СБ2. Глава 31. Расплата за счастье

Глава 31. Расплата за счастье

***
Будильник в телефоне. Мой личный Палач и Судья.
Взор на еще спящего своего Федьку. Милое, доброе, родное лицо. Век бы на него смотрела, любовалась.
Приблизилась вплотную.
Как бы хотелось поцеловать его. Напоследок. Украдкой. Будучи трезвой рассудком и сердцем. Не затуманенной чувствами. Всецело осознать, запомнить этот вкус. Ощущение. Каково… это быть с тем, дарить, обмениваться лаской, по ком ты сходишь с ума, и кому ты небезразлична. Вкус чистой, дозволенной, не уворованной любви.

Вдруг хмыкнул. Растянулись уста в улыбке. Но веки так и не открыл:
- Я не сплю. Встаю.
Мгновение – и встретились, сплелись взгляды. А оторваться и еще более теперь невыносимо:
- К-кофе, чай? – хриплым, надломанным голосом.
- Да что и себе… - добрая, нежная, ласковая ухмылка. – С добрым утром.
- С добрым.
Поспешно, смущенная, сорвалась я с дивана.
На кухню. Поставить чайник, а затем к малышу – будить.

***
Быстрый завтрак – и в сад. Провел нас Рогожин.
Быстро переодеть ребенка – и отправить в группу. На улицу.

- Может, нормально позавтракаем? А то… что тот кофе? – растеряно прошептала я, пряча глаза от неловкости.
- Я пойду, Вань. У тебя, наверно, муж скоро вернется.
Виновато опустила голову:
- Наверно…
- Ну… ты звони, если что надо будет. Не думай, - скривился на миг, - то… что было ночью, то… Не бери в голову. Просто расставили все точки над «и». Я всё понял. Рад буду и просто другом тебе быть. Хорошо?
Вперил в меня пронзительный взгляд.
Еще сильнее сгораю от позора, неловкости, жути.
Кривая улыбка, пряча истинные эмоции. Кивнула молча.
- Обещаешь? – требованием. Рогожин. – Скажи.
- Обещаю, - покорно глаза в глаза, превозмогая боль.
Вдруг движение ко мне ближе – заправил выбивший локон волос за ухо, но тотчас, нечто сообразив, резко осекся. Отстранился.
- Будь счастлива. И не плачь больше. Тогда и я буду счастлив.
- Я люблю тебя, - горько; скрытой мольбой сердца… спасти из ада, даже вопреки моим собственным велениям, решениям, требованиям. Просьбам.
- А я тебя, - сотрясающим небеса громом. – Очень люблю, - глаза Его заблестели от влаги. Прожевал эмоции. – До встречи.
Разворот – и пошагал прочь, не оглядываясь.

Рухнула я на колени, расселась на земле, заливаясь сдавленным, молчаливым рыданием. Кровавыми слезами. Я убила. Сегодня я убила себя… окончательно.

***
Но жизнь – есть жизнь. И ты обязан ей подчиняться.
Силой дотолкать себя обратно, до квартиры.
Убрать все, вымыть. Навести привычный, былой порядок. Что в доме, что в душе. И снова притворство, и снова черствость. И снова попытки терпеть и жить, как живется.
Приготовить поесть. А там уже и вечер - пора малого из детсада забирать.

***
- Мам, а папа сеодня плиедет? – вперил в меня свой пытливый, молящий взгляд сынишка.
- Не знаю, зай. Не знаю… - растеряно, тихим шепотом. – Надевай шапку – и пошли. Я тебе блинчиков нажарила. Сейчас супик, картошечку с рыбкой. А затем, как ты и хотел – блинчики со сгущенкой. Только папе – т-тс. Сам знаешь, как он реагирует, когда я балую тебя сладким.
- Ага, - счастливая улыбка до ушей. – Со сусенкой и валеньем!
Рассмеялась невольно:
- Вот хватка! Вот наглость! Весь… в батю… - скривилась от боли.
Шумный выдох – и прокашляться.
- Ладно, пошли… А то, может, он уже дома, а мы тут всё философствуем.

***
Дома. Лёня дома. На кухне - свет.
Поспешно открыть дверь подъезда – да в лифт.
К двери – и затарахтеть ключами, отрывая замок.
Едва только за порог, как тотчас подлетел ошалевший Серебров. Да настолько резвые, точные, стремительные движения, что я даже растерялась от происходящего.
За шкирку Малого – и потащил силой, поволок куда-то по коридору. В ужасе бросаюсь за ними.
- Ты чего?! Ты что делаешь?! – отчаянно воплю.
Зашвырнул в детскую, что какую-то вещь – и тотчас захлопнул дверь. Слышу детский плач, зов. Кинулась. Хотела, было, протиснуться, броситься к малышу, как в момент преградил путь - не дает Леонид.
- Не смей, с*ка! - исступленно, отчего вмиг все заледенело у меня внутри.
Рывок – в туалет и достал оттуда швабру. Округлились мои очи. Волосы встали дыбом.
Подпер дверь, чтобы Федька не смог выбраться.
Влет ко мне. Пошел медведем – в ужасе пячусь. Руки уже дрожат, ноги подкашиваются.
- Ну, мр*зь! Шал*ва ты еб*чая! Рассказывай! Как ты тут, и с кем без меня тр*халась! И сколько вообще… их было?! Тех, о которых я еще не знаю!
Тотчас ухватил за шею и сжал, сдавил до дикой боли. Согнул меня вдвое – рывок и содрал с меня шапку. За волосы – и потащил в спальню. Швырнул на кровать – налетела на раму. Ударилась со всей дури. Взвыла от боли.
- Ну?! Чего молчишь?! Слова глотнула, или что?! Рассказывай, что за ч**н здесь вчера был?! С какого х** он здесь ночевал?! – кинулся ко мне.
- Мне страшно было! – еще громче заголосила я от очередного рывка, удара, надругательства надо мной.
- Ах, страшно?! Страшно ей, с*ка, было! – язвительно запричитал. - И где он, где тебя успокаивал?! Убаюкивал?! Где?!
Попытки содрать с меня куртку, забраться под платье и стащить колготы, белье.
- Не надо, молю!
- Мама! Папа, мама! – слышу, как отчаянным визгом вторит мне сын, колотя со всей дури в дверь.
- Не было ничего! Леня, не было! Он просто друг!
- Ах, друг! Так и я тебя… по-дружески! Признавайся! Куда он тебя д*лбил?! Ну, с*ка?! Давай! – чувствую уже его всего своей плотью.
- Не надо, молю! Не было ничего! Лёнечка! Не надо!
- Ах, Лёнечка? Ну, хоть раз в жизни я для тебя стал «Лёнечкой»! Пот*скуха ты еб**чая!
А в голове набатом только одна мысль: лишь бы не забеременела. От него. Лишь бы не залетела.
Давлюсь слезами, вою. И стыдно, страшно, что все это слышит малыш. Что его идеал так жутко, низко пал, явив настоящего себя. Свою гнилую, мерзкую суть.
- Не надо, прошу…

Но это Серебров. И ему никогда не было важно мое мнение, слово. Просьбы. Чувства. Я – вещь, тряпка. «Вложение».
А то и вовсе – сплошное разочарование.
Сдавил, навалился на меня, делая свое грязное дело, да так… что только писк и мог вырываться из меня с тихим нытьем, невольно вторя плачу ребенка, что где-то там, в детской, в живом аду.

Звонок. А затем и вовсе кто-то заколотил в дверь, сбивая с настроения Тирана.
Попытки игнорировать, сопротивляться, творить и дальше свой больной разгул, да сдался.
Отстранился от меня, неспешно слез. Заправляя брюки, тотчас подался в коридор, решительно желая разорвать ублюдка.
- Да, б***ь?! – разъяренное.
- Ты чего? – удивленно, сдержано в ответ, мужское.
- А, ты, Матросов?
- А что, другого кого-то ждал? Что у вас там?
- Да ничего! – взбешенное. – Мультики смотрят. Чего приперся?
- Ну, там эти приехали. Как ты и хотел. Мажа со своими людьми. В баню зовут. Поедешь? Там как раз твоя будет.
- Моя? – растеряно.
- Ну эта… Вишня и протеже.
- Моя дома сидит! – гневно, с пренебрежением. Жуткая, убийственная тишина – мгновения рассуждений. И сдался: - Ладно, поехали.

***
Помыться, привести себя в порядок (хоть как-то скрыть следы ран, побоев). Переодеться – снять разодранную одежду - и к ребенку. Что уже и сам стих. Уснул. Скрутился клубочком у тумбы – и заснул, изнеможенный. Мокрый весь.
Закрыть дверь в комнату на замок не посмела – лишь бы только не гневить Сереброва еще больше, а то еще точно убьет…
Кротостью и признанием вины – только так, да, только так можно вымолить мне прощение? Возможность, чтоб меня услышал? Поверил?
Аккуратно перенесла малыша на кровать. Укрыла одеяльцем – легла рядом. Прижалась к нему – и замерла, боясь лишний раз сделать вдох.
Давясь слезами, сходила с ума.
Я не знаю, что мне делать. И как на самом деле поступить.
Теперь… я уже ничего знаю. Не понимаю.
И даже если заслужила, я… я не знаю, как дальше быть.

Уснула. Как и Федька, провалилась в сон, уступая моральному истощению.
Этот… так и не вернулся. Куда ушел, там и остался.