И встанут по голосу птицы

 - ...Мицтаэр, аваль анахну ло яхолим шум давар лаасот... Ани мицтаэр..*

Он слушал и не понимал сказанного. Слова врача не долетали до сознания, будто разбивались о невидимый кокон, обволакивающий его, ограждающий от внешнего мира. Он попытался сосредоточиться.

- Ата шомеа ли?**

- Кен,*** - ответил на автомате.

Оглянулся в поисках отошедшего куда-то сына. Еще раз посмотрел через стеклянные стены больничной палаты на ширму, отгораживавшую кровать.

- Что сказал врач?

Он не заметил, как сын вернулся.

- Не знаю...Кажется, они хотят отключить аппарат...Он что-то говорил о  согласии семьи. Но как, как на это можно дать согласие?!
 
- Успокойся, - устало сказал сын. - Сядь и успокойся. Я сейчас...

Сын ушел, чтобы еще раз переговорить с врачом.

Он тяжело опустился в неудобное  больничное кресло,  в который раз прокручивая в голове события последней недели.


Она позвонила в конце рабочего дня.
 
- Да, - произнес сухо, недовольный тем, что пришлось отвлечься.

- Ты где?

- На работе,  где же еще?

- Надолго?

- Я не знаю пока. Что ты хотела?

- Молоко прокисло...

- А до вечера эта новость не могла подождать?

Он попытался одной рукой достать нужную книгу,  не дотянулся, задел лежащие на углу папки. Стопка поехала, часть бумаг соскользнула на пол.

- Черт!  - вырвалось прямо в трубку.

- Что там у тебя?

- Все нормально, бумаги упали...

- А почему голос такой?

- Какой такой?

- Недовольный. Или я помешала?

- Извини, все нормально. Работы полно. Голова болит,  - Он помолчал, сдерживая раздражение. - Что ты хотела?

- Я же говорю, молоко прокисло. Купи на обратном пути.

-  Постараюсь, но не уверен.  Все, пока. Мне нужно работать.

- Ну, работай.


Домой добрался уже в сумерках. И тем заметнее было, что в окнах не горел свет. "Странно", - подумал он, заходя в дом. 

Достал из рюкзака коробку с молоком, убрал в холодильник. Прочитал пришпиленную магнитом записку: "Уехала в город. Буду часа через два".  Ни обращения, ни подписи, обиделась. Посмотрел на часы, прикинул в уме - должна бы уже вернуться. Не зажигая огня, налил стакан воды, сел в кресло около окна, приходя в себя после рабочей недели...

Какая-то коричнево-черная птица со странными  окаймленными ярко желтой  кожей глазами села на ветку молодого гранатового деревца. Посмотрела на него внимательно. 

- Чего тебе?

Птица опять посмотрела на него  глазами египетской кошки, недовольно чирикнула что-то. Растворилась в темноте.

- Светская беседа не удалась, - сказал, усмехнувшись. Отсалютовал ей вслед полупустым стаканом.

 Дотянулся до пульта, включил новостной канал. Все как всегда. Забастовка муниципальных служащих. Снижение цен на бензин. Ухудшение качества питьевой воды..."Полчаса назад возле  Торгового центра, расположенного у южного въезда в город,  неизвестный мотоциклист произвел несколько выстрелов в сторону людей, находившихся на автобусной остановке. Трое пострадавших, мужчина и две женщины,  доставлены в ближайшую больницу. Состояние одной из них расценивается как крайне тяжелое. На выездах из города развернуты блокпосты. Ведется розыск стрелявшего".

"Куда она запропастилась?!" Взял было телефон и только тут заметил, что батарейка опять разрядилась.  Он воткнул шнур  и сосредоточенно, словно от этого зависело что-то  очень важное, наблюдал, как постепенно менялся цвет индикатора зарядки. Наконец аппарат заработал. Посыпался ворох недоставленных сообщений.  "У тебя опять отключен телефон".  "Можешь ничего не брать". "Ты где?" И почти одновременно с этим услышал шаги за входной дверью.

- Наконец-то, - бросил облегченно, не  оборачиваясь. - Почему так долго?

- Полиция пыталась до тебя дозвониться...  - ответил глухо сын, заходя в дом.

- Причем тут полиция? - спросил,  уже начиная догадываться, и все-таки надеясь на ошибку.
 

 Он снова и снова мерил шагами площадку перед операционной.  Они подъехали, когда операция уже началась.  "Все будет в порядке, - улыбнулась заученной улыбкой медсестра, смешно мешая русский и  иврит. - Доктор  - врач от бога. Просто нужно подождать. Хотите кофе?" Он отказался, чувствуя, что сейчас не в силах сделать ни одного глотка. Механически, просто чтобы хоть чем-то занять себя, взял в руки газету, развернул на первой попавшейся полосе. "На пограничном КПП задержали  жителя Рамаллы, который пытался провезти на территорию Израиля  выводок щеглов, спрятав их в специальной марлевой перевязи". И вдруг вспомнил...

Лет в десять соседский мальчишка пригласил его на каникулы в деревню к деду. На все лето.

- Поехали! Отпросись у своих, и поехали! Там лес, озеро. На  рыбалку будем ходить, купаться! С пацанами деревенскими познакомишься.  Дед у меня, знаешь, какой! Поехали, а?

Ему очень хотелось поехать! Но все решали родители. А он не был уверен, что им эта затея понравится.

Вечером, за ужином, он забросил пробный камешек, ожидая неминуемого отказа, но отец сказал:
- Все лето, это, конечно, перебор. Но на месяц, я думаю, вполне можешь поехать.  Согласен? - повернулся к онемевшему от счастья сыну.
 
Ему тогда казалось, что это лучшее лето, да что там - лето! - вообще, лучшее, что с ним произошло за всю его мальчишескую жизнь.  Он, с тайной завистью слушавший рассказы возвращающихся в город к осени одноклассников, даже мечтать о таком не мог. Месяц полной свободы!  А дед оказался и вправду мировым. Никаких надуманных запретов: "Вы парни взрослые, сами понимать должны, что человеку плохо, что хорошо". И только однажды, когда счастливые от неожиданной добычи, принесли домой трепыхающегося под рубашкой щегла, сказал строго: "Не балуй! Выпусти птицу. Не игрушка это. Душа. Человека умершего душа..."


 Неожиданно все изменилось.  Засуетилась, мельком взглянув в его сторону, медсестра, пытаясь дозвониться до кого-то, в который уже раз нажимая на кнопку повтора набора. В коридоре появилась и исчезла за матовыми стеклами дверей операционного блока бригада реаниматоров.

- Что случилось? - спросил встревожено.

- Не знаю, - ответила медсестра и отвернулась, начала нарочито сосредоточенно перекладывать какие-то папки.

- Что-то произошло? - спросил у нее более настойчиво.

Она опустила глаза, не зная как ответить, боясь сказать лишнее:
- Подождите, сейчас выйдет врач...

Хирурги появились минут через десять, споря вполголоса. Донеслось отрывками: "Резко упала... нет реакции... а как иначе?... в самый последний момент...". Крепкий, спортивного вида мужчина, немногим его моложе, подошел к стойке медсестры, спросил ее о чем-то. Потом приблизился к нему и, тщательно подбирая слова, произнес:
- Операция прошла удачно, мы извлекли пулю... И до последних минут все шло нормально. Но... Мне жаль,  такое бывает, к сожалению...

На секунду стало нечем дышать.

- Но она жива? - спросил по-русски, и тут же, как будто бы боясь, что ответ хирурга зависит от его знания языка, повторил на иврите: - Она жива?

- Да, но ваша жена в коме. Мы подключили ее к аппарату искусственного дыхания.

- Но ведь это вынужденная мера? - он пытался увидеть в глазах врача хотя бы намек на надежду. – Медикаментозная кома, так это, кажется, называется? И  потом все налаживается... Разве нет?

- Сожалею, здесь – другое. Мы сделаем все, что в наших силах. Но наши возможности не беспредельны... Простите, я должен идти... Лечащий врач объяснит вам более подробно...


За эти дни он прочел все, что только можно было найти о коме. Изучил статистику последствий. Помнил в подробностях десятки случаев чудесного выздоровления. И все это время в голове приговором звучали слова врача, произнесенные сочувственно, но твердо: "Если в течение ближайших суток реакция не восстановится, если ваша жена не начнет реагировать на боль или свет, то, к сожалению, спасти ее сможет только чудо".

Опять эта птица! Она прилетала теперь каждый вечер, деловито устраивалась на тонких ветках, смотрела на него, не произнося ни звука. Он делал вид, что не замечает ее. Переставил кресло. Включал  на полную громкость телевизор. Уходил в другую комнату. Но всякий раз, возвращаясь, чувствовал на себе ее пронзительный взгляд.  Понимал, что чушь собачья, что нужно просто подойти к окну и шугануть непрошеную гостью, но...не решался это сделать. И птица оставалась с ним столько, сколько сама хотела, а потом исчезала так же неслышно, как  и появлялась.


-...Но это не может длиться бесконечно!

Они сидели в крохотной квартирке сына, только что вернувшиеся из больницы,  опустошенные последним разговором  с врачом.

- Ты же умный человек! Ты же прекрасно понимаешь, что ее больше нет! И та, что лежит сейчас в больничной палате, - это не она! Это вообще - никто!

- Ты прав, конечно...

- Да какая разница, кто прав, кто виноват... Ты думаешь мне  не больно? Да я бы этого подонка своими руками!..

Сын ударил в стену кулаком с такой силой, что чудом не пробил ее.

- Но если уж так все случилось, прекрати эти мученья. Твои, мои, ее. Я прошу тебя, отец, возьми себя в руки! Отпусти ее.

- Да, наверное, ты прав...Но я не могу...

Он встал, подошел к сыну, взлохматил, как в детстве, волосы. Тот дернулся,  отвернулся, пытаясь скрыть слезы.

- Хорошо...  - сказал после долгого молчания. - Дай мне хотя бы еще один  день... Прошу тебя...Я позвоню...


Ему снилось детство. Мамины руки, раздвигающие шторы.  Ворвавшийся в комнату солнечный свет.   Птичий гомон за окном. Хотя нет, это - не за окном, ближе!  Он приоткрыл глаза. На подоконнике стояла самодельная клетка, а в ней щегол. Откуда? У него же никогда не было птицы! Он вскочил с постели,  взял клетку, чтобы лучше рассмотреть, и вдруг она развалилась  прямо в руках, и птица вылетела в раскрытое окно. Он чуть было не заплакал от досады, но вдруг почувствовал, как стало легко. Перегнулся через подоконник и увидел  деда, у которого жил в то   деревенское лето. Старик был все также невозмутим, и только по глазам было видно, что доволен его поступком.  Дед сидел под деревом на  самодельной скамейке, а над ним кружил вырвавшийся на волю щегол...


До рассвета было еще часа два, но он  уже не мог уснуть. Смотрел в темноту,  перебирал в памяти годы, прожитые вместе. Было всякое. Как у всех. Но сейчас он старался об этом не вспоминать. Ему хотелось, чтобы уходя, она оставила ему только все самое светлое.

- Ты сможешь подъехать в больницу к восьми? -  позвонил он сыну. И, услышав ответ, сказал как можно спокойнее: - Хорошо, тогда я выезжаю.

Он уже выходил из дома, когда услышал какой-то шорох. Он оглянулся. Никого не увидел. Подошел к окну. Двор был пуст. Только качалась тонкая ветка гранатового деревца. Да на подоконнике лежало коричнево-черное перо.

________________
*Сожалею, но мы больше ничего не можем сделать.. Мне очень жаль… (иврит)
**Вы слышите меня? (иврит)
*** Да (иврит)