Часть 3

 Тихое клацанье ключа в замке словно пробудило ее ото сна. Она вздрогнула. Осознание того, что впервые он разрешил ей командовать, вести, приходило медленно – как послевкусие от хорошего вина. Но причиняло боль.
       Ей нравилось быть его нижней. С первой минуты, как он только предложил ей это, она не роптала, не бунтовала. Он знал, что делает, превратил секс в искусство. И их отношения – в боль.
       Она поймала себя на мысли, что безмерно хочет отомстить ему сейчас – за ту адскую боль, что испытала, и за то огненное наслаждение, что он подарил, и которое (она точно знает) ни с одним другим мужчиной никогда больше испытать ей не суждено.

       Она вошла за ним следом. Она знала эту комнату, как свои пять пальцев, изучила ее за все то время, что они были вместе (а были ли вместе, или подобные отношения так называть нельзя?). Странно было находиться в ней дольше одной минуты, но все еще на ногах и не со связанными конечностями. Она закрыла глаза и глубоко вздохнула, смакуя и это чувство, пробуя его на вкус.

       Он остановился у стола с распорками, на который так любил класть ее. Посмотрев в его глаза, она встретила в них любопытство. Боль затаилась, притихла, уступив место интересу. Он явно был заинтригован, что она собирается делать дальше.

       Она вздохнула. Нет. Так нельзя. Каждый раз, когда он смотрит на нее вот так, внутри нее словно бы сотня костров пылает. И пока она соображала, что с этим делать, он плавно, как большой пушистый кот, приблизился к ней на несколько шагов.

       - Ты боишься.
       - Да, - признала она, - себя.
       - Ты можешь сделать со мной все, что хочешь сегодня. Абсолютно все. Без ограничений.
       - В этом и проблема – она кивнула, немного прикусив губу.
       Он не ответил.

       Подумав с секунду, она двинулась внутрь комнаты. В углу стоял довольно тяжелый и громоздкий комод, доверху нашпигованный, как она знала, всяческими эротическими штучками. Она открыла первый ящик, но того, что было ей сейчас нужно, не нашла.
       Она продолжала ощущать на себе его заинтересованный взгляд. Он относился к этому, как к интриге, к игре, которая ему была интересна. Как будто бы после этого ничего не случится, будто они не расстанутся навсегда.
       Она не знала, как к этому стоит относиться, не могла решить. Им нужно было попрощаться, нужно было напоследок выместить всю скопившуюся боль, все обиды, но то, КАК он предложил это сделать, вызывало у нее слишком двойственные ощущения.
       Она выбрала маску. Его любимую. Сколько раз он лишал ее возможности видеть этой маленькой штучкой, густо-красной, как и цвет их страсти! Она точно не сказала бы, после одиннадцатого раза перестала считать, сбилась. Но сперва он должен был сделать кое-что для нее.
       - Раздевайся! – скомандовала она, отходя к двери.
       - Да, госпожа – спокойно ответил он.
       А у нее дыхание перехватило. Она смотрела, как он развязывает галстук, как аккуратно расстегивает пуговица за пуговицей рубашку, следила, как та упала на пол. И не знала, как дышать.
       Всего два слова. Два слова, означающие полную покорность и отсутствие всяческого сопротивления. Конечно, он отлично знал правила игры. Очень хорошо знал. Два слова вызвали колики в животе, взрыв в паху и уже почти забытое волнение.

       Его руки дошли до ремня, немного повозившись с заклепками, он расстегнул его, готовясь вытащить.
       - Стой.
       У него была реакция, как у робота. Он мгновенно остановился, убирая руки. Взглянул на нее, ожидая ее действий.
       Она рванулась вперед, как путник к источнику, бросаясь в его объятья. Обняв за плечи, припала губами к шее, к тонкой жилке, под которой бился пульс. У него такие тонкие сосуды, маленькие жилки синеют на коже. Ей нравилось их касаться, нравилось целовать. Пришлось покачать головой, отгоняя мысль, что все это – в последний раз. Не сейчас. Не здесь. Не об этом.
       Он отвечал на поцелуй, обдавая ее горячим дыханием. Разомкнув объятья, она, крадучись, перебралась к нему за спину и закрыла маской ему глаза. Он стоял, абсолютно покорный, и от него веяло спокойствием.
       Остаться бы такой же спокойной! Только она не знала, как. Маска крепче завязана сзади, как будто она может упасть, или он может сорвать ее (хотя точно не стал бы это делать). Она отходит на несколько шагов, чтобы полюбоваться его спиной – идеально ровной, с крепкими плечами и россыпью родинок по позвоночнику.
       Подойдя к нему вплотную, она осторожно проводит по этим родинкам языком. Ни одну не обделила вниманием. Прокладывает дорожку языком. Руки смыкаются на животе, помедлив, спускаются вниз. Снимают ремень на брюках, отпуская его в свободный полет, помогают змейке опуститься вниз. Не справившись с искушением, пальцы ныряют вглубь, дразня пах, пройдясь вдоль, вверх и вниз по набухшему бугорку. И больно впиваясь в него ногтями сквозь тонкую ткань трусов, что заставило его стиснуть зубы от боли.

       Первая причиненная ему боль подарила ей странное ощущение – власти. Она испугалась его, потому что в одно мгновение осознала чудовищные масштабы, которых эта власть может достичь. К тому же, боль от его рук всегда соседствовала с удовольствием, всегда чередовалась с ним, создавая острый, восхитительный коктейль. Желая извиниться, она запечатывает руки на его ягодицах, слизывая капли пота с шеи языком – нарочито медленно, донельзя чувственно. Заставляя его издать некий звук, очень похожий на тихое урчание, или вроде того. О, она обожала его терпкий одеколон, привкус его кожи, чуть соленый, резкий запах его пота. Эту пробу его на вкус она намерено растянула, она будто пьет его, опустошает, как сосуд – она тоже была сосудом, наполненным болью и одиночеством, пока он не иссушил ее до дна, оставив болезненную, жуткую пустоту, чувство еще более страшное.

       Он был расслаблен. Проводя рукой по его телу, с удовольствием катая родинки на кончиках пальцев, она совершенно не чувствует ни его напряжения, ни волнения. Он спокоен, подняв голову, она видит на его губах легкую улыбку. Ему по-прежнему интересно, любопытно, что она будет делать. Он все еще хотела это знать.

       Она снимает с него брюки вместе с трусами, оставляя обнаженным. Теперь ей предстоит решить, что делать дальше. Когда временами она фантазировала, что придумает, если однажды они решат поменяться ролями, обменяться властью, в голове не было целостной картинки. Только обрывки, которые она теперь, хоть убей, просто не может вспомнить.
       Ей потребовалось несколько секунд, чтобы вновь обрести способность дышать спокойно. Несколько секунд, в течении которых она все же нашла выход, придумала, что им делать дальше.
       Она берет его за руку и вместе они пересекают комнату. Она тянется к нему, обретая его губы и снова забирая в плен. На этот раз уже не так осторожничает при поцелуе – кусает за нижнюю губу, слизывая выступившую на ней кровь. Потрясающее чувство. Пьянит.
       Улыбнувшись (и подумав, как здорово, что он не видит этого), она снова прерывает ласку, слыша его разочарованный вздох. Впрочем, сегодня он действительно покорен, и как-то иначе свои чувства не проявляет.
       Она быстро нашла то, что было нужно. Держа в руках длинную распорку, улыбнулась, как хищница, довольная своим уловом. О, да. Знакомая штука. Сколько раз он использовал ее на ней? После четвертого она перестала считать.

       - Повернись спиной!
       Он беспрекословно подчиняется. Ей мало.
       - Скажи это – потребовала она, точно зная, что он понимает, чего она хочет. – Повтори.
       - Да, моя госпожа.
       Черт! Только от этой словесной дикой ласки внутри все взрывается, разлетаясь на миллионы осколков. Он, оказывается, умеет не только вести. Быть нижним у него тоже получается не менее убедительно. Что ж, он слишком хорошо усвоил правила игры. Он стоял спиной, терпеливо ожидая приказов, ее действий.
       Плотоядно улыбнувшись, она шлепает его по заду – довольно ощутимо, так, что он сильно втягивает ноздрями воздух. Заползшая вперед рука мгновенно ощутила, как напряглись кубики пресса. Хорошо.
       Доктор Хопкинс словила себя на мысли, что надо бы непременно укусить его за эти упругие мощные ягодицы. Всегда хотела, иногда – так сильно, что даже зубы начинали ныть.
       Но – успеется. Пока она лишь шлепает их. Сначала – слегка, потом – все сильнее, пока рука не начинает болеть, покрасневшая от такой атаки. Рука зудит, ощущение шлепка, его гладкой кожи в ладони, нравится ей. Все больше и больше. Она – как дикое животное, что вот-вот подцепит добычу, предчувствует вкус погони.
       Не без труда заставив себя остановиться, она достает новую игрушку из ящичка. Ящик. Слыша его поскрипывание, всякий раз испытывала чувство безмерного восторга от одного только предчувствия, что он сделает с нею. Интересно, о чем теперь думал он?


       У него такая тонкая кожа и вены, близко расположенные к ней. Она видит синюю жилку, рядом с которой, заломив руки ему за спину, обвязывает прочную веревку. Вернувшись снова к нему, взяв за подбородок, коротко поцеловала в губы. Он по привычке потянулся за новым поцелуем, но, не получив его, разочаровано вздохнул.


Нет. Поцелуи – это ожоги на ее сердце. Он целуется слишком прекрасно, чтобы позволить себе еще раз нырнуть в этот омут. Если позволит – утонет навечно. В ее планы это не очень входило.
       Теперь его спина, как поясом, подпоясана тяжелой распоркой, руки связаны за спиной, запястья окутаны прочной веревкой. Он не может ее увидеть, в маске, что она для него выбрала, нет прорезей для глаз. Он не может ее коснуться, не сегодня, если он это сделает, она умрет от любви, но ей слишком, слишком хочется жить, черт возьми. Он может только быть ее пленником, только чувствовать ее желание, только ощущать ее. И подчиняться.
       - На колени! – холодно отчеканила она, снова ощущая прилив мазохистского удовольствия, всколыхнувшегося внутри. Ей было страшно. Она боялась собственных желаний.
       Он и сейчас не противится. Хочет извиниться? Слишком хорошо усвоил правила игры, которую сам же и предложил? Медленно, неспешно становится перед нею на колени, опустив голову. Покорный. Покоренный. Во Тьме.
       Ей было этого мало. Игра слишком увлекала, боль – тянула назад. Его хотелось не просто вытрахать в последний раз, это было бы слишком банально и просто. Его хотелось растерзать эмоционально. Чтобы он чувствовал то, что уже чувствует она, что надвигается к ней, как черная туча – что после нее будет только пустота, ничего больше.

       Она снова подошла к заветному шкафу, достав из третьего, самого нижнего, ящика, маленький ножик, очень похожий на перочинный. Попробовав его, испытав на собственном запястье, убедилась, что он достаточно острый для того, чтобы оставить на коже легкую, тонкую рану, не тяжелее комариного укуса, и, в то же время, достаточно тупой, чтобы не перерезать горло. То, что нужно.
       Она подошла к нему, опускаясь на колени тоже. Вцепилась, вгрызлась губами в губы, каждый раз забирая все более обширный участок, требуя все больше и больше. Тянулась к нему жадно, слишком жадно, как путник к живому источнику в пустыне. Языки танцевали пламенный танец, не собираясь останавливаться. Она все еще была в платье, но с каждой секундой ощущала, как роскошный гардероб становится все более тесным.
       Он пах своим обычным неповторимым запахом, состоящим из смеси кофе, ментоловых сигарет, терпких духов и горьковатого пота. Она не сразу поняла, скорее, поймала себя на том, что, прильнув к его груди, глубже зарывается в волосы и дышит этим запахом, как кислородом. Уже завтра и его обещает не быть, и она понимала, что обречена скучать целую жизнь, а, может, следующие тоже.

       Пройдясь языком по груди и животу, чем снова вызвала его довольное урчание, она подвигается максимально близко, чтобы ощущать жар у него в паху, и чтобы он тоже чувствовал ее жар.
       Он ждет, и ее тело ждет тоже. Но – нет. У нее совсем другая игра. Взяв в руки нож, она прикладывает его к щеке, проводя лезвием по мягкой коже. Порезов старалась не оставлять, во всяком случае, пока.
       Нож перемещается ему на шею, атакуя горло. Плохо быть доктором – промахнуться, целясь в сонную артерию, попросту невозможно. Лезвие целует маленькие родинки на шее, тупым острием цепляется за ершистые волосинки. Он замер, напрягся, она чувствовала, как тяжелым камнем пульсирует низ его живота. Интересно, что там с пределами его терпения? Что-то подсказывало ей, что он не остановится. Хотя, лучше бы ему попросить пощады, произнести чертово стоп-слово, не то остановиться тяжело будет ей. Водя ножом по его телу, связанному, порабощенному, потрясающе прекрасному и подарившему столько оргазмов, один за другим, всегда ярких, всегда мощных, похожих на огненную вспышку, она понимала, что держать свои истинные желания и чувства под контролем в такой ситуации, когда легко можно лишить партнера жизни – не просто задача высочайшей сложности, но целое искусство. В голове как будто червь поселился, испытывающий ее на прочность: убьет, или нет, как далеко она сможет зайти.
       Лезвие тем временем обводит кругами соски, тут же вставшие торчком, набухшие, насторожившиеся. Маленькие розовые бусинки. От желания, садистского и ужасного, отрезать их, она почти что взвыла. Сжала зубы так, что они треснули.
       Лезвие упирается в кубики пресса, оставляя маленькие заточины. Тонкая ниточка крови просачивается наверх. Он молчал, только шумно втягивая воздух ноздрями, как пылесос. Затягивался.
       Вторая рука так же больше не пожелала быть свободной, нырнув в пах и свободно разгуливая там. И снова она понимала, что ведома страшным чувством мести, до этого даже не подозревавшая о своей мстительности.
       Он теперь часто дышал ртом, совсем не сдерживая стон всякий раз, когда ее пальцы, как нож в другой ее руке, приближались к центру его удовольствия, но не касались его.

       О да. Она не смогла сдержать довольной улыбки. Однажды он ее измучил, лишая оргазма, играя с нею, словно бы она была маленькой мышкой, а он – большим котом, выманившим ее из норки и подцепившем на коготок. Она всхлипывала, умоляла дать ей разрядку, и уже почти была готова сообщить ему, что он должен немедленно прекратить, прокричать стоп-слово ему в ухо, как он сжалился над ее страданиями. Сейчас она думала, что наступил час расплаты.
       Он отлично научил ее делать все то, что она делала. Вылепил ее из глины, как художник. Теперь она расплачивалась с ним его монетой. Напоследок.


       Когда он вскрикнул, а потом сразу же застонал, она не могла бы сказать, от чего именно – от ощущения лезвия ножа, пусть и тупого, что уперлось ему в пупок, или от того, как остро она прошлась зубами по нежной плоти в паху, что горел огнем. Она подумала, что, может, предел его терпения никогда не настанет. Ведь, в самом деле, она не знала предела его терпения. Он всегда испытывал ее пределы, ее личные границы, но никогда не давал познать свои. Теперь у нее появилась такая возможность, он сам дал ей ее и она наслаждалась.
       В конце концов, решив, что с него достаточно мучений, она буквально вонзила его член в себя, внутрь, хищной кошкой запрыгнув к нему на колени. Обхватив руками его плечи, она ядовито шипит ему в ухо:
       - Ты был отвратительным, правда?
       - Да, госпожа – смиренно признает он, позволяя укусить себя за ухо.
       - Ты знаешь, что мне было больно, так ведь?
       - Да, знаю, госпожа.

       Ей было больно и теперь. Бесконечно, невероятно, страшно больно. До чертиков. Схватив его за лицо, она сжала пальцами острый подбородок, чувствуя легкую щетину на подушечках. О, как жаль, что он не может увидеть ее яростный, полный гнева, взгляд, направленный на него теперь, как жаль!

       Она движется на нем быстрее, не прекращая ни на мгновение своего яростного танца, не останавливаясь ни на секунду. Кусает и без того воспалившиеся сухие губы, закусывает его нижнюю губу до крови и остро впивается в плечо когтями.

       Оргазма нет, вместо того – животная ярость и безумный ритм в голове, ритм, который заставляет жаждать крови. Зрачки, расширившиеся от удовольствия, перестают различать что-то, кроме маленькой красной ниточки, струящейся по его губам. Руки дрожат. Она понимает, что плачет.

       - Черт. Я не могу. Не могу.

       Признав свое поражение, она быстро сползает с него, так и оставив их обоих голодными, отползает подальше, куда-то в район двери, и, качая головой, как болванчик, продолжает повторять мантрой:

       - Не могу. Красный.

       Он сидит, все еще замерев, опустив голову, как будто ожидая новой команды. До нее только теперь дошло, что она должна его развязать. Она делает это быстро, срывая маску и, кажется, повредив ее, избавив его и от распорки, которую тут же отшвырнула в сторону, и от веревок, передавивших сосуды, хоть она проверила, чтобы веревки были выше.
       Ничего, кроме боли, страха и раскаяния, не осталось. Вот что бывает, если дать ей власть, слишком много власти. Ей нужно бежать от власти, как чумной. Контролируя ее все то время, что она была нижней, он не давал возможности темным сторонам ее души совладать над ее разумом, над теми жалкими останками хорошего, что в ней еще были. Сегодня она, кажется, растеряла и их.

       Время как будто замерло, остановилось. Она дрожала, уронив лицо в ладони, и, конечно, расплакалась бы, если бы уже не выплакала абсолютно все слезы, когда потеряла ребенка. Она перестала понимать, что с ней, где находится, где он, что происходит. Хотелось отключиться, впасть в прострацию, в кому, исчезнуть, раствориться в вихре этого застывшего вдруг времени, словно песчинка.

       - Джуди, - сильная, спокойная рука ласково накрыла ее плечи, - пойдем.
       Она качает головой, бормоча что-то бессвязное, но сама не понимая, что. Способность думать уступила место животному страху, когда она поняла, какой монстр скрыт в ее теле – теле хрупкой женщины.
       - Нет. Оставь меня. Я сейчас уйду и мы не увидимся больше – шепчет она в поднесенные к губам ладони.
       И сама не понимает, как наступил тот момент, в котором ее дрожащее в животрепещущем ужасе тело, оказалось у него на руках. Она крепче сжимает его шею, цепляясь за нее, как утопающий за спасительный круг.

       Он принес ее в спальню, опустив на кровать. Лег рядом, запуская длинные пальцы, пахнущие ментолом и сигаретами, в спутанные волосы. Только сейчас, зарывшись лицом в пушистые завитки на его животе, она обнаружила, что они немного кровоточат.

       - Я бы не остановилась.
       - Ты остановилась, Джуди, - поцеловав ее в висок, спокойно ответил он, - все хорошо. Я здесь.
       - Тебе больно?
       - Это не самая сильная боль, которую мне приходилось терпеть. Впереди еще большая.

       Она вздохнула. Нет. Они не могут говорить об этом сейчас. Сколько часов, минут, секунд до утра? Сколько еще им осталось? Мало. Для этого вовсе не нужны часы под рукой.
       И эти крохи она хотела бы провести так, как проводила все время с ним. Потому, буквально впечатавшись в его тело своим, она тихо просит – надеясь, что хотя бы в этот раз он не откажет.
       - Пожалуйста. Займись со мной любовью.