Тот самый Уманский...

ТОТ САМЫЙ УМАНСКИЙ…
Коренной курянин, легендарный педагог, новатор. Истпед, «Комсорг» – все это Уманский.

Вместо справки...
Из Википедии: «Лев Ильич Уманский (1921–1983) – советский психолог, специалист в области социальной и педагогической психологии. Доктор психологических наук, профессор».

Он родился в день рождения комсомола – 29 октября, в Курске. Рано осиротел, и его воспитанием занималась тетя. Лидерские качества проявились очень рано. После школы работал пионервожатым в школе и пионерских лагерях, занимался в аэроклубе, кавалерийской школе и школе снайперов. 1940–1945 гг. – служба в Вооруженных Силах: курсант Чугуевского военного авиационного училища, слушатель окружных курсов Среднеазиатского военного округа в городе Намангане, помощник командира отдельной роты в Иране (Тегеран, Тавриз).
После войны, в 1945–1947 гг. Лев Ильич работал в ЦК ВЛКСМ. В 50-м оканчивает Курский государственный педагогический институт по специальности «История и филология», одновременно преподает психологию в училище ВВС. 1950–1953 гг. – преподаватель пединститута города Курска. 1953–1955 гг. – аспирант кафедры психологии МГПИ им. Ленина. Параллельно четыре года учится в Курском мединституте (для повышения квалификации – так он объяснял своим близким). В 1955–1965 гг. – старший преподаватель, доцент, старший научный сотрудник, заведующий кафедрой психологии и педагогики в Курском пединституте.
18 ноября 1970 года Л. И. Уманского утверждают в звании профессора. Казалось бы, вершина карьеры. Но… В 1973 году Лев Ильич вынужден был уехать из Курска в Кострому, начинать почти все заново. В феврале он был избран заведующим кафедрой педагогики и психологии в Костромском пединституте, был членом совета по защите докторских и кандидатских диссертаций. Под его руководством кандидатами стали около сорока аспирантов, а также защитили четыре докторских диссертации. Участник различных международных конференций: Уманским было запатентовано шесть изобретений, касающихся изучения лидерства в коллективе. Он с увлечением работал всю свою жизнь.
В 1983 году научные замыслы были оборваны преждевременной смертью.



Евгений Шанин, Курск:
- Он был по-детски смешлив, живо реагировал на новые анекдоты, шутки, фразы, случаи с коллегами. Смех его был заразителен, он вынуждал его откладывать почти постоянно держащуюся в зубах сигарету. Курил он отменно: сбрасывая пепел в баночку из-под вазелина, которую постоянно носил в кармане. Он был аккуратен, организован, живо и болезненно реагировал на оценки работы кафедры и отдельных ее членов. Во всем, что относилось к людям, с которыми он работал, видел репутацию кафедры и себя лично. Мы все за его спиной чувствовали себя спокойно, научились ценить кафедру, ее идею, друг друга. Наш научный руководитель – наш Шеф. В обычной жизни, разговорах – это слово произносилось уважительно.
Любимица Шефа – рыжая псина породы боксер по кличке Сильва. С нею по вечерам, прогуливая друг друга, они заходили в комнату пустующего летом общежития, где я коротал дни в поиске решения проблем эксперимента. Любознательная Сильва бесцеремонно обнюхивала все предметы в комнате. Особый интерес для нее представлял я. Меня же вид собаки не располагал к проявлению нежности. Придерживая ее на поводке рукой, другой, держа видавший виды рыжий портфель, Лев Ильич спрашивал: «А это что у тебя?» На окне стояла литровая банка обезглавленной жирной кильки. На поверхности содержимого собрался тонкий слой рыбьего жира, а слегка ржавый привкус придавал рыбе вкус изысканного общежитского продукта. Такая килька была настоящим украшением всех аспирантских застолий. Вкушая ее с хлебом, шеф восторгался: «Очень вкусно. Аришку (жену) попрошу сделать так же».

Евгений Дымов, Курск:
- Льва Ильича Уманского я узнал задолго до поступления в аспирантуру. Когда еще был школьником, видел его на волейбольных площадках стадиона «Динамо», где по вечерам собирались «постучать мячишко» все желающие. Было много учителей, преподавателей и студентов пединститута. Там от кого-то из старших товарищей я и услышал впервые мягкое, короткое «Лёва». Да и жили мы с Львом Ильичом через улицу, и я нередко видел его прогуливающимся с симпатичным боксером по улице с красивым названием Веселая. Подтянутый, с крепким торсом, в модном берете и в ковбойке с закатанными рукавами, с неизменной сигаретой, он выглядел стильно.
В далеком 1962 году на ответственных соревнованиях республиканского уровня в роли представителя сборной волейбольной команды пединститута оказался Лев Ильич. Он и не пытался вмешиваться в то, что было делом играющего тренера команды, но как он был внимателен к каждому из нас! Мы не чувствовали дистанции: доцент, завкафедрой – студенты. Лев Ильич был со всеми простым, доброжелательным, доступным, одинаково внимательным как к игрокам-лидерам, так и к запасным.
Я и потом не раз убеждался в том, что ровное, доброжелательное отношение к человеку независимо от его социального статуса – стиль общения Льва Ильича. Он одинаково вежливо здоровался с вахтером, студентом и коллегой-профессором.
В аспирантуре на вызовы Льва Ильича порой приходил с моим пятилетним сыном. Через несколько минут в квартире раздавался дикий грохот: это профессор Уманский с горном и мальчик с барабаном маршировали, сопровождаемые радостным собачьим лаем. Через полчаса подобных развлечений сын от пота взмокал так, что Ирина Наумовна меняла ему одежду на футболку Льва Ильича.
Я на себе испытал, что доброжелательность Льва Ильича хорошо уживалась с требовательностью, иногда с требовательностью жесткой. Но при этом Лев Ильич никогда не атаковал саму личность. Мишенями его атак были неуверенность, медлительность, нерасторопность, нерешительность и т.п. Он многое умел, не чурался черной работы, не был лишен здорового куража: очень заразительно смеялся, хорошо играл на трубе, а уж как бил чечетку!..
Уманский – тот человек, у которого было чему учиться: доверять людям, держать удар, уметь проигрывать.
Льва Ильича нет в Курске давно. Поколение его учеников-курян – люди зрелого возраста. Но его помнят. Имя Уманского ежегодно звучит в актовом зале Курского университета на традиционном сборе комсоргов 29 октября, в день рождения Льва Ильича – основателя «Комсорга».
Для меня Лев Ильич, несомненно, человек города. Он любил Курск. Иногда признавался, что тоскует по родине. В дарственных надписях его книг, изданных в костромской период жизни Льва Ильича, немало теплых и нежных слов о Курске и курянах.

Михаил Рожков, Ярославль:
- Психология как предмет сразу стала для меня ассоциироваться с яркими, эмоционально насыщенными лекциями Льва Ильича Уманского. Он рассказывал не просто о психологии, а о той психологии, которая непосредственно нужна учителю, приводил реальные примеры из опыта своей работы с детьми.
Никогда не забуду оригинальное закрытие смены, придуманное нашим отрядом шефов под руководством Льва Ильича. В четыре часа утра лагерь неожиданно разбудил сигнал горна – подъем! Надевая обувь, каждый комсорг и каждый шеф находил в своих тапочках… картошку. А потом был марш по поселку под звуки самодеятельного псевдоджазового ансамбля, в котором на трубе играл сам комиссар лагеря Лев Уманский, и встреча солнца у пруда с поднятой вверх рукой – салютом, который придумал наш Учитель. В его отношениях с детьми или студентами не было той ханжеской дистанции, что часто присутствует в «традиционной педагогике». Были совершенно другие отношения – дружбы и уважения. Он видел в нас товарищей, которые делают вместе с ним общее дело. Это были уникальные часы, недели, месяцы совместной работы.

Я встречался с Уманским, когда он приезжал в «Орленок» и читал лекции в Школе вожатых. В то время, в 1971 году, я работал старшим вожатым лагеря «Звездный». По утрам Лев Ильич стучал в большое окно-дверь моего кабинета: «Ну что, пойдем на речку?» Так говорят в Курске, когда собираются искупаться в маленьких речушках нашего города. Но здесь речь шла о купании в море. И я, быстро собравшись уходил с ним прямо через окно, чтобы еще раз насладиться общением и окунуться в волны теплого Черного моря.
Идеи «Комсорга» не оставляли меня, и под влиянием этих идей я выступил инициатором создания в Курской области первого в стране лагеря комсомольского актива профтехучилищ «Товарищ». В первые годы существования этого лагеря со мной были те, кто работал или воспитывался раньше в «Комсорге»: Михаил Грызлов, Александр Уманский, Борис Чечельницкий, Лариса Герасикова, Зоя Литова… Для нас всех были дороги традиции «Комсорга» и его опыт. Но мы создавали свой лагерь, лагерь для лидеров особой группы молодежи – учащихся профтехучилищ. Мы и не предполагали, что нашему примеру последует Л.И. Уманский и тоже создаст лагерь для таких ребят в Костроме, и это ознаменует новый период наших отношений с Учителем.

  В 1981 году в Костроме праздновали шестидесятилетие Льва Ильича. Уманский пригласил меня и поручил руководить секцией на проводимой в этот период конференции. Эта была незабываемая встреча. На второй день конференции он собрал всех близких друзей у себя на квартире, где состоялся импровизированный праздник с сюрпризами и оригинальными поздравлениями. Учитель радовался этой встрече, и казалось, что главным центром этого праздника является не сам юбиляр, а именно мы, его друзья, ученики и соратники.
  С 1980 года я организовывал работу лагеря «Резерв», в котором обучались комсомольские активисты Московской области. Это было продолжение «Комсорга» и «Товарища». В мае 1982 года мне позвонил Уманский. Он предложил вместе с ним и его учениками провести совместно лагерь в Подмосковье. Я с радостью согласился. Таким образом, судьба способствовала тому, чтобы мы объединились в последнем лагере в жизни моего Учителя. Лев Ильич был уже болен. Но он не хотел в это верить. И поэтому в том лагере он старался проявлять максимум возможной активности: участвовал в наших походах, встречах после отбоя, спорах и решении проблем. Мы расстались с Львом Ильичом в аэропорту Домодедово, из которого я вылетал в Казань. Я спешил на самолет, а Лев Ильич – в Кострому. Мы очень быстро попрощались. Никто из нас не думал, что это наша последняя встреча.

Борис Вульфов, Москва:
- Мы летели в знаменитый лагерь «Орленок» в одном самолете. Лев Ильич со своим учеником, а позже – коллегой и единомышленником Анатолием Николаевичем Лутошкиным. Приспособив доску на столике, самозабвенно и азартно сражались в шахматы. Игра и соперничество доставляли обоим явное удовольствие: оба умели целиком отдаваться делу, которым в данный момент были заняты. Многое роднило учителя и ученика, хотя они и были людьми очень разными: это и страсть в работе, и профессиональное самолюбие, и юмор.
Впервые тогда довелось увидеть Льва Ильича непосредственно в общении с детьми и вожатыми – общении и деловом, рабочем, и досуговом, свободном. Впрочем, такое деление весьма условно. Профессор мог отлично горнить и барабанить, серьезно и уважительно относился к ритуалам строя и приветствия. Он был здесь не мэтром, вещателем истин, а по-хорошему своим человеком – умеющим услышать и понять, с чем-то поспорить, что-то посоветовать. И если часть вожатых уже была с ним знакома, то ребята, хоть и видели его впервые, но, будто мгновенно почувствовав его потребность в общении с ними, искреннее, нескрываемое стремление к контактам, звали ученого и в «Орлятский круг», и на откровенные разговоры на пляже, и на вечерние «огоньки» в отряды. Мне даже показалось, что некоторые вожатые начинали ревновать к нему ребят. А он был безотказен, не жалел на пацанов ни времени, ни сил. Хотя и очень уставал, работая, что называется, дни и ночи, но – да не обвинят меня в высокопарном пафосе! – был счастлив. Вдохновение ученого заражало и взрослых, и детей.

   В Костромском областном лагере школьного комсомольского актива «Комсорг» методистами и инструкторами ребячьих отрядов работали молодые преподаватели и студенты пединститута. Они составляли отряд «Товарищ», которой каждый год несколько обновлялся, пополняясь достойными новичками. Л.И. Уманский и А.Н. Лутошкин (начальник штаба лагеря) придумали целый ритуал посвящения в этот отряд. На квартире у Анатолия Николаевича собирались опытные члены отряда, так и новички. Лев Ильич, которого именовали не иначе как Комсорг Комсоргыч, с помощью невесть откуда взятой старинной шпаги приобщал начинающих «рыцарей чести» к замечательному братству. При этом каждому он находил свои слова напутствия – в меру и серьезные, и шутливые. Всякий раз меня поражала способность этого исследователя, автора тогда уникальной книги, требовательного вузовского профессора с удовольствием, радостно играть с младшими коллегами и студентами, решая таким образом не только профессиональные, учебные, но и человеческие задачи «на отношения и общение» во многом собственным примером.

Леонид Акатов, Курск:
- Со Львом Ильичом Уманским меня свела судьба в 1959 году. В то время я был студентом первого курса историко-филологического факультета. Знакомство с нами он начал с рассказа о себе, трудном, но интересном студенческом периоде, выпавшем на первые годы после Великой Отечественной войны, поведал о том, как в 1943 году, будучи летчиком, перегонял американские самолеты из Ирана на территорию СССР, как потерпел аварию и находился после этого в госпитале. Лев Ильич был колоритной фигурой: роста выше среднего, стройный, подтянутый, с удивительно запоминающимся лицом. Особое впечатление на окружающих оставляли его большие, несколько на выкате, проницательные глаза, крупный, с горбинкой, нос и рыжеватые, шелковистые волосы, аккуратно зачесанные назад. Лекции он читал свободно, много ходил по аудитории и мало находился около трибуны.

  Лев Ильич был исключительно добросовестным человеком и не любил что-либо делать плохо. Помню, пригласили нас на заседание партийного комитета и предложили создать духовой оркестр. Задача непростая, но благодаря колоссальной энергии Льва Ильича она осуществилась в кратчайшие сроки. Были приобретены инструменты, найден дирижер, подобран коллектив. Душой оркестра стал Лев Ильич, который неплохо играл на трубе. Мне он предложил играть на баритоне, нашли других участников, владеющих духовыми инструментами. Через две недели интенсивных репетиций оркестр уже возглавил колонну института на ноябрьской демонстрации и получил одобрение парткома и ректората.
В то время Уманский увлекся изучением психологии организаторских способностей. Приверженец экспериментальной психологии, он не допускал даже мысли, чтобы возникающие у него идеи не были подтверждены или опровергнуты опытным путем. Лагерь старшеклассников, согласно его замыслам, должен был выполнять две функции: оказывать содействие в развитии организаторских способностей у многочисленного актива старшеклассников и быть одновременно экспериментальной площадкой для проверки на практике идей кафедры. К мысли о создании лагеря старшеклассников он шел долго. Как и во всем, он не любил скоропалительных выводов. Прежде чем официально заявить о своем решении, он со многими советовался, и часто такими советчиками становились студенты.
Он умел найти и сплотить вокруг себя единомышленников. У него было много учеников. Его аспиранты стали ядром созданной им при кафедре психологии социально-психологической лаборатории по изучению контактных групп школьников и личностей учащихся. Результатом стала разработка признанной в социальной психологии параметрической концепции развития малой группы. Он уважительно и внимательно относился ко всем своим аспирантам, давал им свободу действий и творчества.
Когда я закончил институт, он продолжал поддерживать со мной связь: приглашал заходить на кафедру, ко всем праздничным датам находил время послать поздравительную открытку... В конечном итоге он убедил меня после пяти лет успешной работы директором школы поступить в аспирантуру. Одним из удивительных качеств Льва Ильича, которое приятно поражало, было то, что он нас, молодых людей, делающих первые шаги в науке, представлял известным ученым как равных. Он бывал почти на всех крупных научных конференциях, которые проходили в то время, и на многие из них брал своих аспирантов.

 - Алексей Чернышев, Курск:
В один из октябрьских вечеров далекого 1955 года в актовом зале Курского госпединститута читалась лекция о любви и дружбе. Лектор – ассистент кафедры психологии Л.И. Уманский. Зал был полон, лектор – молод (34 года), талантлив и обаятелен. Слушали с замиранием сердца, задавали много вопросов, на которые блестяще, с юмором и необычайной убедительностью отвечал Лев Ильич. Даже мы, студенты-физики, признававшие только «настоящие» науки – физико-математические, – были в восторге от психолога и психологии.

 …История «Комсорга» начиналась так… В 1961 году преподаватель кафедры физкультуры А.И. Бурцева организовала на одной из летних площадок Курска лагерную смену для старшеклассников и пригласила туда воспитателем Л.И. Уманского. Это уже был первый «Комсорг», во всяком случае, его прообраз.
А с 1962 года лагерь полностью переходит в руки Уманского. Для создания научного обеспечения в лагере Уманский в 1964 году открывает аспирантуру и создает группу аспирантов-психологов для работы в «Комсорге». В нее вошли А.С. Чернышев и В.А. Миргород, а также соискатели – И.А. Бессмертнова, А.Н. Гонтаренко и педагога-музыканта В.П. Ситникова.
Следует отметить влияние военного опыта создателей «Комсорга» на становление традиций и духа «Комсорга»: Л.И. Уманский – в прошлом военный летчик, офицер, А.С. Чернышев – офицер-артиллерист, В.А. Миргород – военный моряк, штурман дальнего плавания, офицер, В.П. Ситников – радист, старший сержант, А.Н. Гонтаренко и И.А. Бессмертнов – тоже офицеры запаса. И не случайно эстетика «военного быта» (марш-парады, строй, речевки, форма одежды, знамя и т.д.) прочно вошла в арсенал технологий центра. Первая команда Уманского была по-военному собранна, организованна, способна к преодолению трудностей. Под стать «старшим» была и группа студентов: Н. Степашов – делегат XVII съезда ВЛКСМ, Л. Хорошавина – чемпион области по легкой атлетике, С. Фейгинов – спортсмен-разрядник, М. Рожков – инициативный и творческий студент-физматовец, В. Немченко – перворазрядник по легкой атлетике, А. Макарова – отличный организатор, соратник Льва Ильича по пионерским лагерям, Л. Сидорова – отличница учебы, А. Уманский (сын Льва Ильича) и др.
 В июле 1965 года состоялся первый «полноценный «Комсорг» в селе Верхний Любаж Курской области, который прошел не просто успешно, а блестяще. Курировал «Комсорг» от обкома ВЛКСМ инструктор Е.И. Дымов.

  НАТАЛЬЯ САЛТЕЙСКАЯ:
- То, что меня связало с Львом Ильичом Уманским, смею обозначить как дружбу...
В том далёком июне мне исполнилось четырнадцать. Мои родители впервые в жизни собирались за границу – в Варну, в Международный Домжур. Бабуся была в Ташкенте, проведывала прабабушку. Прецедентов оставления подростка одного в доме еще не случалось, и потому перед взрослыми стоял вопрос: куда «деть ребенка»?
Не помню уже, кто посоветовал папе «определить» меня в лагерь комсомольского актива в Мокве. Я, конечно, была комсомолкой и даже входила в бюро класса, но никакими особыми достоинствами по части активной общественной работы не обладала.
Ехать не хотела, поскольку никого там не знала, а для подростка это – серьезно. В пионерлагерях пару раз была, но без особого энтузиазма. В палатках тоже долго жить не приходилось.

  Каким образом начальник лагеря среди сотни подростков обратил внимание на девчонку, довольно неприкаянно себя чувствующую, – не ведаю. Гораздо позже я спрашивала Л. И., просил ли его кто-нибудь персонально обратить внимание и приглядеть? Он отвечал, что понятия не имел ни обо мне, ни о моей семье, ни о том, как я попала в лагерь... Довольно скоро, меньше чем через неделю, Л.И. уже знал, что я привезла с собой две книжечки стихов, совсем недавно вышедших – Е. Евтушенко и А. Вознесенского. Достать их было практически невозможно, нравились мне стихи страшно – новая, молодая поэзия.
Лев Ильич быстренько определил мне «место в строю». Я стала организовывать и проводить вечера поэзии и прочие литературные мероприятия, включающие конкурсы и викторины.

  Проходили они у костра. Материала для их проведения у меня с собой не было, попросить родителей привезти – невозможно, и Л.И., уезжая по делам лагеря в город, несколько раз брал меня с собой. Всю нужную литературу я отбирала в библиотеке КГПИ. По его просьбе меня пускали в хранилище и записывали отобранное на его абонемент. В машине я тоже читала стихи...
Месяц пролетел, как одна секунда. Я подружилась со сверстниками, обрела определенный авторитет и... влюбилась во Льва Ильича. (Даже не хочу ставить в кавычки.) С тех пор история повторялась: как только я встречала незаурядного человека, штучную личность, так со всей страстью романтической и поэтической натуры «втюривалась». Потом, точно так же произошло с Е.А. Шаниным.

  …В мои восемнадцать лет мама решила, что настало время немедленно удалить мне гланды. Бесконечные ангины были и раньше, но медицинские светила Курска в разное время имели прямо противоположные точки зрения по этому поводу.
В больнице лежал в это время Лев Ильич – у него обнаружили какую-то почечную патологию. Столкнувшись со мной в коридоре, он широко улыбнулся, приобнял, назвав «Натали» и, с места в карьер, спросил: «Будем болеть или стихи читать?» Весь вечер перед операцией мы просидели в холле, и я читала ему любимые стихи, диапазон которых стал, за четыре года конечно, значительно шире.
Лев Ильич совершенно органично отвлек меня от мыслей о предстоящей операции. Перед тем, как разойтись по палатам, он вдруг посерьезнел и сказал мне слова, которые я не только помню, но и взяла их заветом на всю жизнь.
Неоднократно делилась ими со своими друзьями и с дочерью... Надо все время зримо и образно представлять, что уже все позади и обошлось. Что сейчас – уже завтрашний вечер, и тебе хорошо и покойно.
Операция оказалась гораздо длиннее и болезненнее, чем предполагалось. Когда меня, измученную, вернули в палату, то буквально сразу, еще до родителей, пришел Лев Ильич с мороженым. Где он его взял, будучи в стационаре, не знаю и до сих пор. Вечером, когда боли стали сильными, а дышать и говорить было очень тяжко, Лев Ильич просидел со мной до трех ночи. Он впервые рассказывал мне о своей науке, о своем видении будущего в ней. Очень здорово, интересно и увлекательно…
Я поступила в КГПИ на литфак. На первом курсе психологию читал Лев Ильич. Семинары вел Анатолий Лутошкин. После первой или второй лекции я подошла к Л.И. поздороваться. Он был откровенно удивлен, спросив, как я здесь очутилась? Запомнил, надо же, что все мои мечты были с пяти лет связаны только с медициной и никак не с учительской деятельностью. Я замялась с ответом и тоскливым для меня рассказом. Л.И. предложил зайти как-нибудь на кафедру и поведать, что произошло…, хотя прекрасно обо всём догадывался.
   Лекции Л.И. мне очень нравились: его одержимость психологией, его научно-интеллектуальный уровень и такое революционное понимание науки, которого не только в Курске быть не могло, но во всем Союзе подобных специалистов было раз-два и обчелся. Конечно, в конце года у меня была пятерка по психологии, конечно, я из кожи вон лезла, чтобы оправдать его доверие, читая все, что он рекомендовал. Вообще, только благодаря Л.И., я смирилась с пединститутом и серьезно увлеклась психологией.
Лев Ильич был совершенно уникальной личностью. Редчайший случай, когда ученый такого академического уровня был и в повседневной практике, и в жизни великолепным «практическим психологом». Он фантастически разбирался в людях. И в очень большой степени я обязана ему этим умением. Его доступность, простота и деликатность в обращении с детьми, подростками, студентами объяснялась достаточно просто. Как бы банально и клишировано это ни прозвучало, Л.И глубоко и страстно любил свою работу и общение с молодежью.
По степени истинного уважения к «младшим», независимо от их возраста, я могу его сравнить только с В.К. Лотаревым, хотя, вне всякого сомнения, на литфаке были и другие глубоко интеллигентные люди.

  Уже на первом курсе начала образовываться моя юношеская компания, оказавшая сильнейшее влияние на всю мою последующую жизнь. Вскоре в нее попал и Саша, сын Уманского. Я была на его свадьбе, и, впервые попав в дом Уманских, очень обрадовалась возможности потанцевать с Л.И. (он оказался великолепным танцором), хотя все наши разговоры во время танцев крутились вокруг психологических школ, Выготского, его учителя Теплова и т.д.
Не помню, как сложилось (на втором-третьем курсах), что я избрала Л.И. своим конфидентом. Постепенно стало привычкой делиться с ним, что называется, сокровенным. При моем уважении к собственной матери и восхищении ею, бывшей в ту пору еще совсем молодой, элегантной, очень умной и острой на язык, я все же с ней не откровенничала. У нас это не было принято, так часто случается, увы...
Лев Ильич не просто научил меня анализировать жизненные ситуации и взаимоотношения с людьми, но и несколько раз буквально спас от непродуманных решений. У него была удивительно нестареющая душа: он чувствовал и понимал, что происходит с молодыми людьми, в то же время, не осуждая, ненавязчиво учил их умению критически видеть себя со стороны.

  В 1971 году, за семь месяцев до окончания института, я подождала Л.И. после заседания кафедры и пошла его проводить. В разговоре как-то очень буднично он спросил, пойду ли к нему в аспирантуру? Я ответила, что можно было бы и не спрашивать, только никто не даст ему меня взять…!! Получила в ответ реплику, что он имеет «на руках» несколько козырей и попытается сделать «наверху» все, что сможет…
Помню, как уже весной Л.И. вызвал меня и рассказал, что не только вопрос с моей аспирантурой снимается, но и что вокруг него самого сгущаются тучи и становится невозможным продолжать работу в Курском пединституте. Откровенно объяснил, как и почему его «выживают», и что, скорее всего, уже в следующем году, ему придется уехать из Курска.

  После окончания института я год преподавала литературу в культпросветучилище. В этот год мы довольно часто виделись с Л.И. Он был со мной, уже взрослой девушкой, все более откровенен. Рассказывал, с какими препонами сталкивается, продвигая свое понимание связи академической психологии с социальной. Как и генетика, психология в СССР была не просто «на задворках» – долгое время она вообще была «в загоне» и не признавалась полноценной наукой.
Лев Ильич был еще совсем молод, полон самых разнообразных творческих планов, ему так хотелось увидеть, как развивается западная психология, давно обогнавшая отечественную. Но после поездки в Англию в ранних 60-х, на все последующие приглашения на конференции, все личные вызовы (его работы были уже известны в мире), он получал отказы. Это его крайне расстраивало…
В это время передо мной возник личный вопрос: переезжать ли в Харьков? Л.И., можно сказать, благословил меня на брак и переезд. Случилось это летом 1972 года.
  А в 73-м уехал из Курска и Уманский. Собирался он в Ярославль, но позже обстоятельства сложились так, что переезжать пришлось в Кострому и создавать там кафедру психологии практически с нуля.
Мы переписывались – в разные годы с разной интенсивностью, но никогда не теряя друг друга из виду. Виделись мы и в Харькове. Л.И. приезжал на конференции, в пединститут им. Сковороды. В свой первый приезд, он ходил специально к ректору и зав. кафедрой психологии, пытаясь мне помочь поступить в аспирантуру. (Узнала я об этом постфактум.)
  Мы много гуляли: я показывала Л.И. Харьков, впервые принимала его у себя в доме.
Я тогда уже неплохо готовила, и Л.И. очень трогательно восхищался моей стряпней и всячески ее расхваливал. Он не менялся: подтянутый, по-особому аккуратный, с вечной сигаретой, которую как-то очень элегантно курил, веселый и остроумный, ни на кого не похожий. Поразительно чувствующий людей уже при первом знакомстве… Л.И. пришелся по душе мой муж, ученый -физик. Мне даже показалось, что всего за несколько часов Уманский смог увидеть и расшифровать, что скрывается за его внешней сдержанностью и немногословностью.
Мне приятно вспомнить, как Л.И. приезжал в Харьков во второй раз. Я тогда ждала ребёнка. Л.И. был страшно рад за меня, считая, что мы долго откладывали этот «процесс». Я помню,что мы гуляли в саду Шевченко, и я сказала (обязательного УЗИ для определения пола тогда не проводили): родится парень – обещаю, назову Львом. Л.И. парировал: «А если – девонька, то назовешь маминым именем, так?» Насколько же он знал меня, умел читать в душах! И, я действительно, назвала новорожденную Анной, днём рождения которой стал октябрь - один месяц с Львом Ильичом, только на 10 дней раньше.
  Несколько последующих лет, когда на руках был маленький ребенок, я писала Л.И. очень редко. Звонила на Новый год, на его День рождения. Ему оставалось жить всего несколько лет. Ушел он из жизни, когда моей дочери было 3,5 года. Я не могу себе простить, что последний год перед его уходом не звонила чаще, не расспрашивала, что на душе, ведь уже запредельной занятости и усталости не было. В 1983 году мне позвонила близкая курская подруга, которая дружила с Аней, женой Саши Уманского, сказав, что Льва Ильича больше нет…
Мне было очень тяжко несколько месяцев…
Жизнь и судьба были ко мне благосклонны. Я дружила и общалась с большими истинными личностями. И, несколько раз, провидение одарило меня дружбой с необыкновенными людьми. Один из них – Лев Ильич. Он был ученым огромного, выдающегося масштаба. Мне представляется, не оцененного до конца государством и официальной наукой. Время для психологии, той, которую продвигал Л.И., ещё не наступило. Поэтому почти все, что он сделал, зиждилось на постоянном преодолении препонов и подножек. Он ковал для своей страны лидеров, воспитывал патриотов, развивал психологию как науку, сближал ее с мировым уровнем и всегда встречал сопротивление.
  Л.И. обладал блистательным умением всегда держаться оптимистично, весело, с открытой улыбкой и любовью к новым анекдотам, – никогда не видела у Л.И. даже следов депрессии, так распространенной среди интеллектуалов и творческих людей.
Но какой ценой это ему давалось.…Каким невероятным нервным напряжением! Нагрузки круглый год – летом всегда в «Комсорге», позже – в других лагерях. Всегда на виду, всегда любимый, обожаемый лидер для тысяч мальчишек и девчонок, студентов, аспирантов...

   Какое расхожее клише: «молодая душа», «внутренняя молодость» и т.д. Но я не знала в жизни другого человека, который всегда, в любом возрасте, оставался во многом мальчишкой. Мне иногда казалось, что он даже делает усилие, чтобы это скрывать. Надо было видеть, с каким упоением он играл на трубе, горнил или бил в барабан, играл в волейбол!
Я встретила Л.И., когда ему было почти сорок: он был всего на два года старше моих родителей. Теперь, кажется, что он никогда не казался мне ни взрослым, ни, тем более, старым. В этом была уникальность этого незаурядного человека.
Он ушел в шестьдесят один, по нынешним временам, так рано. А во мне всегда живет не только щемящая тоска по нему, но и обида, что Л.И. недостаточно оценен. Я продолжаю любить его такой же чистой и романтичной любовью, как любят только юные девочки. Одержимого своей профессией и работой, отдавшего всю энергию, знания, опыт молодым.
Моего Учителя жизни... Истинного джентльмена, благородного рыцаря, настоящего мужчины.
И так уже будет… до конца.


Лидия Девянина, Курск:
- С легендой истпеда, замечательным ученым, педагогом и чудесным человеком Львом Ильичом Уманским я познакомилась, когда училась в шестом классе. В 1957-м он пришел в Дом пионеров и школьников (так в те годы назывался Дворец пионеров) к своему другу директору Немежанскому. Лев Ильич тогда только начинал свой педагогический эксперимент. Его интересовали талантливые, активные дети, будущие лидеры. Уманский приходил на занятия в разные кружки, приглядывался к нам, а летом ребята, которых отобрал Лев Ильич, поехали в лагерь имени Веры Терещенко на экспериментальную смену. Этих смен потом было много. Мне тоже два лета подряд посчастливилось бывать в этом лагере и, что называется, с младых ногтей приобщиться к замечательному эксперименту ученого. То был прообраз легендарного «Комсорга». Золотое было время! Талантливые дети, талантливые педагоги. К выбору вожатых тоже относились очень серьезно. Подход к каждому ребенку индивидуальный, к способностям каждого относились творчески. Самой способной, разносторонней у нас считалась Алла Макарова. Мне прочили лидерство в музыкальной сфере, по этому пути я вскоре и пошла, закончив после семи классов музыкальное отделение педучилища. Отработала свои три года учителем пения в сельской школе, потом год в городской, одиннадцатой, и собрались с подругой на Дальний Восток с целью вполне определенной – выйти замуж за моряков. Я уже имела на руках направление на работу в один из закрытых военных городков. Лето, конец июля. Иду по Красной площади, а навстречу – Уманский. Эта встреча с педагогом в тот день оказалась судьбоносной и определила все мое дальнейшее будущее: «Окончишь институт – и поезжай хоть на Северный полюс, а сейчас… Документы у тебя собраны. Завтра приноси их на истпед. Будешь поступать».
   Учеба в институте, лагерь «Комсорг», инструктивные лагеря… Каким креативным, талантливым и мудрым предстал перед нами, студентами, Уманский! А его лекции!.. Мягкий красивый голос. А какая отточенная мысль, каждое слово на своем месте! Именно он научил нас грамотно записывать лекции, даже азам стенографии обучил. Он был замечательный психолог. Понимал, чувствовал каждого. Был настоящим другом, старшим товарищем для многих из нас. Он щедро делился со студентами и аспирантами своими знаниями, секретами, наработками, ноу-хау.
А «Комсорг»!.. Горналь! Костры, песни, стихи на Фагоре – это было незабываемо. Именно он научил меня плавать: в детстве тонула, и с тех пор был страх воды, но ему я доверяла. И получилось. Многое получилась у нас благодаря Уманскому.

  В каждом из своих аспирантов он видел потенциал, и свои диссертации они выбирали с подсказки Уманского. Шанин – это сценречь, Подорога – спорт, Полонский – трудные подростки… И все это дало живой, изумительный продукт! Школа речи в нашем городе – это Шанин, Полонский (в содружестве с Детковым) – «Разведчик»…
В юности он был пионервожатым и оставался им, став уже большим, настоящим ученым. У него был огромный репертуар песен, игр и мероприятий на все случаи жизни, на любую погоду. Он был весел и оптимистичен всегда.
Сорок лет моей работы во Дворце – это тоже заслуга Уманского. Не было дня, когда бы я не вспоминала добрым словом своего Учителя.

   Клара Васильченко, Курск:
- Жена Уманского Ирина окончила иняз. Я дружила с ней с институтских времен. Она была веселой, энергичной, остроумной – под стать ему. Жизнь посвятила семье, мужу, помогала ему в научной работе – печатала, переводила статьи. У них был открытый дом. Однажды, помню, приехала из командировки. Звоню, звоню в свою дверь – мои девчонки крепко спят и не открывают. Смотрю, в соседнем доме у Уманских свет горит. Ирина дверь открыла, накормила ужином, напоила чаем, посекретничали с ней, говорит: «Иди ложись, а я еще почитаю». Лева в это время работал и не отрываясь подтвердил: «Да, Клара, оставайся». У Уманских три проходные комнаты. В одной дети, в другой отец Ирины (он несколько лет не вставал с постели), третья – супружеская спальня, она же кабинет. Спальное место одно. Лев спит с краю, Ирина у стенки, рядом с ночником, поскольку читает по ночам, а мне предложили лечь посередине. Бывало, зайдешь к ним, а Лева, не отрываясь от своих бумаг, погладит по голове: «Привет, Клар». Жили скромно, начинали супружескую жизнь в доме у Ирининого дяди, ее мать рано умерла.
   Лева великолепно танцевал. Когда я поступила в институт, он был секретарем вузовского комитета комсомола. Искренний, добрый, энергичный. Вокруг него всегда были люди. С ним было уютно и хорошо душе.
Летом мои дочки (их у Клары Васильевны три) отдыхали в лагере Терещенко. Там же были сын и дочь Уманских. Рулил всем Лева. Как там было весело и интересно! Сейчас бы сказали, феерично. Лева не только для детей, но и для родителей организовывал мероприятия: соревнования, конкурсы, самодеятельность, речка – замечательная была тусовка!


  Зинаида Уманская, Кострома:
- С тех пор, как помню себя, я никогда не слышала от папы своего полного имени – только Заинька, Зайка. Зиной я была только в каких-то официальных моментах, некоторые даже думали, что меня зовут Зоя. Папу я чаще всего вспоминаю сидящим за его огромным письменным столом, пыхтящим своей любимой трубкой. Он очень много работал дома, из чего еще в раннем детстве я сделала вывод: ученым быть очень нелегко.

   Мама создавала условия для его работы, была ему и редактором, и корректором, и машинисткой (она была очень грамотным человеком). Ее он называл только Аришенька (никогда Ира, даже на людях).
При всей своей занятости, папа находил время заниматься любимым видом спорта – волейболом. Очень хорошо помню, как он нас с братом брал с собой в спортзал института. Он отдавался игре со всей страстью, на него было приятно смотреть, есть даже фото, где видно, как он увлечен игрой. Впрочем, папа всему на свете отдавался со страстью: работе, дружбе, любви.

  Мы с братом с дошкольных лет отдыхали в пионерских лагерях, где папа работал начальником. Но никогда не бегали за ним «хвостиком», называли при людях только по имени-отчеству, многие даже не догадывались, что он наш папа. Конечно, то, что мы его дети, накладывало на нас определенную ответственность, нельзя было подвести. Бывало, друзья затевают какие-то шалости, хотят вовлечь и меня, но приходится увиливать, чтобы не светить папино имя.
Папа был большим демократом, он принимал и обычно одобрял мои знакомства, моих друзей, любил с ними общаться. И в ранней юности, и когда я уже была замужем и у нас собиралась компании, мы привлекали его к нашим разговорам, с ним было интересно, и его никто не стеснялся, даже если видел в первый раз. Многие завидовали тому, что наши родители такие компанейские, а мы никогда не кичились, что папа у нас профессор. Мне кажется, что такую профессорскую семью, какой была наша (я со своей семьей почти все время прожила с родителями), встретишь нечасто.

    (книга "Курян моих прекрасные черты", том второй)