Я устал

- Хорошо выглядите, доктор!

- Спасибо большое!

Мы шли по скрипучему снегу госпитальной аллеи опавших лиственниц, на которых вороны радовались зимнему солнцу и делили доставшиеся им с кухни краюхи больничного хлеба. Я торопился на обед, инструктор ЛФК домой. Мы не знаем имён и отчеств, хотя работаем с ним на одном этаже почти восемь лет. Всегда здороваемся, и иногда я прошу его взять алкоголика или невротика на курацию. Он никому не отказывает в отличии от своих более молодых коллег. Иссушенный временем, с опущенными плечами и грустным взглядом зеленых глаз. Прошлой осенью он спросил у меня об эвтаназии… Мое мнение… Якобы для друга… Где, как, по закону и мое отношение.

- В Бельгии делают, и кажется в Голландии. Врач выдает разрешение. В России официально запрещено.

- Это далеко. Он не доедет…

За прошедшие три месяца печаль только усилилась. Он медленно шёл, ступая  чиненными ботинками двадцатилетней давности по свежему снегу, который прикрывал волочащуюся бахрому классических выцветших серых брюк.

- Я вчера написал заявление об увольнении… Впервые в жизни… - разрушил он наше молчание, - устал я. Мне восемьдесят два. В госпитале с шестидесятого года. Ничего не болит, всё здоровое. Только простатит иногда мучает. Но дорожки скользкие. Утром с трудом до работы добираюсь. С тремя пересадками в транспорте. Да и жена хворает. Надо ухаживать. Настроения нет никакого… - негромко рассказывал врач.

- Напрасно написали…
- Вы так считаете?
- Да. Работа и семья – две ценности, которые нас держат на этой Земле… Как минимум, будете скучать.
- Может у меня депрессия, доктор?
- И мне кажется, что уже давно. Приходите завтра ко мне в кабинет. Я вам выпишу рецепт.
- Спасибо….Спасибо за совет… Если ещё не поздно, завтра заберу заявление.

Три минуты вместе, а столько успели сказать. Прав ли я, что даю такие однозначные советы. Никто не знает, как жить.
Полгода назад уволили ветерана труда, окулиста. Каждый раз, приходя на консультации в отделение, он вспоминал подаренные  фотографии зимнего Крыма.

- Бреюсь утром, любуюсь набережной Гурзуфа, по которой ходил Пушкин и вас вспоминаю…Это мои любимые места. Нам нравилось там бывать. Читали стихи по памяти при луне и любовались рассветами. Давно там не был. Как жена умерла. С тех пор и перестал ездить.

В марте-мае я лечил его депрессию. Он знал, что это конец, что в девяносто два он уже не нужен никому, даже на четверть ставки, несмотря на отработанные шестьдесят лет на одном месте и цеплялся за койку то в гастроэнтерологии, то в кардиологии, чтобы продлить свою жизнь и больничный лист.

- Сыну семьдесят и он алкоголик, внуков нет, жена сгорела от рака тридцать лет назад, - повторял он во время редких встреч.
Мне рассказали, что в июне он умолял оставить его на четверть ставки и уходил со слезами на глазах, держа в руках почти новенькую трудовую книжку с гербом в колосьях на обложке. 

Утром он выпрыгнул из окна  пятого этажа, оставив записку: «В моей смерти прошу никого не винить. Я устал…».

Инструктор ушел в сторону центрального выхода мелкой осторожной походкой, балансируя руками в черных вязаных рукавицах с заплатками. Его согнутая фигура в измотанном временем, одетом не по погоде плаще, удалялась и удалялась от меня. Я смотрел ему вслед, и хотелось помочь. Чем? Не знаю. Придёт ли он завтра? Наверное, нет. Прав ли я? Сложно сказать. Хуже, когда остаёшься равнодушным.
;