сегодня удивительно спокойной. Открыв дверь, он вышел, открывая дверцу с ее стороны и протягивая ей руку, помогая выйти – как всегда, неизменно галантный. Касание его пальцев вызвало вполне привычную реакцию, концентрацию наслаждения, разлившуюся внизу живота. Она тряхнула головой: о, какими несвоевременными были эти мысли сейчас, эти чувства, желания. Яркой вспышкой пронеслось воспоминание о том, как она вообще поняла, что снова чувствует, ощущает, вызвав что-то вроде оргазмического спазма внизу живота.

       Она покачала головой. Крепче сжала сумочку, поправив ее на плече, она проходит вслед за ним к реке, осторожно неся подол платья.
       - Странный выбор места для прощания, не думаешь?
       Звук его голоса заставил ее вздрогнуть. Они провели этот вечер вдвоем, в ресторане, отмечая официальное… что? Прощание? Прекращение… сотрудничества? Расставание? Разрыв контракта? Роман? Она не знала, как это назвать. Не могла бы даже сказать, что отмечали их конец, потому что у них не было начала. В общем, в ресторане они запивали вином последние минуты, что им суждено было видеться, но перекинулись буквально парой слов. Он молчал, смотря почему-то почти не отрываясь, на свои пальцы, она бесполезно пыталась не дать своим мыслям взорвать ей голову, помутить ее рассудок.
       И сейчас этот вопрос прозвучал громом среди ясного неба, разрывая барабанные перепонки. Она взглянула на него – откровенным взглядом, от которого он отшатнулся, отступил назад. Дрожащей рукой потянула за змейку, открывая сумку. Секунда - и дуло пистолета направлено ему в лицо.
       - Джуд? – он дернулся. Нервно. Позвонок на шее издал какой-то неприятный звук, похожий на цоканье.
       - Что ты делаешь, Джуд?
       Посмотрев на него, она увидела в его глазах недоверие, непонимание и что-то еще. Тревогу? Волнение? Все, что угодно, только не страх. Он должен был бы испытывать страх. Или не должен? Она даже в своих собственных чувствах давно запуталась, где уж ей пытаться разобраться с чужими.
       - Знаешь, - сжимая до крови губы, чувствуя на них кровь, тонкой нитью расплывшейся по губам, она сильнее сжимает рукоять, - я должна тебя поблагодарить. Я не верила, что смогу когда-то что-то почувствовать. Ты заставил меня чувствовать снова. Боль. Отчаяние. Боязнь самой себя и того, во что я превращаюсь. И оргазмы. Бесконечные оргазмы. И еще, - нервно дернувшись, она вскидывает голову, собирая остатки гордости (если, конечно, они у нее еще есть), - напомнил мне, что я была слишком жестока к людям, которые находятся рядом.
       Он не понимал. Качал головой, как будто она говорила какую-то страшную чушь, от которой вянут уши. Кусал губу, и у него тоже струилась змейка крови, как и у нее. Он сделал шаг вперед, потом еще один – ближе к ней. Она покачала головой, рванувшись назад на несколько шагов.
       - Нет. Стой. Красный!
       Меж его бровей появилась сосредоточенная складка, несколько секунд он словно бы решал, что ему делать. Потом все же сдался, отступил.
       - Ладно – кивнул он. – Наше соглашение, - он посмотрел на часы у себя на руке, - действительно еще пятнадцать минут. Поэтому ты опустишь пистолет и отбросишь его от себя.
       - Я не обязана тебе подчиняться в этом.
       - Обязана, если это угрожает моей жизни.
       Она капитулировала. Оказывается, есть еще одна вещь, которую он напомнил ей – что она просто маленькая девочка с глупыми мечтами. Как она осмелилась подумать, мечтать, что он подчинится? Подчиняться было ее выбором, не его.
       Чувствуя, что по лицу текут слезы, ощущая, как горят щеки, она подчиняется. Он должен быть доволен. Она покорна. Как и полагается.
       Он смотрит на нее, как обычно смотрит художник на свою картину, как писатель на бегающие буквы на бумаге, и от этого проникновенного пронзительного взгляда ее бросает в дрожь.
       - Джуди, - касание его руки к коже одновременно с горячим приливом внизу живота вызвало адскую, невероятную боль, и, вместе с тем – желание орать и, бросившись к нему в объятья, покрывать его спешными, жадными поцелуями, пока у них еще было время. Потому что его всегда не хватает. Потому что его не было никогда, - послушай меня. Послушай и сделай, как я скажу. В последний раз. Моя душа во тьме. Я не знаю, когда это началось. И я не уверен, что смогу это закончить. Но у тебя есть шанс. У тебя все еще есть шанс. Потому, Джуди, ты оставишь оружие, забудешь о нем, и дашь мне уйти. А я дам уйти тебе. Мы сделали друг другу слишком больно, и это не отрегулируешь никакими Соглашениями и не выбьешь, даже если будешь делать это круглосуточно. Но было и хорошее. Иначе я бы знал, сумел применить дежурные слова, прощаясь сейчас с тобой. Но я не могу. И ради этого хорошего, ради себя, ты не выстрелишь.
      - Ты пытаешься меня разжалобить, - фыркнула она, - не получится.
       - Я пытаюсь тебя спасти. От тебя. И от себя.
       - А может, ты просто хочешь спасти себя?
      - Невозможно спасти того, кто уже утонул, Джуд. Но ты все еще можешь спасти себя. И да, еще несколько минут ты все еще моя нижняя. Так что ты подчинишься моему желанию, Джуд Хопкинс.
       Стоило бы не слушать его, ни единого слова из того, о чем он говорит. Стоило бы хоть раз забыть о правилах, любых правилах, потому что сейчас уже было можно. Но она не могла. Он приучил ее слушать, отучил реагировать иначе.


       Она отбросила пистолет, словно бы это был самый тяжелый груз, когда-либо ею поднимаемый. Он разбил ее на осколки, как фарфоровую посуду, как маленькую хрустальную чашку. Видимо, она должна благодарить его за то, что отказался собирать осколки.
       Она стояла, замерев, опять забыв, как дышать, смотря вслед ему, уходящему, распрямившему плечи, не отрываясь от широкой спины. Быстро посмотрев на часы, обнаружила, что новый день уже три минуты как вступил в свои права. Она больше не нижняя, они не связаны.
       - Стой!

       Он обернулся, посмотрев на нее теперь уже заинтересованным взглядом. Набрав полную грудь воздуха, она максимально твердо сказала:
       - Ты однажды спросил, каково мне. Дай мне эту ночь, чтобы я показала, каково мне было все это время, рядом с тобой. Я хочу, чтобы ты чувствовал не только твою, но и мою тьму. И мою боль. И мою радость. Я хочу, чтобы ты почувствовал все, чему научил меня, что ты во мне возродил. Несколько шагов ей навстречу, но она больше не отступает.
       - Что именно ты мне предлагаешь?
       - Стань моим нижним. Ненадолго. На одну ночь. Стань моим нижним.
       Она читает в его глазах удивление, но оно быстро сменяется эмоцией, которой она бы ни за что не нашла определения, даже очень хорошо постаравшись.
       Он медленно поднимает вверх руки, словно капитулируя.
       - Одна ночь, Джуд?
       - Да – кивнула она твердо. Больше ночей ей не нужно. Больше она не вынесет.
       - Хорошо, - прикрыв глаза, сказал он, беря ее под руку, - тогда пойдем.