Глава 22 Избавление от трудностей

Смеющаяся гордость рек и озер

Глава 22

Избавление от трудностей

Писатель: Цзинь Юн

Переводчик: Алексей Юрьевич Кузьмин

Лин-ху Чун долго пребывал в печали, увидел, что луна уже поднялась высоко в небо, и вокруг была глубокая ночь. Его терзали разнообразные сомнения, следовало ли ему пойти в Сливовое поместье с розысками, если этот человек по фамилии Жэнь не является великим злодеем, то следовало бы спасти его.
Он нашел дорогу, и отправился в Сливовое поместье. Поднявшись на Одинокую гору, прошел по косогору через лесок и вышел к поместью, прислушался – там была полнейшая тишина, он крадучись, обошел вокруг внешней стены. Во всех строениях было темно, только из окон одного павильона выбивались лучи света. Он прокрался под окно, и услыхал хриплый старческий голос: "Хуан-чжун Гун, признаешь вину?" Голос был громким и суровым. Лин-ху Чун изумился: судя по положению Хуан-чжун Гуна, разве могли другие так на него кричать, он присел, и стал смотреть через щель в окне.
Там он увидел четверых людей, сидевших на стульях. Среди них трое были старейшинами лет пятидесяти, и одна дама средних лет. Все четверо были одеты в черные одежды, опоясаны желтыми поясами. Хуан-чжун Гун, Ту-би Вэн и Дань-цин Шэн стояли перед ними спиной к окну. Лин-ху не видел выражение их лиц, но, исходя из того, кто сидел, а кто стоял, была понятна разница "кто уважаем, а кто подл".
Хуан-чжун Гун ответил: "Да, подчиненный признает вину. Четверо старейшин затруднились визитом, подчиненный не приветствовал их издалека, провинился, провинился". Сидящий в середине худой старейшина засмеялся ледяным смехом: "Эх, не встретил издалека, что за вина? Что ты притворяешься. Где Хэй-бай Цзы?
Почему не пришел встретить меня?" Лин-ху Чун втайне посмеивался: "Я Хэй-бай Цзы в тюрьму посадил, а Хуан-чжун Гун с остальными думают, что он убежал". Снова подумал: "Что это значит – "старейшина", "подчиненный"? Точно, они все из колдовского учения". Тут он услышал Хуан-чжун Гуна: "Четверо старейшин, подчиненный надзирал недостаточно строго, натура Хэй-бай Цзы оказалась строптивой, вопреки обыкновению, он несколько дней как сбежал из сливового поместья". Тот старейшина впился в него взглядом, в его глазах мелькнуло превосходство, он ледяным тоном произнес: "Хуан-чжун Гун, приказ главы учения был охранять сливовое поместье, или играть на цине, пить вино, баловаться живописью?" Хуан-чжун Гун поклонился: " Четверо подчиненных получили приказ главы учения стеречь важного преступника". Тот старейшина произнес: "Это верно. Ну и как наблюдение за важным преступником?" Хуан-чжун Гун ответил: "Докладываю старейшине, важный преступник содержится в заключении. Двенадцать лет подчиненный на вершок не отходил от сливового поместья, никогда не отвлекался от своих обязанностей". Старейшина произнес: "Очень хорошо, очень хорошо. Вы на вершок не отходили от сливового поместья, от своих обязанностей не отлынивали. Исходя из этого, важный преступник пребывает в заключении?"
Хуан-чжун Гун ответил: "Именно так". Тот старейшина поднял голову, посмотрел вверх, и расхохотался так, что пыль с потолка полетела. Спустя некоторое время он произнес: "Очень хорошо! Приведи сюда этого знаменитого преступника". Хуан-чжун Гун ответил: "Почтительно прошу прощения у четверых старейшин, но указание строго предписывает нам, за исключением случая, если глава учения лично посетит с визитом, никому постороннему не разрешается навещать важного преступника, нарушивший... ... нарушивший..."
Тот старейшина протянул руку, достал с груди вещицу, высоко ее поднял, и встал на ноги. Сидевшие тут же поднялись с выражением глубочайшего почтения. Лин-ху Чун пристально вгляделся, обнаружил, что вещица была в половину локтя длиной, это была засохшая ветвь черного дерева, сплошь покрытая вырезанными иероглифами, на вид предельно странная. Хуан-чжун Гун с братьями поклонились: "Дощечка приказа черного дерева главы учения прибыла, это тоже самое, будто глава учения прибыл лично, подчиненные принимают приказ". Старейшина произнес: "Хорошо, Приведи к нам этого важного преступника, посмотрим на него".
Хуан-чжун Гун нерешительно произнес: "Тот важный преступник скован кандалами по рукам и ногам, невозможно... невозможно привести его в эту комнату".
Тот старейшина холодно рассмеялся: "даже и сейчас ты пытаешься спорить, хочешь нас одурачить. Я тебя спрашиваю, как так получилось, что опасный преступник сбежал?"
Хуан-чжун Гун был потрясен: "Тот опасный преступник... тот важный преступник сбежал? Это абсолютно... абсолютно не так. Этот человек постоянно сидит в тюрьме, не так давно подчиненный собственными глазами видел, как... как он мог сбежать?" Тот старейшина смягчил выражение лица, и теплым голосом сказал: "О, оказывается, он все еще сидит в тюрьме, значит я напрасно вас обвиняю, прошу прошения". С приветливым выражением лица он встал и подошел к троим,словно собираясь принести извинения, и вдруг протянул руку, и хлопнул Хуан-чжун Гуна по руке. Ту-би Вэн и Дань-цин Шэн тут же отступили на два шага. Но, как бы они не были быстры, а этот старейшина оказался еще быстрее, раздались два хлопка, Ту-би Вэн и Дань-цин Шэн оба получили по удару по правой руке. Проводя внезапную атаку, старейшина сохранял такое приветливое выражение лица, что даже Хуан-чжун Гун, вдоволь исходивший реки и озера, не заподозрил подвоха. Ту-би Вэн и Дань-цин Шэн имели боевое мастерство послабее, но у них было время насторожиться, однако все равно не успели уклониться.

Дань-цин Шэн вскричал: "Старейшина Бао, чем мы провинились? Зачем ты караешь нас таким жестоким способом?" В его голосе была боль, но так же и гнев. Старейшина Бао медленно произнес: "Глава учения дал вам приказ стеречь важного преступника, вы дали ему убежать, за это достойны смерти или нет?" Хуан-чжун Гун произнес: "Если этот важный преступник сбежал, починенный достоин смерти, но он спокойненько сидит в тюрьме. Старейшина Бао казнит нас лютой казнью, но пусть знает, что мы вины не признаем". Говоря, он шатался, через щель в окне Лин-ху Чун видел, что на его висках выступили крупные капли пота, подумал, что хлопок ладонью этого Бао весьма опасен, если даже такой мощный мастер боевого искусства, как Хуан-чжун Гун не может его перенести. И еще подумал: "Наверняка боевое искусство Хуан-чжун Гуна не ниже, чем у этого старейшины. Но тот атаковал исподтишка, внезапно, и оттого справился с ним". Старейшина Бао произнес: "Идите еще раз посмотрите на его тюрьму, если этот опасный преступник все еще там, я... эх... я, Бао Да-чу перед вами челом буду бить, прося прощения, разумеется, тут же остановлю пытку рукой синего песка". Хуан-чжун Гун произнес: "Хорошо, прошу четверых уважаемых подождать". Тут же они втроем вышли наружу. Лин-ху Чун заметил, что у всех троих тела мелко дрожат, но не знал, от того ли это, что они волновались, или так действовала "рука синего песка". Он боялся, что четверо обнаружат его, не осмелился больше смотреть в окно, потихоньку сел наземь и подумал: "Они говорили о каком-то главе учения, наверняка это первый мастер боевых искусств нашего времени Дунфан Бубай. Он повелел четырем друзьям из Цзяннани стеречь здесь опасного преступника, они стерегли его двенадцать лет. Разумеется, это не я, а старый господин Жэнь. Неужели он и вправду сбежал? Он сбежал так, что даже Хуан-чжун Гун этого не заметил, значит, он точно обладает удивительными способностями. Точно, они наверняка не знали, иначе Хэй-бай Цзы не называл меня ошибочно господином  Жэнем". Подумал о том, как Хуан-чжун Гун и другие, едва войдут в камеру, обнаружат там Хэй-бай Цзы, это будет большая неожиданность, это будет и изумительно, и смешно. Потом снова задумался: "Но к чему им было нужно меня запихивать в тюрьму? Скорее всего, когда я и этот Жэнь сражались на мечах, они испугались, что я открою их тайну, ну и захватили меня. Тьфу, это, конечно, не убийство свидетеля, но совсем недалеко от этого. Сейчас им нанесли на тело "руку синего песка", не очень-то приятно, будем считать, что это им за меня". Слыша, что те четверо ожидают в комнате в полном молчании, он и дышать глубоко не смел, между ними была лишь одна перегородка, расстояние не более одной сажени, стоило бы ему вздохнуть поглубже, и его бы обнаружили.

Среди полного безмолвия вдруг раздался звук "А", – вопль ужаса и боли. В ночной тишине он прозвучал так, что у людей волосы на теле стали дыбом. Лин-ху Чун расслышал, что это крик Хэй-бай Цзы, невольно почувствовал себя виноватым, хоть втайне он и хотел отомстить, они получили по заслугам, но попасть в руки Бао Да-чу и ему подобных – в самом деле "Жестокости много, удачи мало". За криком приблизился звук шагов, Хуан-чжун Гун и остальные вошли в комнату. Лин-ху Чун вновь приник к щели в окне, заметил, что Ту-би Вэн и Дань-цин Шэн с двух сторон поддерживают Хэй-бай Цзы. У того лицо было серым, глаза были отрешенными и безжизненными, он совсем не был похож на себя прежнего – хитроумного и могучего.

Хуан-чжун Гун поклонился и произнес: "До... докладываю четырем старейшинам, тот важный преступник в самом деле... в самом деле сбежал. Подчиненный должен принять смерть перед четырьмя старейшинами". Он понимал, что произошло несчастье, но его голос был довольно твердым, не сравнить с тем, что было раньше.

Бао Да-чу строго спросил: "Ты говорил, что Хэй-бай Цзы нет в поместье, откуда же он явился? Что случилось, в конце концов?" Хуан-чжун Гун ответил: "По множеству причин, подчиненный сам ничего не понимает. Эх, мы стали рабами своих увлечений, четверо подчиненных пристрастились к циню, шашкам, каллиграфии и живописи, дали людям обнаружить свои уязвимые места, попались на хитрость, дали преступнику... дали преступнику сбежать".

[Цинь, ци, шу, хуа – «четыре занятия учёного» (игра на цине, шахматы, каллиграфия, живопись)]

Бао Да-чу произнес: "У нас четверых приказ главы учения, сначала доподлинно разобраться как важный преступник сумел сбежать, если вы доложите все без утайки, тогда... тогда, возможно, я отправлюсь просить у главы учения проявить милосердие при вынесении приговора". Хуан-чжун Гун издал протяжный стон, сказал: "даже если глава учения проявит милосердие, и четверо старейшин проявят заботу, как четверо подчиненных могут жить на этом свете? Только всех перипетий этого дела подчиненные сами не понимают, хоть умрут, а не прозреют. Старейшина Бао, глава учения, его старейшество сейчас в Ханчжоу?" Бао Да-чу сморщил бровь, спросил: "Кто сказал, что его старейшество сейчас в Ханчжоу?" Хуан-чжун Гун ответил: "Раз этот важный преступник вчера убежал, как иначе глава учения сразу узнал об этом, и сразу же послал четверых старейшин в сливовое поместье?"

Бао Да-чу закряхтел: "Ты чем дальше, тем глупее, кто сказал, что этот важный преступник сбежал только вчера?" Хуан-чжун Гун ответил: "Этот человек вчера в полдень вышел из тюрьмы, мы приняли его за Хэй-бай Цзы, не думали, что этот человек "Пересадил цветы и привил деревья", запер Хэй-бай Цзы в тюрьме, сам одел его одежду и головной убор, и убежал. Это все мы втроем, вчетвером, видели своими глазами – еще был Дин Цзянь, он с ним столкнулся, с десяток ребер сломал..." Бао Да-чу обвел взглядом всех троих, наморщил брови: "Этот человек чушь несет, ничего не понимаю". Один низкорослый и упитанный старейшина произнес: "Мы в середине прошлого месяца получили донесение...", – он и говорил, и загибал пальцы, считая дни, – "до сегодняшнего дня прошло семнадцать суток". Хуан-чжун Гун отскочил назад, с громким треском врезавшись спиной в стену, и закричал: "Никак... никак не может этого быть!" Мы со всей точностью вчера видели собственными глазами, как он убегал". Он подошел к дверям, и закричал: "Ши Лин-вэй, Дин Цзянь, подойдите". Ши Лин-вэй издалека откликнулся: "Слушаюсь!" Бао Да-чу шагнул вперед к Хэй-бай Цзы, схватил его за грудки, поднял на ноги, но увидел, что его конечности бессильно свисают, будто все кости ему переломали, и от человека остался только кожаный мешок. Бао Да-чу изменился в лице, ужаснулся, отпустил руки, и Хэй-бай Цзы рухнул наземь, не в силах стоять. Другой старейшина, крупного телосложения, произнес: "точно, он поражен этим проклятым... этим проклятым "Великим методом звездного дыхания" – из него всю силу и энергию высосали начисто". Его голос дрогнул, выдавая ужас.

Бао Да-чу спросил Хэй-бай Цзи: "Ты когда ему попался?" Тот отвечал: "Я... я... в самом деле вчера, этот мерзавец... этот мерзавец поймал меня за правое запястье, я ничего сделать не мог, попал в его подчинение". Бао да-чу был озадачен, мышцы его лица едва заметно дергались, его взгляд был удрученный, он спросил: "Как это было?" Хэй-бай Цзы ответил: "Он втащил меня в квадратное отверстие в двери, снял с меня одежду, и... и наложил мне на руки и ноги кандалы, а затем сбежал через отверстие". Бао Да-чу нахмурился: "Вчера, но как так, только вчера?" Тот низкорослый коротышка сказал: "Кандалы отлиты из железа, как их можно было сломать?" Хэй-бай Цзы ответил: "Я... я на самом деле не знаю".

Ту-би Вэн произнес: "Подчиненные внимательно осмотрели ручные цепи и ножные кандалы в месте разрыва, они были подпилены тончайшей пилкой. Но мы не знаем, откуда эта пилка взялась?" Пока он говорил, Ши Лин-вэй при помощи двух прислужников втащил в комнату Дин Цзяня. Он лежал на кушетке, накрытый тонким покрывалом, придерживая руками грудь. Дин Цзянь протяжно стонал, было видно, что он ужасно страдает от боли. Бао Да-чу покачал головой, и махнул руками, – Ши Лин-вэй и другие подняли и унесли прочь Дин Цзяня. Бао Да-чу произнес: "Сила столкновения была столь велика, это наверняка тот мерзавец". Сидящая слева дама средних лет все время молчала, но сейчас внезапно заговорила: "Старейшина Бао, Если этот мерзавец в самом деле только вчера совершил побег, значит, полученные нами в прошлом месяце донесения были ложными. Сообщники этого мерзавца заранее спланировали обманный маневр, чтобы внести смятение в наши ряды". Бао Да-чу покачал головой: "Не могли они быть ложными". Та дама переспросила: "Не могли быть ложными?" Сюэ Сян-чжу тренировал технику "золотого колокола", 

[Цзин Чжун Чжао "накрывание золотым колоколом"- искусство укрепления внешних покровов для снижения чувствительности к ударам]

это направление "железной рубашки" – обычно его даже нож или меч не могут пронзить, но ему пробили ладонью грудь и вырвали сердце. Кроме этого мерзавца, в нашем мире нет второго такого человека...". Лин-ху Чун весь ушел в слух, и в этот момент кто-то легонько похлопал его по плечу. Этот легкий хлопок был столь неожиданным, что он вздрогнул, вскочил на ноги, прыгнул на три шага, выхватывая с пояса меч. Повернув голову, он обнаружил рядом двоих человек.

Эти двое стояли спиной к сияющей луне, и их лиц было не разглядеть. Один из них приглашающе помахал рукой: "Братишка, пройдем внутрь". По голосу, это в самом деле был Сян Вэнь-тянь. Лин-ху Чун обрадовался, прошептал: "Сян дагэ!" [Дагэ – большой старший брат.] Лин-ху Чун замахнулся мечом: пока он отвечал Сян Вэнь-тяню, люди внутри наверняка услыхали их. Бао Да-чу вскричал: "Кто там?" Тут один человек расхохотался – смех исходил от того, кто стоял рядом с Сян Вэнь-тянем. От его смеха даже черепица на крыше задрожала, у Лин-ху Чуна в ушах пошел шум, в груди энергия и кровь стали переворачиваться, ему стало невыразимо плохо. Тот человек вышел вперед, подошел к стене, толкнул ее сдвоенными ладонями. Раздался грохот, в стене образовался пролом, и человек вошел в павильон через это отверстие. Сян Вэнь-тянь взял Лин-ху Чуна за руку, и они плечом к плечу тоже вошли внутрь. Бао Да-чу и остальные четверо уже вскочили на ноги, и сжимали в руках клинки, их лица выдавали сильное напряжение. Лин-ху Чун как можно скорее хотел узнать, что за человек шел впереди, но со спины видел только густые черные волосы и синюю одежду.

Бао Да-чу дрожащим голосом произнес: "Оказывается, это Жэнь... преждерожденный Жэнь пожаловал". Тот человек хмыкнул, прошел вперед. Бао Да-чу, Хуан-чжун Гун и другие невольно сделали два шага назад. Человек развернулся, и сел на стул, на котором до этого сидел Бао Да-чу. Только сейчас Лин-ху Чун смог его разглядеть: лицо его было длинное, снежно-белое, ни кровинки, черты лица изящные, только необычная белизна пугала людей – будто мертвец встал из могилы. Он махнул рукой Сян Вэнь-тяню и Лин-ху Чуну: "Брат Сян, брат Лин-ху Чун, присаживайтесь". Лин-ху Чун, едва услыхал его голос, и удивился, и обрадовался: "Ты... ты преждерожденный Жэнь?" Тот человек улыбнулся: "Именно так. У тебя великолепные методы меча". Лин-ху Чун произнес: "Оказывается, ты сам спасся из заключения. Сегодня... сегодня я в самом деле собирался спасать..." Тот человек рассмеялся: "Ты сегодня собирался меня из тюрьмы вытаскивать, так или нет? Ха-ха, ха-ха! Брат Сян, твой братишка настоящий друг". Сян Вэнь-тянь посадил Лин-ху Чуна по правую руку от этого человека, сам сел по левую: "Брат Лин-ху бесстрашный и заботливый друг, настоящий герой нашего времени". Тот человек рассмеялся: "Брат Лин-ху, я очень сожалею, что заставил тебя более двух месяцев сидеть в подземной тюрьме под озером Сиху. Ха-ха, ха-ха!" В этот момент Лин-ху Чун уловил ключ к пониманию происходящего, но общая картина все еще не сложилась. Тот по фамилии Жэнь, хохоча, смотрел на Лин-ху Чуна: "Ты, хотя и сидел вместо меня более двух месяцев в подземной тюрьме, но выучил по надписи на железной доске "Си син да фа", "Великий метод звездного дыхания", хэ-хэ, это вполне возмещает твои мучения". Лин-ху Чун изумился: "Тот тайный текст на железной доске был написан преждерожденным?" Тот человек улыбнулся: "Если не я, то кто в этом мире владеет великим методом звездного дыхания?" Сян Вэнь-тянь произнес: "Братишка, волшебное искусство "звездного дыхания" главы учения Жэня, во всем этом мире передано тебе – единственному последователю, от души поздравляю". Лин-ху чун изумленно произнес: "Хозяин учения Жэнь?" Сян Вэнь-тянь произнес: "Оказывается, ты до сего момента не знаешь, кто такой преждерожденный Жэнь? Это глава волшебного учения Солнца и Луны Жэнь, его табуированное имя состоит из иероглифов "Во" - "Я" и "Син" - "Иду".

 [Табуирование иероглифа: запрет произношения и написания имени уважаемого лица с заменой его другим иероглифом или графическим видоизменением]

Ты уже раньше слыхал о нем?" Лин-ху Чун знал, что магическое учение Солнца и Луны как раз и является колдовским учением, но главой колдовского учения был Дунфан Бубай, откуда еще взялся этот Жэнь Во-син? Он нерешительно произнес: "Жэнь... табуированное имя главы учения Жэня, я прочел на той железной доске, однако не знал, что он является главой учения". Тот старейшина могучего телосложения вдруг взревел: "Да какой он глава учения? Да вся Поднебесная знает, что главой нашего волшебного учения Солнца и Луны является Дунфан Бубай. Это Жэнь – смутьян и вероотступник, его давно исключили из списков и изгнали с должности, он виновен в тягчайших преступлениях". Жэнь Во-син повернул голову, пристально вгляделся в него и произнес: "Тебя зовут Цинь Вэй-бан, так или нет?" Тот могучий старейшина ответил: "Именно так". Жэнь Во-син спросил: "У тебя великая власть в учении, ты являешься владыкой зеленого знамени в Цзянси, так или не так?" Цинь Вэй-бан ответил: "Так точно". Жэнь Во-син глубоко вздохнул: "Ты принадлежишь к десяти старейшинам данного учения, поднялся весьма быстро. За что тебя ценит Дунфан Бубай? Ты обладаешь могучим боевым искусством, или в делах разбираешься?" Цинь Вэй-бан ответил: "Я безраздельно предан данному учению, прежде сталкивался с делами, более десяти лет накапливал заслуги, и поднялся до старейшины". Жэнь Во-син кивнул головой: "Это тоже неплохо". Внезапно он бросился вперед, к Бао Да-чу, стремительно вытянул левую руку, и схватил его за горло. Бао Да-чу перепугался, даже не успел выхватить одиночную саблю дань-дао, чтобы отсечь ему руку, только защитился левым локтем, прикрыв горло, одновременно делая шаг назад левой ногой, а правой рукой рубанул саблей. Эти защита и атака были проведены очень быстро, защита была плотной, атака мощной, он в самом деле был высоким мастером боевого искусства. Но Жэнь Во-син был быстрее, не успел Бао Да-чу рубануть саблей, он правой рукой рванул его за грудь, раздался треск халата, а левой рукой вынул у него из-за пазухи вещицу – ту бирку приказа черного дерева. После этого он перехватил его правое запястье и вывернул. Тут послышался тройной звон – это Сян Вэнь-тянь выхватил меч, и атаковал остальных трех старейшин. Трое старейшин подняли свои клинки и отбили атаки. Но эти атаки были предприняты только для того, чтобы не дать им прийти на помощь Бао Да-чу. Едва Сян Вэнь-тянь провел эти три приема, как Бао Да-чу уже полностью был в руках Жэнь Во-сина.

Жэнь Во-син сказал, улыбаясь: "Я еще не применял свой великий метод звездного дыхания, тебе хочется насладиться?" В этот миг Бао Да-чу понял, что, если не взмолиться о пощаде, то он расстанется с жизнью, и третьей дороги нет. Он быстро решился: "Глава учения Жэнь, отныне и после, я Бао Да-чу, буду служить тебе верой и правдой". Жэнь Во-син произнес: "Ты уже прежде давал мне клятву служить верой и правдой, зачем повторять?" Бао Да-чу ответил: "Прошу главу учения Жэня отправить меня на самые трудные задания, позволить заслугами искупить вину". Жэнь Во-син сказал: "Хорошо, съешь-ка вот эту пилюлю". Он разжал руку, вытащил из-за пазухи фарфоровый флакончик, выкатил из него пилюлю огненно-красного цвета, и бросил ее Бао Да-чу.

Тот сразу поймал ее, не глядя, проглотил. Цинь Вэй-бан не сдержал крика: "Это ... это пилюля трех трупов мозга и духа?" Жэнь Во-син кивнул головой: "Нет ошибки, это "пилюля трех трупов мозга и духа"!" Снова выкатил из флакончика три пилюли "трех трупов", бросил их на стол, и они запрыгали по его поверхности, спросил: "Вы знаете силу этих пилюль?"

Бао Да-чу ответил: "После приема пилюли мозга и духа, нужно неукоснительно следовать приказам главы учения. В противном случае скрытый в пилюле червь пробудится к жизни, проникнет в мозг, пожрет вещество мозга, мало того, что это больно, но начинается безумие, хуже, чем бешенство у собак". Жэнь Во-син сказал: "Ты говоришь верно. Ты знаешь действие этих пилюль трех трупов, отчего же набрался смелости проглотить?" Бао Да-чу ответил: "Подчиненный с этого дня во всем будет предан главе учения, хоть сила этих пилюль и ужасна, но на подчиненного они не подействуют".

Жэнь Во-син расхохотался: "Очень хорошо, очень хорошо. Кто примет эти пилюли?" Хуан-чжун Гун, Ту-би Вэн и Дань-цин Шэн переглянулись, лица у них изменились. Они вместе с Цинь Вэй-банем и другими принадлежали к колдовскому учению, давно уже знали, что в этих "пилюлях трех трупов мозга и духа" скрыт трупный червь, в обычное время не проявляющий жизненной активности, но, если в полдень праздника Дуаньу пятого числа пятого месяца не принять сдерживающего действие червя средства, то червь выйдет из спячки и начнет действовать. Если войдет в мозг, то человек станет одержимым, как дьявол, не может рассуждать и следовать нормам, теряет рассудок, даже может бросится на родителей, детей и жену – и сожрать их. Никакой яд этого мира не сравнится с этим. К тому же, разные мастера ядов изготавливают разные пилюли, и противоядие к пилюлям главы учения Дунфана не подойдет против пилюль Жэнь Во-сина. Люди были в смятении, но тут внезапно раздался громкий голос Хэй-бай Цзи: "Прошу главу учения проявить милосердие, подчиненный первый примет одну пилюлю". Говоря, подошел к столу, и потянулся за пилюлей. Жэнь Во-син легко махнул рукавом халата, Хэй-бай Цзы не устоял на ногах, полетел назад лицом вверх, и тяжело врезался головой в стену. Жэнь Во-син холодно произнес: "Твои навыки утеряны, ты никчемный человек, зачем мне тратить на тебя мои волшебные пилюли". Повернув голову, произнес: "Цинь Вэй-бан, Ван Чэн, Сан Сань-нян, вы не согласны принять мои пилюли, так или нет?" Та дама средних лет, Сан Сань-нян, поклонилась в пояс: "Подчиненная клянется с этого дня и впредь, хранить верность хозяину учения, никогда не изменять". Толстый коротышка Ван Чэн произнес: "Подчиненный будет усердно служить хозяину учения". Они вдвоем подошли к столу, каждый взял пилюлю, и проглотил. Они оба были совершенно запуганы Жэнь Во-сином, видя, как тот бежал из заключения, и вернулся, их храбрость дала трещину, гордость рухнула, они не осмеливались сопротивляться. Тот Цинь Вэй-бан выслужился из руководителей среднего звена, когда Жэнь Во-син был у власти, он управлял несколькими уездами в Цзянси, не знал, на что способен Жэнь Во-син, и сказал: "Мое почтение!"

[Шао пэй ле - можно перевести как: «прошу прощения, что вынужден вас покинуть»]

Он толкнулся двумя ногами, и исчез в проломе стены. Жэнь Во-син расхохотался. не стал преграждать ему путь. Когда его тело уже исчезло за стеной, Сян Вэнь-тянь тряхнул рукавом, оттуда выпала длинная и тонкая "железная плеть" "жуаньбянь", она сверкнула, и послышался крик Цинь Вэй-бана. Гибкая плеть обвилась вокруг левой ноги, и втащила его обратно. Плеть была очень тонкая, а каждое звено было шероховатым, когда она обвилась вокруг ноги Цинь Вэй-бана, тот не устоял, и рухнул на землю, не в силах подняться. Жэнь Во-син произнес: "Сан Сань-нян, возьми пилюлю, и аккуратно сними с нее внешнюю оболочку". Сан Сань-нян ответила: "Слушаюсь", – взяла со стола пилюлю, и ногтями сняла с нее алую оболочку, показался серый шарик. Жэнь Во-син приказал: "Дай ему проглотить". Она откликнулась: "Слушаюсь!"
Подошла к Цинь Вэй-бану, сказала: "Открой рот!" Цинь Вэй-бан развернулся, размахнулся рукой, и рубанул в направлении Сан Сань-нян. Его гунфу немного уступало Сан Сань-нян, но не слишком, однако его нога была скована гибкой железной плетью, каналы энергии и точки были пережаты, и в руках не было полной силы. Сан Сань-нян левой стопой отбила его руку, правой стопой ударила в прыжке, ее тело взлетело, она нанесла удар ногой в грудь, левой ногой следом нанесла удар "неразлучных уток-мандаринок" в плечо, а затем еще тремя ударами ног пробила ему по трем каналам энергии и активным точкам. Она схватила его левой рукой за щеку, правой рукой забила ему в рот пилюлю, сдавила ему глотку, раздался судорожный звук, и Цинь Вэй-бан проглотил лекарство.

Лин-ху Чун слышал слова Бао Да-чу о дейс.твии "пилюли трех ядов", что за оболочкой скрыт трупный червь, видел, как Сан Сань-нян сняла с пилюли оболочку, как ее ноги мелькали падающим соколом – техника была совершенной, отработанной ежедневными тренировками, как ловко она заставила человека проглотить пилюлю, подумал: "Эта женушка руками и ногами владеет весьма неплохо!" Он не знал, что Сан Сань-нян владеет искусствами дуаньда и циньна, только что сдалась в плен Жэнь Во-сину, и горела желанием проявить свои таланты, и показать свою верность главе учения.

[Дуаньда:
1. Сценический "бой в коротких одеждах" - театральное мастерство, приближенное к реальному рукопашному бою.
2. "Короткие удары" - армейский вариант рукопашного боя, известный в 60-х - 80-х годах прошлого века, ныне вытесненный другими системами типа саньда, циньдишу и гэдоушу.
Циньна - искусство захватов, воздействий на суставы, точки, дыхательные пути, броски и выкручивания.]

Жэнь Во-син улыбнулся, и покивал головой. Сан Сань-нян поднялась,  с непроницаемым лицом почтительно отошла в сторону.
Жэнь Во-син взглянул на Хуан-чжун Гуна и остальных, явно желая узнать, согласны ли они принять лекарство. Ту-би Вэн молча подошел и принял пилюлю. Дань-цин Шэн что-то пробубнил про себя, не зная, что и сказать, и тоже принял лекарство. Лицо Хуан-чжун Гуна выразило предельную скорбь, он вынул из-за пазухи музыкальный трактат "Гуанлин сань", с нотами для циня, подошел к Лин-ху Чуну: "Преклоняюсь перед твоим высоким воинским искусством, умом и твоим хитрым планом спасения Жэнь Во-сина, хэ-хэ, ничтожный восхищен, преклоняется. Этот музыкальный трактат погубил нашу жизнь, уничтожил имя, возвращаю его прежнему владельцу", – с этими словами он кинул трактат за пазуху Лин-ху Чуну.

Лин-ху Чун остолбенело застыл, глядя, как тот разворачивается и идет к стене. Ему было очень стыдно, он подумал: "План спасения главы учения Жэня был целиком разработан братом Сяном, я ни о чем не догадывался. Но Хуан-чжун Гун и остальные ненавидят меня, в этом есть логика, но у меня нет возможности оправдаться". Хуан-чжун Гун повернулся, опираясь о стену: "Мы, четверо братьев, в один день вошли в двери магического учения, собирались исповедовать рыцарскую верность на реках и озерах, и хорошо выполнять свой долг. Но характер Жэнь Во-сина был жестоким и своенравным, в наградах и наказаниях он полагался только на собственные прихоти, и мы, четверо братьев, ушли в отставку.

После того, как его должность занял глава учения Дунфан, коварством ответивший на доверие, он с корнем извел всех старых братьев. У четверых братьев "сердце выгорело, интерес пропал", вызвались на это задание, во-первых, чтобы быть как можно дальше от Хэй-му-я "Утеса черного дерева", подальше от козней и интриг, во-вторых – удалиться в уединение на озере Сиху, разгонять тоску музыкой и каллиграфией. Более двенадцати лет наслаждались безмятежным счастьем. В этом мире удел человека – гора горестей, и пылинка счастья, так оно и есть..." Договорил до этого, раздался легкий щелчок, и он медленно опустился вниз. Ту-би Вэн и Дань-цин Шэн вскричали: "Дагэ!" , – подбежали поднять, и увидели, что в его груди торчит рукоять кинжала, зрачки остановились, и дыхание прервалось. Ту-би Вэн и Дань-цин Шэн всоскликнули: "Дагэ!" , – и разрыдались.
[Дагэ – большой старший брат]
Ван Чэн закричал: ""Этот старик не следовал приказам главы учения, от страха наказания покончил с собой, наказание ему следует ужесточить. Вы, двое мерзавцев, что горланите?" Дань Цин-шэн рассвирепел, и, забыв о жизни, бросился на Ван Чэна. Ван Чэн воскликнул: "Что такое? Ты бунтовать удумал?" Дань Цин-шэн вспомнил, что уже съел пилюлю трех трупов, и не посмел идти против указаний Жэнь Во-сина, его гнев улегся, только опустив голову, утирал слезы. Жэнь Во-син вскричал: "Выкиньте отсюда этот труп и этих никчемных людишек, несите вино и закуски, сегодня мы с братом Сяном и братом Лин-ху напьемся вместе!" Ту-би Вэн ответил: "Слушаюсь!", и поволок труп Хуан-чжун Гуна. Тут же со слугами принес посуду, кубки и палочки, сервировал на шесть персон. Бао Да-чу закричал: "Поставь на три персоны! Как мы можем пить вместе с главой учения?", – и помог прибрать. Жэнь Во-син произнес: "Да вам тоже повезло, идите, выпейте снаружи по стаканчику". Бао Да-чу, Ван Чэн, Сан Сань-нян вместе поклонились: "Благодарим главу учения за милость", – медленно пятясь, вышли назад. Лин-ху Чун, увидев самоубийство Хуан-чжун Гуна, подумал, что этот человек как раз и есть настоящий китайский парень, вспомнил, как тот собирался написать письмо, рекомендуя ему отправиться в монастырь Шаолинь встретиться с великим наставником Фан Чжэном, чтобы тот излечил его, тот хорошо к нему относился, и невольно расстроился.

Сян Вэнь-тянь рассмеялся: ""Брат, как же тебе повезло выучить великий метод звездного дыхания главы учения? Об этом деле хотелось бы от тебя самого услышать". Лин-ху Чун подробно рассказал, как, сам того не желая, отработал эту технику. Сян Вэнь-тянь смеясь, похвалил: "Поздравляю, поздравляю, в этой системе нельзя упускать ни малейшей мелочи. Ты порадовал старшего брата". Говоря, поднял кубок, и выпил одним глотком. Жэнь Во-син рассмеялся: «Это дело по правде говоря, было предельно опасным. Вначале, когда я писал эти тайные поучения на железной доске, это было просто средством рассеять скуку пребывания в темнице, вовсе не от того, что я по доброте хотел передать другим свое учение. Тайные поучения были подлинными, но, без моих личных указаний, если бы кто-то попытался воровски присвоить это гунфу рассеивания, то тренирующийся рисковал сойти с ума, и избегнуть этого был один шанс из тысячи. На пути тренировки этого волшебного мастерства есть два ключевых препятствия. Во-первых, необходимо полностью рассеять всю внутреннюю силу организма, чтобы в даньтяне ничего не осталось, если рассеять не до конца, или неправильно вывести в точки каналов, тут же начнется безумие, тело станет парализовано, к тому же пойдет обратный ток энергии по каналам, из семи отверстий хлынет кровь, и человек погибнет. Это гунфу основано сотни лет назад, но последователей крайне мало, а тех, кто овладел полностью, считанные единицы – из-за того, что на этом шаге огромная сложность. Но тебе повезло, брат Лин-ху, у тебя изначально была потеряна вся внутренняя сила, и ее просто не было, все уже как раз было рассеяно, не затратив усилий, ты прошел этот самый сложный для прочих этап. После рассеивания энергии, необходимо высосать энергию у другого человека, и запасти ее в своем киноварном поле, затем вновь согласно правилам перевести ее в восемь чудесных каналов для дальнейшего использования. Это очень трудный этап, так как собственной энергии в этот момент недостаточно, а надо отобрать истинную энергию у другого, разве это не все равно, что пытаться "разбить камень яйцом", впустую отдать собственную жизнь? Тут брату Лин-ху снова выдался счастливый случай, если верить словам брата Сяна, то в твоем организме заранее были запасены восемь разных потоков  истинной энергии, хоть и от разных людей, но очень мощных. Брат Лин-ху, раз ты так легко прошел через эти два сложнейших ключевых пункта, и отработал великий метод, значит, это в самом деле было веление Неба". Лин-ху Чун почувствовал, что у него в центре ладоней холодный пот выступил, он произнес: «По счастью, моя внутренняя сила была полностью потеряна, в противном случае, даже представить себе страшно. Большой старший брат Сян, но как же, в конце концов, глава учения Жэнь спасся из заключения, братишка до сих пор не может этого понять". Сян Вэнь-тянь, радостно посмеиваясь, вытащил из-за пазухи вещицу, положил ее в ладонь Лин-ху Чуну: "Что это такое?" Лин-ху Чун почувствовал в руке твердый шарик, точно такой же, какой он тогда передавал Жэнь Во-сину, раскрыл ладонь, увидел, что у него на ладони лежит твердая сфера, из которой торчит маленькое жесткое зернышко. Повертев ее в пальцах, он обнаружил, что из сферы вытягивается тончайшая нить с острыми зубчиками, заканчивающаяся зернышком – удивительная и тонкая пила. Лин-ху Чуна внезапно осенило, он воскликнул: "Так вот как глава учения перепилил свои ручные и ножные кандалы".

Жэнь Во-син рассмеялся: "Я в своем громовом смехе вывел внутреннюю силу, это поразило всех вас пятерых, и я тут же перепилил кандалы.

А потом я поступил с тобой так же, как ты справился с Хэй-бай Цзы. Лин-ху Чун рассмеялся: "Оказывается, ты со мной поменялся одеждой, а на меня наложил кандалы, но неужели Хуан-чжун Гун и Хэй-бай Цзы не заметили подвох?" Сян Вэнь-тянь ответил: "На самом деле такую подмену скрыть было нелегко, но, пока они приходили в себя, мы с главой учения уже покинули сливовое поместье. Хэй-бай Цзы и остальные увидели трактат по шашкам, свитки с каллиграфией и живописью, все очень обрадовались, как они могли заподозрить, что заключенного уже подменили". Лин-ху Чун сказал: "Большой старший брат разработал волшебный план, это непревзойденно". Сам подумал: "Значит, ты все продумал заранее, использовал дары, чтобы заманить их в ловушку. Но глава учения был освобожден уже давно, что же ты медлил меня выручить?"
Сян Вэнь-тянь по его лицу угадал его мысли, рассмеялся: "Братишка, после того, как глава учения вышел на свободу, было такое множество неотложных дел, никак нельзя было дать врагам информацию, пришлось поступить с тобой несправедливо – так долго держать в заключении под дном озера, сегодня мы как раз пришли спасать тебя. Но нет худа без добра – ты выучил волшебное искусство, так что это можно считать компенсацией. Ха-ха-ха, Старший брат приносит тебе извинения". Говоря, налил всем трим вина, и выпил свой кубок одним махом. Жэнь Во-син расхохотался: "И я присоединяюсь к тосту". Лин-ху Чун рассмеялся: " Разве плоха компенсация? Я еще должен принести огромную благодарность двум уважаемым. У меня раньше были неизлечимые раны, после тренировки волшебного искусства главы учения, я внезапно излечился, теперь обязан жизнью". Все трое разом рассмеялись, очень довольные.

Сян Вэнь-тянь произнес: "Двенадцать лет назад Дунфан Бубай узурпировал трон. Я этого сердцем не принял, тайно терпел, спустя рукава выполняя поручения Непобедимого Востока. Только недавно разведал, где содержится глава учения, и сразу отправился к нему на выручку. Откуда мне было знать, что, едва я спущусь с Хэймуя – утеса черного дерева, как этот подлец Дунфан Бубай отправит за мной в погоню многочисленный отряд, да еще к нему присоединятся в теплую компанию подлые придурки из истинного учения. Братишка, когда на дне пропасти ты рассказал мне причины, по которым ты потерял внутреннюю энергию, я сразу понял, что рассеять твои потоки враждующей энергии можно только при помощи техники "великий метод звездного дыхания" главы учения. После того. как глава учения спасся из заключения, я собирался просить его  передать тебе этот волшебный навык, ради спасения твоей жизни, но и представить не мог, что мне не придется упрашивать, глава учения сам сделал тебя преемником". Все трое выпили, и дружно рассмеялись. Лин-ху Чун подумал: "Брат Сян использовал меня, но собирался просить главу учения спасти мою жизнь. Тогда, уходя со дна пропасти, он говорил, что собирается взять меня, и обратиться к какому-то человеку с просьбой о лечении. Если бы я не принял столь деятельное участие в освобождении главы учения, разве он согласился бы передать столь удивительный навык совершенно постороннему человеку?" Он невольно был тронут заботой Сян Вэнь-тяня.

Выпили более десятка чарок, Лин-ху Чун почувствовал, что разговор главы учения Жэня выдает человека дерзновенного, выглядит он необычно, это редко встречающийся в обычной жизни герой, лидер отважных рыцарей, он невольно начал преклоняться перед этим человеком. До этого он видел, как тот разделался с Цинь Вэй-баном, Хуан-чжун Гуном и Хэй-бай Цзы, его методы были сильны и коварны, но, слушая его рассуждения, он понял, что к этому человеку нельзя подходить с обычными мерками, постепенно увлекся разговором. Жэнь Во-син произнес: "Брат Лин-ху, у меня есть враг. опасный в бою и суровый в делах управления, ты не должен его недооценивать. Но ты подумай, как долго я сидел подо дном озера Сиху? Ты тоже был в этой тюрьме, почувствовал на себе это удовольствие.

Чего ожидают от меня люди? Вряд ли они ждут, что я буду снисходителен к врагам и мятежникам?" Лин-ху Чун согласно кивнул головой, и вдруг вспомнил об одном деле: "У меня есть одна просьба к главе учения, надеюсь, он сможет дать мне обещание". Жэнь Во-син произнес: "Что за дело?" Лин-ху Чун ответил: "В тот день, когда я встретился с главой учения, Хуан-чжун Гун говорил, что если глава учения выйдет из темницы, устроит беды среди рек и озер, и даже в клане горы Хуашань погибнет, по крайней мере, половина человек. Также слышал от главы учения, что если он встретит моего отца-наставника, то причините ему большой вред. У главы учения навыки волшебные, если он захочет погубить клан горы Хуашань, то никто не сможет защититься..."

Жэнь Во-син произнес: " Я слышал от Сян Вэнь-тяня, что твой шифу по всей Поднебесной разослал письма о том, что ты изгнан из клана. Я им устрою взбучку, весь клан горы Хуашань изведу, уничтожу их имя среди воинского сообщества, за тебя отведу гнев". Лин-ху Чун покачал головой: "Ничтожный ребенком был усыновлен отцом-наставником и матушкой-наставницей, взят ими во врата учения, вскормлен до взрослого возраста. Хоть и именовались мы учителем и учеником, но были как отец и сын. Шифу изгнал меня из школы, во-первых, из-за моих поступков, во-вторых, – опасаюсь, из-за недоразумения. Ничтожный не осмеливается винить благодетельного наставника". Жэнь Во-син улыбнулся: "Оказывается, Юэ Бу-цюнь к тебе без снисхождения, а ты не осмеливаешься поступить с ним несправедливо?" Лин-ху Чун ответил: "Ничтожный умоляет главу учения проявить великодушие, не причинять вреда шифу и шинян, ученикам и ученицам клана горы Хуашань".

Жэнь Во-син задумчиво произнес: "Ты не щадил сил, чтобы спасти меня из темницы. Но я передал тебе "Си син да фа", к тому же спас твою жизнь – мы квиты, никто никому ничего не должен. Я возвращаюсь на реки и озера, неоплаченных долгов мести и дружбы много, не могу тебе ничего обещать, иначе буду связан по рукам и ногам". Услыхав его слова, Лин-ху Чун понял, что Юэ Бу-цюню не миновать беды, невольно заволновался, и его лицо выдало тревогу. Жэнь Во-син расхохотался: "Братишка, ты пока посиди. Сейчас во всем этом мире есть только два человека – ты и брат Сян, которым я абсолютно доверяю. Ты меня просишь – давай поторгуемся. Поступим так: ты мне сначала пообещай одну вещь, и я обещаю тебе, что если встречусь с последователем школы Хуашань, лишь бы он не был со мной неучтив, я его не буду задирать. А если придется их вразумлять, то ради тебя проявлю немного милосердия. Как тебе такое?"

Лин-ху Чун обрадовался, торопливо произнес: "В таком случае буду бесконечно признателен. Какие будут приказы главы учения, ничтожный не может не исполнить". Жэнь Во-син сказал: "Мы с тобой братья "Золотой орхидеи", отныне и впредь будем вместе делить радость, сообща отбиваться от бед. Брат Сян будет сиятельным левым посланником волшебного учения солнца и луны, а ты станешь  сиятельным правым посланником моего учения.

[Золотая орхидея:в «Книге перемен» сказано: согласие сердец – выгода от этого разрывает металл/золото; (то есть согласие сердец крепче металла/золота, так как это один иероглиф); согласие сердец – их слова оставляют аромат орхидеи. В дальнейшем от этой фразы оставили два иерогифа металл/золото и орхидея, получилось «золотая орхидея», как символ закадычной дружбы.]

Как тебе такое?" Лин-ху Чун едва это услышал, оторопел. Он никак не мог себе представить, что ему самому придется войти в демоническое учение.

Он с детства слышал от шифу и шинян рассказы о разнообразных кознях и злодействах демонического учения, хоть сам и был изгнан из школы, считал себя "вольным облаком и диким журавлем", вольным бродягой рек и озер, не принадлежащим ни к какой школе или клану, но чтобы войти в демоническое учение – это было решительно невозможно. Сначала он просто оторопело сидел, запутавшись в мыслях, забыв, что надо отвечать на вопрос. Жэнь Во-син и Сян Вэнь-тянь впились в него двумя парами глаз, и в комнате повисла абсолютная тишина. Прошло довольно много времени, прежде чем Лин-ху Чун ответил: "Предложение главы учения прекрасно, я думаю, что такой необразованный и неопытный человек как я, как может стать рядом с главой учения и называться его братом? К тому же, хотя ничтожный и изгнан из школы Хуашань, все еще надеется, что шифу передумает, и примет его обратно..."

Жэнь Во-син невесело рассмеялся: "Ты называешь меня "глава учения", на самом деле, хотя я и сбежал из клетки, но "утром не знаю, что будет вечером", эти два иероглифа – "глава учения" – только приятные для слуха слова. Сейчас все простые люди в Поднебесной знают, что главой учения является "Непобедимый Восток" – Дунфан Бубай. Этот человек владеет высочайшим боевым искусством, наверняка не хуже моего, искушен в планировании, знает стратагемы намного лучше чем я. Он командует плеядой талантливых людей. если пытаться нам вдвоем с братом Сяном отнимать у него трон, то это будет похоже на столкновение яйца с камнем – бредовые мечты. Ты не согласился стать моим побратимом, надеюсь, что это мудрость во спасение – прекрасная мысль, но давай же выпьем, поговорим по душам, а этот разговор отложим". Лин-ху Чун произнес: Ничтожный совершенно не разбирается в событиях, каким образом место главы учения было узурпировано Дунфан Бубаем, и как глава учения попал в тюрьму. Не знаю, могут ли двое уважаемых рассказать об этих событиях?" Жэнь Во-син покачал головой, грустно улыбнулся: "В тюрьме на дне озера, после двенадцати лет заточения, потери имени, и положения, кажется, сердце должно было бы остыть. Эхэ-хэ, на самом деле – чем старее, тем больше горит сердце". Он налил себе до краев, выпил одним махом, рассмеялся долгим смехом, но в смехе чувствовалось уныние. Сян Вэнь-тянь произнес: "Братишка, в те дни Дунфан Бубай послал множество людей изловить меня, их навыки были опасны, ты сам видел своими глазами. Если бы не твоя помощь, то я давно был бы ими изрублен на мясную подливку. Ты в своем сердце еще делишь всех на истинные школы и демоническое учение, но в тот день они несколько сотен человек объединились в альянс, чтобы убить нас двоих, стоит ли их делить на какие-то истинные школы и демоническое учение? На самом деле, в этом мире, разве в истинных кланах только одни хорошие люди, и нет никаких подлых коварных злодеев? В демоническом учении плохих людей тоже немало, но если мы втроем добьемся власти, хорошенько наведем порядок, начисто избавимся от всевозможных подонков, разве истинные герои рек и озер не воспрянут духом?" Лин-ху Чун кивнул головой: "Старший брат дело говорит". Сян Вэнь-тянь продолжил: "В тот год глава учения принял Дунфан Бубая, как своего названого брата, выдвинул его, сделал сиятельным левым посланником, дал ему великую власть в учении. В то время глава учения глубоко погрузился в отработку великого метода звездного дыхания, собирался избавиться от имевших место мелких недочетов, не имел достаточного времени для контроля над повседневными текущими делами, не ожидал, что Непобедимый Восток имеет сердце дикого волка, перед лицом главы учения предельно учтив, ни в чем не шел наперекор, но втайне наращивал свое влияние, фабриковал всякие предлоги, под которыми либо устранял, либо казнил тех подчиненных, которые хранили верность главе учения. Так он за несколько лет извел почти всех людей, верных главе учения. Глава учения – человек искренний и великодушный, видел, что Непобедимый Восток неизменно к нему почтителен, учение под его управлением находится в полном порядке, и от начала и до конца так ничего и не заподозрил".

Жэнь Во-син вздохнул: "Брат Сян, мне в самом деле стыдно за это. Ты столько раз предупреждал меня, говорил правду. Но я слишком доверял непобедимому Востоку, правдивые слова режут уши, я наоборот, считал, что ты действуешь из зависти, ревнуешь меня к нему, начал с тобой ссориться, придираться, так что ты в конце концов, рассердился, и умчался в дальние дали, и с тех пор больше здесь не появлялся". Сян Вэнь-тянь произнес: "Подчиненный не осмеливался в чем-либо винить главу учения, но, видя сложившуюся ситуацию, понимал, что Дунфан Бубай детально проработал план переворота, если бы подчиненный был в свите главы учения, то он бы не избег гибели. Хотя пожертвовать собой ради учения является обязанностью, но подчиненный, взвесив все доводы за и против, все же решил, что лучше будет скрыться. Если бы глава учения вскрыл дьявольские козни, переворота бы не вышло, это было бы прекрасно, но все пошло иначе, подчиненный скрылся, изобразив ревность, не осмеливаясь чрезмерно перечить". Жэнь Во-син покивал головой: "Точно, но в то время откуда я мог знать о твоей печали? Увидев, как ты уехал не попрощавшись, впал в гнев, в это время тренировка достигла ключевого момента, все чуть не вышло из-под контроля.
Непобедимый Восток был со мной предельно предупредителен, советовал мне не впадать в раздражение. С этого времени я еще больше попал в его козни, вплоть до того, что передал ему секретный трактат нашего учения "Куй хуа бао дянь" – "Драгоценный трактат подсолнечника"". Лин-ху Чун, услыхав четыре иероглифа " Куй хуа бао дянь" , невольно протянул: "А!" Сян Вэнь-тянь спросил: "Братишка, ты знаешь о трактате "Куй хуа"?" Лин-ху Чун ответил: "Я раньше слышал от шифу это название, знаю, что это глубокий и разносторонний секретный трактат о воинских искусствах, однако не знал, что он в руках у главы учения".

Жэнь Во-син сказал: "Много лет назад, трактат "Куй хуа" был драгоценным сокровищем учения Солнца и Луны, передавался от поколения к поколению среди глав учения. Я учил технику "зведного дыхания", забывая о сне и пище, ни о чем не задумывался, кроме этого, собирался передать место главы учения Непобедимому Востоку. Хотел передать ему этот трактат, как залог того, что именно ему вскоре передам и место главы учения. Эх, он же был умнейшим человеком, этот Дунфан Бубай, очевидно же, что место главы учения само шло ему в руки, что же он так спешил, не мог потерпеть, пока я сам не назову его преемником на общей церемонии перед всеми?  К чему он затеял этот переворот?" Он поднял брови – было видно, что он до сих пор не может понять этого. Сян Вэнь-тянь произнес: "Он, во-первых, не мог ждать, не зная, в какое время глава учения официально передаст ему свою должность; во-вторых, опасался, что в один миг ситуация может внезапно измениться". Жэнь Во-син откликнулся: "Он же с самого начала все до мелочей просчитал, к чему ему было бояться неожиданных изменений? В самом деле, побуждения людей невозможно понять. Находясь в заключении, я тщательно размышлял, разобрал все этапы его козней, и все понял, но причину этой поспешности до сих пор понять не смог. В целом, он беспокоился, что я могу передумать, и передать место главы учения тебе. Но ты сам уехал не попрощавшись, сам вынул у него занозу из глаза, он мог спокойно ждать своего часа".

Сян Вэнь-тянь произнес: "В год, когда Дунфан Бубай совершил переворот, в праздник начала лета – Дуаньу, вечером был банкет. На банкете барышня сказала несколько слов, глава учения их еще помнит?" Жэнь Во-син почесал голову: "Праздник Дуаньу? Девчушка тогда что сказала? Какое это имеет значение? Я ничего не помню".

[Дуаньу. Праздник начала лета, праздник "двойной пятерки", праздник драконьих лодок (5-го числа 5-го месяца по лунному календарю, обычно приходится на июнь)]

Сян Вэнь-тянь ответил: "Глава учения не должен считать барышню маленьким ребенком. Она умна и сообразительна, мышление прекрасное, не уступающее взрослым. В тот год ей вроде, семь лет исполнилось? Она на банкете пересчитала всех присутствующих, и вдруг спросила тебя:
–Папа, почему каждый год, когда мы собираем банкет на праздник двойной пятерки, на банкете каждый год становится на одного человека меньше?
 Ты поразился, спросил:
– Что значит, каждый год на одного человека меньше?
Она ответила:
– Я запомнила, что в прошлый год было одиннадцать человек, в позапрошлый – двенадцать человек. В этот год – один, два, три, четыре, пять... нас осталось только десять человек".
Жэнь Во-син вздохнул: "Точно. Я тогда услышал ее, и был очень не рад. За год до этого Дунфан Бубай казнил младшего братишку Хао Сяня. А еще годом раньше, старейшина Цю не понятно каким образом погиб в Ганьсу, теперь я понимаю, что это было частью коварного плана непобедимого Востока. Еще годом раньше, старейшина Вэнь был исключен из учения, был атакован мастерами боя кланов Суншань, Тайшань и Южная Хэншань, и убит. Эта беда тоже приключилась благодаря Непобедимому Востоку. Ай, малышка невольно сказала правду, но я пребывал в мечтах, так ничего и не понял". Он помолчал, выпил еще, и продолжил: "Этот "Великий метод звездного дыхания" был заложен во времена Северной Сун в "Школе вольных странников", разделялся на два пути: "Волшебное искусство северного моря", и "Хуа гун да фа" – "Великий метод преобразования".

[Примечание автора (Цзинь Юна): Просьба прочесть книгу: "Восемь ведомств небесных драконов"]

Впоследствии были преданы по отдельности в клан созвездия Небесного кузнеца, и объединены в один, названый "Си син да фа" – "Великий метод звездного дыхания". Он в основном, продолжал традицию "Великого метода преобразования". Но изучающие тот метод не овладели техникой в совершенстве, у них были изъяны. Когда я уже десять лет изучал "Си син да фа", у сторонников "Хуа гун да фа" все еще было высокое имя в Поднебесной, сторонники истинных школ смотрели на них не без страха. Однако, хотя я и знал, что этот великий метод имеет некоторые изъяны, но поначалу их не чувствовал, но потом бедствие мало-помалу проявилось. Тогда я уже отчетливо понял эти проблемы, знал, что если заранее не принять меры для их предотвращения, то можно "сгореть в ядовитом огне". Энергия, отнятая у людей, может внезапно обратиться против тебя, и чем больше отнятой энергии, тем страшнее ее ответный удар".

Лин-ху чун услышал его слова, и в сердце родилось смутное подозрение, что что-то идет совсем не так. Жэнь Во-син продолжил: "В то время я уже накопил в своем теле силу десяти выдающихся мастеров боевого искусства. Но эти десять мастеров принадлежали к разным школам, и их энергия была неодинаковой. Мне нужно было переплавить их воедино, иначе внутренним органам будет причинен великий ущерб. Все эти несколько лет я денно и нощно размышлял, беспокоился из-за этого. В тот год, во время банкета на праздник Дуаньу я, хотя и пил вино, веселился за беседой, но в сердце своем по-прежнему размышлял, как перенаправить потоки энергии в наружных и внутренних янских каналах. Поэтому, услыхав слова девчонки, хоть и озадачился, но забыл их в тот же момент". Сян Вэнь-тянь сказал: "Подчиненный тоже был поражен. Глава учения всегда был столь насторожен, посторонний мог сказать только половину фразы, он тут же улавливал его помыслы, ухватывал по смыслу не десять, так девять из десяти, раньше никогда не ошибался. Однако в эти несколько лет, он никак не мог рассмотреть козни Непобедимого Востока, к тому же постоянно... постоянно... эх..." Жэнь Во-син рассмеялся: "К тому же постоянно витал в облаках, стал простодушным и рассеяным, так?" Сян Вэнь-тянь произнес: "Точно. Барышня сказала эти несколько слов, Дунфан Бубай рассмеялся:
– Барышня, ты любишь шумные компании, так или нет? Так на следующий год мы пригласим еще нескольких человек вместе с нами выпить вина.
Эти слова он сказал самым радостным тоном, но я усмотрел в них очень подозрительный оттенок. Он наверняка угадал, что глава учения очищает разум от посторонних мыслей, вот и притворялся перед ним дурачком. Он давно был знаком с главой учения, и понял, что такую очевидную вещь он не сможет не заподозрить". Жэнь Во-син наморщил бровь: "То, что девчонка сказала в тот год на банкете праздника двойной пятерки, за эти прошедшие двенадцать лет я так и не вспомнил. Ты мне сейчас напомнил, и только тогда я осознал – действительно, были эти слова. Нет ошибки, Непобедимый Восток услышал это, как он мог не заподозрить?" Сян Вэнь-тянь сказал: "К тому же, барышня росла день за днем, становилась все умнее, через год – два, боюсь, смогла бы раскрыть его замыслы. А кто его знает, после ее совершеннолетия, глава учения мог бы и ей передать свое место. Так что Дунфан Бубай не осмелился больше ждать, решил пойти на риск, пока его место не досталось другому".

Жень Во-син непрерывно согласно кивал головой, вздохнул: "Эх, если бы моя дочь сейчас была рядом со мной, нас было бы на одного человека больше, а то мы совсем одни, и сил у нас маловато". Сян Вэнь-тянь повернул голову к Лин-ху Чуну: "Братишка, глава учения недавно говорил, что техника "Си син да фа" содержит опасный изъян. Насколько я понимаю, за эти двенадцать лет, получив великую обиду, отрешившись от повседневных дел, он сосредоточился на этой проблеме, и нашел сокровенную тайну. Глава учения, это так?" Жэнь Во-син огладил густую бороду, расхохотался: "Именно так. С этих пор, отнимая энергию у других людей, я буду ее использовать, не беспокоясь о том, что она нанесет мне внезапный удар. Ха-ха! Братишка Лин-ху, сделай глубокий вдох, не чувствуешь ли ты, как между точками юйчжэнь и таньчжун клокочет изначальная энергия, внезапно всплескивается?"

Лин-ху Чун сделал глубокий вдох и в самом деле почувствовал бурление энергии между затылком и грудью, невольно изменился в лице.

Жэнь Во-син произнес: "Ты только начал путь тренировок, и ничего особенного не ощущаешь, но в тот год, когда я открыл эту сокровенную тайну, у меня так все внутри клокотало, что "Небо обрушивалось и Земля переворачивалась", настолько это было нестерпимо. Я не подавал виду, но у меня в ушах то будто несся табун коней, то будто гром непрерывно грохотал, то завывал ураган – вот на что это было похоже. Эх, если бы у меня внутри не было этого несчастья, как бы я смог пропустить козни Непобедимого Востока?" Лин-ху Чун видел, что его слова истины, понимал, что он и Сян Вэнь-тянь склоняют его к тому, чтобы он просил о наставлениях, но тогда ему придется вступить в магическое учение Солнца и Луны, и слова о прошении наставлений не лезли у него изо рта. Он задумался:
"Тренировать эго великий метод звездного дыхания – оказывается, значит похищать и использовать изначальную энергию других людей. Это гунфу эгоистичное и коварное, я ни в коем случае не буду его практиковать. Что же касается того, что я не смогу рассеять враждующие энергии, которые получил, то такое и раньше со мной бывало, знать моя жизнь имеет свой предел. Эх, Лин-ху Чун, разве ты так дорожишь жизнью и боишься смерти, чтобы совершать столь великие преступления?" Тут же сменил тему разговора: "Глава учения, ничтожный так и не понял одну вещь, хочу попросить разъяснений. Ничтожный уже слышал от шифу о "трактате подсолнечника". что это секретный трактат о высочайшем боевом искусстве, если им овладеть, то не будет соперников в Поднебесной, к тому же обретешь долголетие, проживешь больше ста лет. Почему же глава учения не тренировал это искусство, а стал практиковать столь опасный "Си син да фа"?" Жэнь Во-син принужденно рассмеялся: "О причинах этого нельзя говорить посторонним людям".

Лин-ху Чун покраснел: "Ничтожный просит прощения за бесцеремонность". Сян Вэнь-тянь сказал: "Братишка, глава учения умудрен годами, да и твой старший брат не многим моложе. Если ты вступишь во врата учения, то кому, как не тебе, со временем стать его преемником. Если ты сомневаешься в добром имени учения Солнца и Луны, то что тебе мешает своими руками силой навести порядок, во благо всех людей в Поднебесной?"

Лин-ху Чун понимал, что его слова весьма логичны, несколько заколебался, и тут Жэнь Во-син левой рукой тяжело поставил на стол кубок, правой взял чайник с вином, налил полную чарку: "Много сотен лет, мое учение Солнца и Луны и истинные кланы враждуют не на жизнь. а на смерть. Если ты придерживаешься таких взглядов, не войдешь мое учение, то не сможешь вылечить свои раны и сохранить себе жизнь. Конечно, не стоит и говорить, твои шифу и шинян принадлежат к клану Хуашань... хэ-хэ, я всех последователей Хуашани истреблюдо основания, само имя его исчезнет из воинского сообщества, это для меня пустяк. Мы с тобой сегодня встретились, это наша карма, мой тебе совет – выпей этот кубок".

Эти слова были полны угрозы, У Лин-ху Чуна кровь забурлила в груди, он громко сказал: "Глава учения, я уже давно неизлечимо болен, невольно выучил волшебное искусство главы учения, это уже не изменить, да только все вновь вернулось к прежнему положению, так что это все пустяки. Я сам уже давно не слишком дорожу своей жизнью, жизнь и смерть определены судьбой, все заканчивается. Клан Хуашань основан сотни лет назад, не может быть, чтобы какой-то человек взял, да и уничтожил его. На сегодня говорит больше не о чем, будет случай – еще увидимся".

Сказав, поднялся, совершил ко двоим поклон со сложением рук, развернулся, и пошел.

Сян Вэнь-тянь хотел еще что-то сказать, но Лин-ху Чун был уже далеко. Лин-ху Чун вышел из сливового поместья, тяжело перевел дух, подставил себя прохладному ветерку, мысли стали легкими, на душе полегчало. Он поднял голову, увидел тонкий месяц, опустившийся к кронам ивовых зарослей, в глади озера отражались плывущие в небе облака и сияющая луна. Подойдя к берегу Сиху, безмолвно постоял некоторое время, задумавшись: "Жэнь Во-син прежде всего отправится сводить счеты с Непобедимым Востоком, отбирать трон главы учения, пока ему некогда приносить несчастье на гору Хуашань. Но, если шифу, шинян, и соученики не будут знать всей подоплеки, то, случайно столкнувшись с ним не избегнут коварной расправы. Нужно как можно раньше предупредить их, чтобы они приготовились дать отпор. Но только не знаю. вернулись ли они уже из Фучжоу, или еще нет? Отсюда до Фучжоу недалеко, не проблема для меня, отправлюсь ка я в провинцию Фуцзянь. Если они уже возвращаются, может, столкнемся в пути".
Тут он подумал о том, что шифу разослал письма по всему воинскому сообществу, что выгнал его из школы, и в груди невольно заломило от горя, он снова подумал: "Мне придется рассказать шифу и шинян о том, как Жэнь Во-син силой склонял меня войти в колдовское учение. Они из этого поймут, что у меня вовсе не было намерения заводить дружбу с людьми из колдовского учения. Может быть, шифу даже отзовет свой приказ, а взамен пошлет меня на три года на скалу размышлений в качестве наказания, это было намного лучше". Едва подумал, что шифу может вернуть его в клан, как настроение сразу улучшилось, и он пошел искать постоялый двор, чтобы переночевать. Он спал до полудня, а проснувшись, подумал, что пока он не повстречает шифу и шинян, ему нельзя обнаруживать свое лицо, тем более, что Ин-ин приказала Цзу Цянь-цю и другим бродягам рек и озер отыскать и убить его. Уж лучше сперва замаскироваться и изменить облик во избежание неприятностей. Он глубоко задумался, медленно вышел из комнаты, и задумчиво прошел к "Небесному колодцу".

[Небесный колодец - внутренний дворик, садик внутри помещения – в этом месте отсутствует потолок, растения освещаются солнцем.]

Вдруг раздался громкий плеск, и на него вылился таз воды. Лин-ху Чун моментально отпрыгнул, и содержимое таза вылилось в пустоту. Тут он увидел армейского офицера, державшего в руках деревянный таз для умывания. Тот гневно уставился на него, и грубо заорал: "Ты в дорогу глаза взять забыл? Не видишь, что старый господин воду выливает?" Лин-ху Чун вспыхнул от гнева, удивляюсь. откуда в Поднебесной берутся такие грубияны, и увидел офицера чуть старше сорока лет, с окладистой бородой, с весьма бравым видом, по одежде в нем можно было признать гвардейца, с коротким мечом за поясом, выпячивающего грудь и раздувающего брюхо, по его виду можно было догадаться, что тот привык "карать и миловать по своему усмотрению" – настоящий армейский самодур. Офицер орал: "Что ты уставился? Не признал старого господина?"

Лин-ху Чуна вдруг осенило: "А будет интересно переодеться в одежду этого офицера. Я с важным видом пойду так среди рек и озер, никто из друзей с воинского сообщества и взгляда на меня не бросит". Тот офицер заорал еще громче: "Чего ты смеешься? Бабушку твою так, что тут смешного?" Оказывается, когда Лин-ху Чун подумал об этом, на его лице появилась улыбка. Лин-ху Чун подошел к приказчику, принимавшему за стойкой плату за стол и кров, и тихо спросил: "Что это за военный?" Приказчик со скорбным видом произнес: "Да кто его знает? Сам он говорит, что из Пекина; прожил только один вечер, а обслуживающий его паренек уже получил три оплеухи. Вкусной еды и хорошего вина заказывает немало, а вот заплатит ли – еще неизвестно".
Лин-ху Чун покивал головой, зашел в находящуюся поблизости чайную, и вдруг услыхал цокот копыт – тот военный гарцевал на бурой лошади, выезжая с постоялого двора. Плеть свистела в его руке, он громко орал: "Разойдись, дай проехать, бабушку твою так, что-то ты не торопишься". Несколько пешеходов замешкались, так он вытянул их плетью – жалобные крики раздавались без перерыва. Лин-ху Чун расплатился заранее, встал, быстро пошел позади лошади, увидел, что военный выехал через западные ворота, и помчался по юго-западному тракту.

Он промчался несколько ли, пешеходов мало-помалу становилось все меньше, Лин-ху Чун добавил скорости бега, прыгнул перед лошадью, махнув рукой. Конь испугался, заржал, встал на дыбы, тот офицер едва не свалился вниз. Лин-ху Чун закричал: "Бабушку твою так, ты в дорогу глаза взять забыл? Твоя скотина чуть Лаоцзы не затоптала!"

[Офицер называл себя Лао Е - старый господин. Лин-ху Чун называет себя Лаоцзы, как принято у бандитов. Иероглифы те же, что и в имени философа Лаоцзы, но смысл другой.]

Он еще рта не успел открыть, а тот офицер уже бесился от ярости, но, после трех ругательств, он чуть с ума от ярости не сошел. Едва лошадь поставила передние копыта на землю, как тот плетью огрел Лин-ху Чуна по голове. Лин-ху Чун видел, что на большой дороге действовать неудобно, закричал "Ай-йо!", прыгнул в сторону, и, прикрывая руками голову, виляя, побежал по тропинке. Тот офицер не собирался на этом останавливаться, спрыгнул с коня, привязал его наскоро к дереву, и помчался преследовать. Лин-ху Чун орал: "Ай-йё, мамочка!", – и запрыгнул в самую чащу. Офицер преследовал его с проклятиями, и вдруг у него под ребром закололо, и он с размаху шлепнулся наземь. Лин-ху Чун поставил ему ногу на грудь, засмеялся: "Бабушку твою так, даже с такой проблемой не справился, как же ты воевать будешь? Он вытащил у него из-за пазухи конверт, на котором алыми иероглифами было написано: "Военного ведомства чиновник, начальник округа Да Тан", и рядом приписано: "Верительная грамота". Разорвал конверт, вытащил лист плотной бумаги, это был приказ военного ведомства о назначении офицера вспомогательных войцск У Тянь-дэ

[Тянь-дэ - Небесная Добродетель.]

из Цанчжоу, провинции Хэбэй в Цюаньчжоу провинции Фуцзянь с повышением в чин цанцзяна – полковника. Лин-ху Чун рассмеялся: "Оказывается, передо мной уважаемый господин цанцзян, по имени У Тянь-дэ?" Тот офицер под его ногой и пошевелиться не мог, лицо налилось синевой, закричал: "Быстрее отпусти меня, ты... ты... смельчак неразумный, позоришь знаменитого офицера императорского двора, не... не... законов не боишься?" Хоть говорил он и громко, а духа в его голосе уже не было. Лин-ху Чун рассмеялся: "Лаоцзы не имеет денег на дорожные расходы, придется позаимствовать твою одежду". Перевернув ладонь, хлопнул его по макушке, и в тот же миг тот офицер потерял сознание.

Лин-ху Чун быстро содрал с него одежду, полагая, что этот человек такой гадкий, что следует проучить его получше, и нижнюю рубаху с него содрал, и подштаники, оставив совсем голым без единой нитки. Подхватил его узелок с ношей, оказавшийся весьма увесистым, раскрыл – там оказалось несколько сотен лян серебра, да еще три слитка золота в пятьдесят лянов в форме башмачка, подумал: "Это все деньги, которые этот собачий преступник содрал с народа, который их зарабатывал потом и кровью. Вряд ли получится вернуть все законным владельцам, уж лучше я, уважаемый цанцзян У Тянь-дэ, истрачу все это на выпивку". Подумав так, не удержался от смеха, снял свою одежду, одел военное платье, кожаные сапоги, за пояс заткнул "поясной нож " – "яо-дао" - короткий меч, набросил на себя сверток, свою старую одежду изорвал, и этими тряпками связал ему руки, и привязал к дереву. Набил ему полный рот глины, подумал, вынул одиночную саблю дань-дао, и сбрил ему начисто всю курчавую бороду и ниспадающие на грудь усы, засмеялся: "Теперь ты точно превратился в "маленькое белое личико", совсем красавцем стал!"

Вышел к большой дороге, отвязал лошадь от дерева, прыгнул в седло, поднял плеть, заорал: "Разойдись, дай проехать, бабушку твою так, ты в дорогу глаза взять забыл? Ха-ха, ха-ха!". Расхохотался, и послал коня на юг.

Этим вечером остановился на ночлег в Юйхане, приказчик и служки наперебой обращались к нему "Господин военный", были очень предупредительны. Наутро он спросил у приказчика дорогу до Фуцзяни, пожаловал пять сребреников, так приказчик и служки с величайшим уважением провожали его за ворота.

Лин-ху Чун подумал: "Это вам повезло, что у меня появилась нужда переодеться и изменить облик, а вот если бы настоящий У Тянь-дэ остановился в вашей гостинице, нахлебались бы вы горя". Заехал в лавку, купил зеркало и бутылочку клея, выехав из города, достиг уединенного места, и перед зеркалом стал приклеивать себе бороду прядь за прядью. Эта тонкая работа заняла много времени, когда же он закончил наклеивание, у него была густая борода, пышная и курчавая, закрывающая все лицо. Он взглянул в зеркало, и рассмеялся. Продвигаясь на юг, достиг Цзинхуа, в этих местах говорили на южном диалекте, сильно отличавшемся от говора срединных провинций, и он с большим трудом понимал собеседников. Хвала тому, что все люди принимали его за военного, и язык сворачивали, стараясь говорить на "гуаньхуа" – мандаринском диалекте, так что проблем не возникало.
У него за всю жизнь в руках не было так много денег, он всласть пил вино, получая от этого огромное удовольствие. Да только разнообразные энергии внутри его тела так и норовили войти в энергетические каналы, чуть не выплескиваясь из его тела, иногда клокотали в киноварном поле, отчего голова начинала кружиться, а в глазах рябило, и неудержимо тянуло на рвоту. На этот раз это в основном, была энергия Хэй-бай Цзы, гораздо более нестерпимая, чем прежние. Едва энергия пробивалась в киноварное поле, он начинал изгонять ее в соответствии с наставлениями Жэнь Во-сина. Когда энергии покидали киноварное поле, ему становилось лучше, самочувствие было несравненно комфортным. После каждой такое тренировки его понимание силы становилось все более глубоким, но он все больше увязал в этом, только подумал: "Мне чудом повезло, что я еще жив. Проживу одним днем больше, будет немного легче". И сразу успокоился.

Во второй половине этого дня въехал в горную цепь Сянься Лин – "Хребет зарницы святого". Горная дорога обрывистая, чем дальше, тем выше, на хребте дымков человеческого жилья совсем мало. Проехал еще двадцать с лишним ли – людей вообще не видать. Увлекшись дорогой, пропустил постоялый двор. А небо уже темнело, только и удалось закинуть в себя горсть диких ягод. Тут он увидел на обрыве небольшую пещеру, относительно сухую, без насекомых, привязал лошадь к дереву, чтобы она сама паслась, принес в пещеру сухой травы, приготовился к ночлегу. Но почувствовал, что в даньтяне что-то не так, сел для практики. Чем больше он практиковал переданное Жэнь Во-сином волшебное искусство, тем больше успокаивался, и входил во вкус. В этот раз, потренировавшись, почувствовал во всем теле наслаждение, будто парил в облаках с небожителями. Он испустил долгий вздох, встал, невольно грустно усмехнулся: "Я тогда спрашивал главу учения, почему он, хоть и имел в руках "Трактат подсолнечника", предпочел изучать великий метод звездного дыхания, однако он не захотел дать мне ответ. Однако теперь я это понимаю. Оказывается, начав практиковать "Си син да фа", бросить его уже невозможно". Подумав об этом, невольно вздрогнул: "Матушка-наставница рассказывала мне о людях из народа мяо, которые вскармливают ядовитых насекомых. После того, как они их выкормят, насекомое может приносить гибель, но они не выбрасывают их, хотя, если их не наслать на другого человека, ядовитая тварь может бросится на своего хозяина. Как бы мне не превратиться в такого человека из народа мяо, вскармливающего ядовитую тварь".

Он вышел из пещеры, увидел усыпанное звездами небо, услыхал стрекотание насекомых со всех сторон, и вдруг услыхал на горной дороге шум идущих людей, пока еще очень далеко, но его внутренняя сила возросла, он слышал очень далекие звуки, встревожился, отвязал коня, легонько хлопнул его по спине, и конь медленно-медленно пошел в ложбину. Он сам спрятался за деревом, прошло довольно много времени, и услыхал на дороге приближающийся шум шагов – людей было немало, в свете звезд он увидел, что путники одеты в одинаковые черные одежды, один из них опоясан желтым поясом, по виду он был похож на людей из колдовского учения, а за ним шли в совершенном молчании более тридцати человек. Лин-ху Чун подумал: "Они идут на юг, в провинцию Фуцзянь, может быть, это связано с кланом горы Хуашань? Неужели они получили приказ Жэнь Во-сина, и идут вредить шифу и шинян?" Он дождался, пока люди пройдут подальше, и потихоньку последовал за ними.

Прошли несколько ли, горная дорога вошла в крутое ущелье, с двух сторон взметнулись ровные горные склоны, сузив тропинку так, что только двое могли пройти по ней в ряд. Те тридцать с лишним человек вытянулись длинной змеей, карабкаясь вверх по тропе. Лин-ху Чун подумал: "Если я пойду сзади, то они будут сверху, стоит одному обернуться – и они меня заметят". Так что он спрятался в зарослях травы, дожидаясь, когда они достигнут перевала, и начнут спускаться. Но он не ожидал, что выйдя наверх, они не начнут спуск, а разделятся, и начнут порознь прятаться, маскируясь за камнями. Прошло несколько секунд – и ни одного человека уже не было видно.

Лин-ху Чун вздрогнул, его первая мысль была: "Они меня заметили". Но потом он понял, что это не так, смекнул: "Они залегли в засаде, хотят внезапно напасть на людей. Ладно, здесь удачная позиция, отсюда можно напасть, поднимающиеся по склону люди попадут под внезапный удар. Но кого же они хотят атаковать? Неужели шифу и шинян, отправившись на север, внезапно решили вернуться назад в Фуцзянь? Иначе отчего бы им спешить глубокой ночью? Неужели сегодня я смогу увидеться с сяошимэй?"

Едва подумал о Юэ Лин-шань, все тело так и зажглось, он медленно отполз по траве в сторону от дороги, потом среди валунов помчался вниз по склону горы, свернул несколько раз, оглянувшись, уже не увидел высокого склона, снова пошел по горной дороге, возвращаясь на север. Он шел быстро, вслушиваясь, не идут ли впереди люди, после того, как прошел более десяти ли, вдруг с левого склона горы донеслось: "Лин-ху Чун такой негодяй, а ты еще ради него препираешься!"