Копье судьбы. книга вторая. глава шестая

ВТОРАЯ РАЗБОРКА ФИНТА

После помывки «Братскую могилу» раскидывают. Большинство «бунтарей» переводят в соседнюю камеру. Там становится так тесно, что надзиратели запихивают в нее заключенных, как в вагоны метро в час пик. Старожилы кое-как расселись по каютам, а вот «беженцы» из «Братской могилы» стоят утрамбованной массой. Многие от жары и духоты теряют сознание и так висят в толпе, полумертвые. Крики протеста, зовы о помощи глохнут в мучительном общем гудении. Недостаток кислорода вызывает сначала головокружение, а затем обмороки.


Гуххх! – обдают тебя из ведра.
Ты находишь себя мокрым, на полу, в луже, под лучами яркого света.
Темный силуэт склоняется сверху. Ты узнаешь Финта.
- Здравствуй, Сергей. С Генеральным прокурором встречался?
- Да...
- Чего он хотел?
- К…хкхкопь…
- Ясно. А ты?
- Не… про…
- Поднимите его.


Тебя поднимают.
Кровь отливает от головы.
Ты чуть не падаешь.
Тебя держат.


В камере светло, как днем. У пришедших с Финтом людей на головах закреплены налобные фонари для рыбалки и охоты. Выступает ужасающая антисанитария, заросшие грибком стены, битые полы, грязные лужи, изломанные рожи, глядящие с нар.
Братва за столом закрывается руками от слепящего света.


Узнав Смотрящего, все встают.
Финт садится. Пальцем - к себе! – велит посадить рядом Скворцова.
Ты плюхаешься на лавку.

На запястье Финта вспыхивают часы со встроенным тактическим фонарем, дающим четко направленный луч.
- С хохлами чего не поделили?
Качан прикрывает глаза рукой от яркого света.
- Пришла бригада с майдана, подняла бучу. Кричат Скворцу: «Слава Украине!». Он в ответ «Героям  слава!» Ну, те и вписались за него.


Финт смещает кисть с фонариком в твою сторону.
- Кричал «героям слава»?
Твой кивок больше похож на падение головы на плаху.
Голос Финта сечет, как сталь.
- Одиннадцатую заповедь получил?
- Да.
- Поклялся?
- Да.
- Почему ссучился?


Ты вскидываешь голову,
- А какой у меня был выход? Или «Слава Украине» или в петушарню. Что бы вы сами выбрали?
Финт оставляет вопрос без ответа.
- Восстание дело серьезное, - освещает он блаткомитет лучом по кругу. – Сами мужики на такое не способны. Нужен организатор и вдохновитель. Ты. – Вопрос обращен к Качану. - Чуял недовольства в хате? Почему допустил бунт? Откуда у мужиков деньги, водка, план? Ты контролировал «дороги»?


- Да. Весь грев приходил в общак, я лично распределял.
Вор проводит по зачесанным назад волосам ладонью, не касаясь их.
- Значит, сработала третья сила. Это очень опасный прецедент. Если майданная зараза пойдет по зонам, повсюду начнется буза, режим ужесточат, всему воровскому ходу придется туго. Кто старший из мужиков?


Вперед ступает высокий, с руками до колен, черный, как цыган, парень.
- Имя.
- Илья. Дальнобойщик погоняло.
- Скажи мне, Илья Дальнобойщик, кто подговорил вас поднять в камере бунт?
- Беспредел воровской. Вот он, - длинной рукой Илья показывает на Качана, - слова не давал сказать, себе лучшую долю отметал из грева.


- Врешь! – взметается с места урка. – Я все делил по справедливости!
- Помолчи, Качан, - останавливает его Вор и спрашивает Дальнобойщика. - Что пили накануне майдана?
- Самогон. 
- Откуда он?
- Надзир принес. У нас у одного там днюха была.
- Что курили?
- План.
- Откуда у вас наркота?
- Говорю же, днюха была.


- У кого был день рождения?
- У Гонца.
- Давай сюда Гонца. Как тебя зовут, Гонец?
- По жизни? Прохор.
- Откуда у тебя самогон, Прохор?
- Так это… Соломон угостил. Принес бутылек зимбуры, курево, на, говорит, подарок, пейте на здоровье.


- Точно! – хлопает себя по лбу Качан. – Соломон там шнырял по задним рядам,
подначивал, нашептывал, Скворца в спину подталкивал, кричи, типа, «Слава Украине!»
- Давай сюда Соломона!


Приводят Юрия Соломоновича. Он шкандыбает, держась за поясницу.
- Ой, дайте присесть, ребятушки. Радикулит замучил, охохонюшки… Вот спасибо, шё уступили старику место. Тут тесно, как в трамвае в час пик, чес-слово. Как говорят в Одессе, ви на следующей сходите?


Суровые лица зеков трогают улыбки. Эх, и кому бы не хотелось сейчас выйти из вонючего «трамвая» да на солнечный денек? Один Финт в черных очках невозмутим, как персонаж «Матрицы».
- Юрий Соломонович, народ утверждает, что это вы спаивали сокамерников и подбивали их на бунт. 


- Хто вам продал эти химины куры, уважяемый Финт? Та шёб меня покрасили в
зеленый цвет! Какой с мине революционэр? Я старый больной человек, зачем мине на старости лет танцевать этот канкан? Ви лучше послушайте, как танцевали канкан ув Одессе. – Еврей устраивается поудобнее.


– В конце семидесятых в нашем варьете  работала танцовщицей Валька Блайвас с погонялом «Струна», девка тонкая, высокая, талия 56 сантиметров, объем груди девяносто шесть, бедер сто! - Юрий Соломонович ладонями обрисовывает вокруг себя женскую фигуру, на что Жорик Клименко с продола напоминает ему, чтоб на себе не показывал, плохая примета, чем вызывает оживление у навострившего уши народа.


Кому неохота послушать байку про баб, в особенности, с такими габаритами, какие рисует Соломон. - На шпагат Струна прыгала с подскока, - продолжает рассказчик, - токо слышно было, как она лобком стукается об паркет, о такая у нее была растяжка! И вот однажды, переодеваяся на канкан, она забыла надеть трусы под белые прозрачные колготки, бо прилично подбухивала.


В зале присутствовало начальство в лице первого секретаря одесского обкома партии товарища Федосеева, который принимал делегацию из солнечной Армении во главе с секретарем ЦК Антоном Ервандовичем Кочиняном. И вот прямо над их головами Струна выдает свой фирменный батман. Хто не знае, батман цэ неоднократное задирание ноги до потолка для демонстрации женской подноготной.


Должен упредить, шё Струна была брунеткой, а за интимные стрижки советский народ в те времена ничего не знал. Скажи кому, ше надо стричь манду, приняли б за извращенца. Посему батман Струны стал для зрителей настоящим культурным шоком. У кавказских коммунистов отпали челюсти и повылазили беньки. Струна же, вдохновленная успехом, токо пуще прежнего замахала ногой. Трам-папа-парарам! Зрители окаменели, не в сила оторвать от нее взгляда. Как ви думаете, люди, - обращается Юрий Соломонович к народу, заполнившему продол, - шё они тама увидели?


ГОНКА ПО ОДЕССЕ. 2 МАЯ 2014 г.


Тянутся томительные секунды. И вдруг раздается взрыв!
Взвывают автомобильные сигнализации по всему микрорайону.
Депутата и его охранников отшвыривает от фургона.
Хижак и Джекпот, сидящие в кабине, получают баротравму.
Середа слезает с генерала Федуна, помогает ему подняться.
«Простите, товарищ генерал, для вашей же безопасности…»


Начальник милиции отряхивается от пыли и ковыряется мизинцем в звенящем ухе.
Задние дверцы фургона искорежены, в щель виден стоящий в салоне сундук.
Съемочная группа и в прямом репортаже транслирует происходящее.
С помощью лома и кувалды разрывают заклинившие дверцы.
С сундука сдирают пленку. Древний его вид озадачивает генерала.
- Странный какой-то способ перевозки денег.


- Ваша фуражка, товарищ генерал, - подносит ему головной убор адъютант.
Федун с отвращением рассматривает пятно солярки на тулье.
Держась за голову, встает с земли контуженый Кардан, из ушей его идет кровь.
- Это сундук губернатора Днепропетрррр… - ворочает он языком. - Там нет никаких денег…
- Что же там находится? – Федуну не с руки конфликтовать со всемогущим олигархом в период смуты и развала органов.


- Древняя реликвия. - Кардан трясущимися руками размазывает кровь по лицу.
- Там ворованные деньги! – перебивает его Середа. И командует своим бойцам. - Изъять вещдок!
- Там нет никаких денег, говорю вам! – От крика из ушей Кардана кровь идет сильнее, он стоит в полу-наклоне, капая красной капелью с кончика носа. 
Федун сует ему платок.



- Если там нет денег, пусть все в этом  убедятся. Открывайте! Под мою ответственность. У кого ключи?
- Ключей от него нет! - Кардан утирается платком. – Это историческая реликвия…
- Что вы нам тут сказки рассказываете! – даже сквозь балаклаву виден оскал спецназовца. - Это маскировка ваших коррупционных деяний! Вскрывай, Нечихвостов!
Под вой сирен сержант Нечихвостов подводит «губки» гидравлических ножниц к первому слева верхнему замку. Скрипят зубья, крошится металл, стружка сползает с него, но он пластичный, мнется как пластилин, но не лопается.


- Вы с ума сошли! – вырывается из рук спецназа перемазанный кровью Кардан. - Это коллекционная вещь. Древняя! Она стоит миллионы долларов. Стойте!
Но поздно. От дряхлого дерева с хрустом отдирается полоса металла, один из  сейфовых замков отваливается и повисает. Сухой треск и бледное сияние исходят от взломанного объекта, разряд неизвестной энергии по гидравлическим ножницам поражает Нечихвостова, боец без крика изгибается и падает. 
- Снайпер! – раздается крик.


Спецназ отступает к машинам, из которых выскакивают «щитовые» с бронированными щитами, способными выдержать автоматную пулю или взрыв гранаты – и образуют над головами «черепаху». Укрывшись за щитами, альфовцы ощетиниваются стволами. «Грифон» поступает так же. Стволы колеблются в поисках цели.


В этот момент в кабине инкассаторского микроавтобуса звучит рингтон.
- Да, - отвечает водитель.
- Ну, шо там у вас? – слышит он знакомый насморочный голос. - Да знаю! Знаю, говорю! Это самозванцы, я с Наливайченко переговорил и с начальником СБУ по Одессе, не давали они такого приказа. Тарань их. Я тебя потом отмажу, если шо.
- Слушаюсь, Леонид Валерьянович.


Водитель переводит коробку-автомат в положение драйв.
«Рыцарь» трогается с места, утыкается бампером в перегородившие дорогу микроавтобусы, под рев мотора и визг задымившихся шин раздвигает их и, со скрежетом обдирая бока, вырывается из западни.


Заметив движение инкассаторского фургона, Гончаров срывается с места, успевает ухватиться за искореженные дверцы и вскочить в салон. «Рыцарь» вырывается на оперативный простор. По кузову колотят пули, но он бронированный.


Стрельба, открытая «Альфой», провоцирует ответный огонь «грифонов».
В скоротечной огневой схватке некогда размышлять, кто в кого и почему стреляет, нужно сначала нейтрализовать противника, а потом уже думать.


Грохот автоматной пальбы стоит над улицей Софиевской. Струи черного дыма летят из трясущихся стволов, пули секут автомобили, дырявят стекла, разят бронежилеты и каски. Бойцы содрогаются, вскрикивают и умирают.


Зеваки на тротуаре в панике разбегаются. Съемочная группа залегает.
Одна только журналистка в вышиванке застывает среди свистящих пуль.
Ее подкашивает оператор, ударив под колени штативом от телекамеры.


ВТОРАЯ РАЗБОРКА ФИНТА.

Окинув лукавым взглядом сокамерников, Юрий Соломонович обращается к Вору.
- Уважяемый Финт, изделайте мине одно ма-а-а-аленькое одолжение, скажите своим лантернариусам, шёбы они посветили во-о-он в тот угол.
Лучи направляются вверх.



Рассказчик протирает полой рубахи очки, надевает их и тоже вглядывается в заросший грибком и паутиной угол.
- Вот примерно такую картину, - говорит он в тишине, -  увидели армяне в междулапии у Струны!


Сначала негромкий, а затем оглушительный хохот катится по продолу.
Напряжение последних дней находит выход. Народ ржет, как подорванный.
А Юрий Соломонович поддает жару.   
- Бо в советские времена, - перекрикивает он шум, - женщинам же в голову не
приходило скоблить себе область бикини! Шё бог дал, то й ростэ, как говорят на Украине.


Следует новый взрыв смеха. Но камера быстро притихает. Причина проста. Долгое сексуальное воздержание развивает воображение сидельцев до степени яснозрения. Все косятся в освещенный угол и вспоминают - кто супружницу, кто полюбовницу. Наступает тишина. Ее выдерживает, как драгоценное вино, сам создатель сексуального наваждения.

 
- О так, как ви теперя, - говорит он задушевно, - напряглися усе ув тому варьете! Официанты пороняли подносы. У курящих из рота повыпадали сигареты, попрожигав им бруки ув деликатесных местах. Особенно сильно кондратий хватил членов обкома партии. В те времена лишиться партбилета можно было за сущий пустяк, не то шё за демонстрацию чернобурки. Оркестр смолкает. И вдруг! Армяне вскакивают и начинают бешено орать, жестикулируя, как банда сурдопереводчиков, переводящая «танец с саблями» Хачатуряна. По окончании концерта перепуганный директор летит за кулисы, шебы изничтожить Струну и вигнать ее увзашей. И шё ж он там видит? У ног виновницы стоит ящик шампанского, а сама девушка завалена букетами по самый свой батман.


- Какие они страстные, Маркович! – вздыхает она мечтательно. – Мне никогда не дарили столько цветов. Может, ты, наконец, повысишь мне зарплату? Видишь, я теперь звезда!


- Отуда у тебя шампанское и цветы? – задыхается от возмущения Семен Маркович.
- Так армяне же и подарили!


Юрий Соломонович поднимает в сторону «зала» дымящуюся кружку с чифиром, которую притарабанил Качан. - Так выпьем же за советскую сексуальность, самую сексуальную сексуальность ув мире! Все, я кончил.


- Ты трусы пощупай, удостоверься! – советует Клименко. 
Общаковский смех носит самовоспроизводящийся характер, стоит начать одному, и поневоле подключаются соседи, - а? че? че он сказал? ха-ха-ха… - и почему бы не поржать на халявку вприкуску с затяжкой горького дыма?



Всем понятно, зачем еврей пустил в ход тяжелую артиллерию юмора. Странно, что Финт дает ему выговориться.
- Что стало потом со Струной? – спрашивают с антресолей.


Юрий Соломонович водит очками на отлете по рядам, ища, кому отвечать.   
- Ай, не спрашивайте! Сейчас она торгует семАчками у Привоза. На костылях, бо одну ногу ей отрезали, шёбы не смолила по две пачки сигарет ув день.
Смех стихает. Лица смурнеют. Превращение секс-бомбы в торговку на костылях расстраивает мужиков. Их будто лишили праздника.


- Э-э-эх, Соломон, - вздыхает Клименко, - такую песню испортил!
Финт делает знак сместить зону освещения.
Лучи фонарей покидают похабный угол и освещают стол.


- А вы неплохой ритор, Юрий Соломонович, - тихо замечает Смотрящий. –
Рассказали байку, и вот уже народ готов защищать вас от якобы «воровского беспредела». Накажи я вас, и коллектив будет против. Люди скажут, что Финт поступил несправедливо, ведь так?


- Совершенно верно, уважаемый Финт! Тута ви тютелька в тютельку правы, бо миня нет за шё наказывать! Так давайте лучче вместе обмозговывать, как нам выбираться из этой халепы.
Вор усмехается. 
- Вы создали халепу, а выбираться из нее предлагаете вместе.


- Народ восстал от беспредела, при чем тута я?
- А ну ша! – встряет Качан. - Ты тут байками не отделаешься, Соломон! Отвечай на предъяву! Кто подогнал бухло и наркоту мужикам? Вот ему ты давал?
- Я? Ему? – Юрий Соломонович морщит лоб в гармошку, рассматривая поверх
очков Гонца. - Я давал вам для выпить? За просто так? Может, то был не я, а похожий на меня Гига Перельман? Он тоже денег не берет.


Но Гонец стоит на своем.
- Это вы подарили мне бутылек самогона. И план подогнали задаром.


- Даром даже папа маму не целует, а шёб еврей пожертвовал гою бутыль самогона – то вообще хохма! Ви беса гоните, чолодой моловек, бо, с двух одно: или вам маргарина в котелок не доложили, или у вас гуано фибрильное перекипело и пора снимать его с конфорки. Да ви токо на него посмотрите, уважаемый Финт! - Соломонович обводит Гонца очками по «интерфейсу». - «Пил вчера? Нет. Почему глаза красные? Вампир». Дерилиум тременс в стадии белочки. И так со всеми. Нажрутся и лезут в драку. Хто виноват? Евреи!


Смотрящий снова усмехается.
- Хватит уже разговаривать на псевдо-одесском, вы же не Абрам из анекдотов. У нас есть показания ваших боевиков, что именно вы организовали кипиш в камере.
Притаскивают майдановцев, без балаклав, с распухшими лицами. Вися друг на друге, они подтверждают, что Соломон финансировал бунт, подкупал сильных мужиков и платил им за участие в боях.


- Зачем вам это было нужно? – спрашивает Финт, когда майданутых уводят. – Вы же разумный человек, Юрий Соломонович. Жили зеки в тесноте, да не в обиде, ждали объебона, чтобы уйти на суд и в зону, где можно дышать свежим воздухом, отбывая свой срок. И вдруг бунт, кровь, новая предвариловка, новые расследования, удвоенные сроки. Какой в этом смысл?


Юрий Соломонович утирается рукавом. Улыбка сползает с его лица, и становится видно, насколько он стар и измучен.   
- Мине хотелося облегчить людЯм положение. Вот я и дал им для выпить. Не
понимаю, шё тута плохого?


- Вы продолжаете придуриваться. Я вам объясню. В тюрьме только Вор имеет право объявлять голодовку или бунт. Разве положение людей можно облегчить восстанием и бойней?
- Люди устали терпеть воровской беспредел.
- Ты че гонишь?! – вскипает Качан. - Все было по понятиям! Я нормальный был смотряга. 


- Хто? Ви? – ехидничает Юрий Соломонович. - Расскажите это людЯм! Пускай они тоже посмеются!
- С вами плохо обращались? – спрашивает его Финт.
- Со мной? – притворно изумляется еврей. - Со мной обращалися просто отлично! Если не считать таких малостей, как выплавку коронок с рота раскаленной ложкой. Ерунда, всего-то обожгли язык и десны до волдырей, так шё я две недели плевался кровью и кушал только первое. Зато, б…, похудел!   


- Это было в другой хате, – отводит глаза Качан под взглядом черных окуляров. И тут же взъедается на еврея. – В общак скинуться у тебя бабок не было, а на майдан оказалось до хрена и больше. Харэ вола вертеть, Соломон! Откуда шло бабло? Кто тебя грел с воли? Устроил бунт с говнометами – отвечай, колись до обрезанца, пока мы тебе его под самый корень не отчекрыжили!


Но угрозы блатного не оказывают на еврея прежнего устрашающего действия.
- Хоть я и не врач, Качанчик, мине таки сдается, шё кой-кого тута замарафетили из замороженной яйцеклетки методом экстракорпорального оплодотворения.
- Че он сказал? – оглядывается на соседей Качан.
- Он сказал, что ты, - Зира пыхает цигаркой, - отморозок.
Смех докатывает до верхних ярусов, и вскоре над Качаном ржет уже вся хата.

ГЛАВА ПЯТАЯ
ОДЕССА. 2 МАЯ 2014


Фанфаря клаксоном, летит по Одессе инкассаторский фургон.
Вот он вылетает на площадь и тормозит у ступенек белого здания с колонным фасадом. Надпись на фронтоне гласит «Дом профсоюзов». Дубовые двери распахиваются. Мужчины в камуфляжной форме бегут вниз по ступенькам.


Гончаров выскальзывает из машины. Ему удается сделать это незаметно, потому что площадь полна народу. Вокруг толпятся активисты «Куликова поля», в основном, пожилые женщины и девушки. Их парни и сыновья дерутся на площади с футбольными фанатами. Силы явно не равны. Куликовцев теснят, валят и бьют ногами. Мелькает частокол взлетающих бит. Женщины кричат.


- Звери! Звери!
- Вон из Одессы, бандеровские бесы!
- Остановитесь!
- На помощь!
- Их больше, бежим, Настя!
- Нет Майдану!
- Подонки! Изверги!



Мужчины в камуфляже, как санитары на носилках, уносят сундук в фойе.
Капитан стаскивает с себя балаклаву, сбрасывает китель с надписью ОМОН.



С крыльца Дома профсоюзов охранник зазывно машет рукой.
- Куликовцы, сюда! Укроемся в здании!
Испуганные женщины подхватывают.
- Ребята! Гриша, Никита, Максим, сюда!
Гончарова вносит толпой в просторное фойе.



Двери баррикадируют. С улицы слышен рев приближающейся толпы.
Дубовые створки трясутся. Звенят выбитые стекла.
Высокий зазывала приглашает женщин пройти наверх, на второй этаж.
- Мужчины, держите двери!


Девушки поднимаются по лестнице, юноши остаются у входа. Но не все женщины уходят. Мамы, тети, бабушки советской закалки не могут оставить своих мальчишек на растерзание.


Снаружи рубят двери топорами.
- Па-ру-бий! Па-ру-бий! – разносятся удары.
Юноши-куликовцы становятся живым щитом.
Они готовятся дать свою Куликовскую битву за святую Русь.


РАЗБОРКА ФИНТА. ЛУКЬЯНОВСКОЕ СИЗО

«Театр» забит под завязку. Малая сцена ярко освещена. На ней солирует одессит и юморист. Зал смеется его шуткам, даже ледяное лицо Финта протаивает в углах рта.
- Кто отморозок?! Я?! – Качан угрожающе привстает. - Да, сука, с ублюдками я отморозок! И если ты будешь врубать тут клоуна с Дерибасовской, клянусь мамой, Соломон, я выплавлю тебе не только фиксы, но и мандильную железу, которой ты сочишь тут яд на всю хату! Мало вас в печах жгли, можно это и повторить!


Лучше бы он этого не говорил. 
Крематории Треблинки и Освенцима дымятся за его плечами, когда в упор и бесстрашно Юрий Соломонович вперяется в наглую харю татуированного быдла, изгалявшегося над ним с самого начала его пребывания в СИЗО.


- Кстати, за вашу маму, Качан! Шеб ви знали, после УЗИ она сделала себе харакири, шёбы ее виродок не шлендрал по крыткам конченным отморозком, а пошел в полезный абортивный материал для производства женской косметики. Жаль, гаденыша спасли херувимы ув белых халатах и назвали ту операцию «кесаревым сечением»! 


Оскорбление построено так витиевато, что Качан не сразу понимает, что его чморят. Он прядает через стол, чтобы порвать борзогону пасть, но его перехватывают телохранители Финта. «За мать, сука… – рычит блатной, прижатый к столу, – все, ты труп, жидовская р-р-р-рожа!..»


Еврей гейзирует, как взболтанная бутылка минералки.
- Да-да-да! Конечно! Я - жидовская рожа! Этой роже можно виплавлять зубы с рота! Ви шё себе думаете, господа авторитеты, гопники будут с кровью добывать золотишко с пожилых людей, а им ничего за это не будет? Моя тетя Лея Рутгайзер с отцом Ефимом Ассировичем Эпельфельдом была убита толпой во время Львовского погрома. Погром устроили воины УПА, активно поддержанные местным населением. Должен я отомстить их убийцам или да?


Должен я отомстить ворам, отбиравшим у меня грев и избивавшим для ради развлечения? Хто даст им обратку, если я засуну язык в жопу и струшу?! – Соломоновичу, верно, вкололи «сыворотку правды», бо несет его, как дизентерийного. – Да, это я стравил донецких и хохлов! Я, старый, жалкий шут!


Хохлы, слушайте сюда и не говорите потом, шё не слышали! Люди Каламбурского и Рабиновича профинансировали на несколько миллионов долларов расследование деятельности бандеровских карателей на территории Западной Украины в 41-45 годах, обращая особое внимание на убийства евреев в каждом конкретном селе и районе.


Опрашивались свидетели, поднимались архивы, устанавливались фигуранты, их родственники и наследники. Знаете, шо будэ дали? Украинские националисты придут к власти и развяжут гражданскую войну! Потомков карателей призовут в армию и отправят в зону боевых действий, где удобрят их трупами земли Донбасса.


Да, хохлы, да, свидомые! Приходит мстя за резню Хмельницкого и зверства Бабьего Яра. Мы долго готовились, отчленили Украину от России, которая одна могла вас защитить, и теперь начинаем методично зачищать от вас плодородные украинские черноземы.


Ваши старики будут подыхать без лекарств и отопления в холодных домах! Потому что вы посрались с Россией и ее ненавидите. Ненависть застила вам очи, вы не видите своего настоящего врага, который с вами в обнимку пляшет гопака. Недаром хохол наоборот читается как лох! Лохи, аха-ха-ха, вас разводят! И хто? «Жидобандеровцы и жидоказаки, жидобоксеры и жидокролики»!


Скоро останется одно «жидо», бандеровцы и казаки уйдут в распыл, а Украину переименуют в Жидохазарию. Поэтому да, я жидяра! И знаете шё? Я этим горжусь, бо жидяра на Украине звучит гордо!



Юрий Соломонович падает на табуретку и вытирает мокрую от пота лысину.
Звенящая тишина воцаряется над судилищем.


Народ ошарашен расчехлятором безобидного с виду шутника-затейника.
- И такое с ним не в первый раз, - тушит чинарик в пепельнице Рубленый. – Как только услышит за холокост и трубы крематория, натурально сходит с ума.


- Дайте ему воды, - велит Вор, видя, что «оратор» облизывает пересохшие губы. – А вы смелый человек, Юрий Соломонович, не побоялись вскрыться в присутствии столь серьезных мужчин.   


Иловайский опасливо косится на разваленную харю Рубленого, на шербатую рожу Качана и другие не менее нелицеприятные физиономии.
- Я не то, шёбы очень смелый, - бубнит он в кружку, поданную ему Кухарем, - но временами я таки да, духовитый. В вашем присутствии, я надеюся, никто ж не посмеет меня тронуть, бо если об том станет известно кое-кому на свободе, отвечать за беспредел против евреев придется лично вам.


А вот это уже прямая угроза!
Зрители, затаив дыхание, ждут, как отреагирует авторитет.
- Кому, например, это может стать известно? – тихо спрашивает Финт.
- Извиняюсь, имя Лёди Каламбурского вам шё-нибудь да говорит?
Имя владельца главного банка Украины и создателя карательных тербатов у всех на слуху.  Если человек находится под его защитой, то с таким лучше не связываться.


Но Финт непроницаем, как гипсовая маска.
- Теперь мне ясно, кто профинансировал тюремный майдан и почему меня так
настойчиво звали в вашу хату «развести пацанов по понятиям». Меня ждала здесь заточка засланного Лёдей киллера.


Юрий Соломонович бледнеет.
- Та шё ви так на мине взъелися, уважаемые? Ви воры в законе, я – скоморох в законе, а для шутов закон не писан. Их слушают с выниманием, шёбы извлекать таки уроков! Подумаешь, похохмил насчет хохлов! Они тоже шутят за холокост и ничего, им можно!


- Громче! – летит из «зала».
Юрий Соломонович прикладывает ладонь к уху.
- Вам шё, не слышно?
- Не-е-е-ет!
- Тогда закройте хавальники и сидите тихо, если хотите ше-то услышать! – Опытный конферансье знает, как обращаться с публикой. Народ стихает. - А теперь скажите мине, хто виноват ув тому, шё хохлы купилися на майдан? Мы, евреи, или их ущербный розум?


Разве ненавидят учителей за розги? Разве линчуют хирургов? Ми избраны для научения глупцов, шё сидят по тюрьмах, бо умные тут не сидят. А теперь я спрошу у хаты, - Юрий Соломонович обводит взглядом «партер» и «бельэтажи», - пусть каждый с вас подумает и скажет, положа руку на сердце, Бог вас когда-нибудь наказывал незаслуженно?


Тишина воцаряется надолго. Каждый из сидельцев вспоминает свои беды и решает, заслуженными они были или нет. Раздаются голоса, что кого-то не по делу замели менты, неправедно засудили судьи, подставили соседи, кинула жена. Юрий Соломонович вслушивается в общекамерный гул, прикладывая ладонь то к одному уху, то к другому.


- Тута есть обиженные? (Камера замолкает). – Еврей берет со стола лампу и
направляется с нею в толпу, обращаясь к каждому терпигорцу по имени. - Вот ты, Паша, ты, Алексей, и ты, Гена, ви же сами мне рассказывали, за шё вас закрыли! «Напился, устроил драку, украл по глупости, переспал с несовершеннолетней, опаздывал в аэропорт  и объявил самолет заминированным».


Той, хто думае, шё жизнь обошлася с ним несправедливо, не понимает в силу прогорклости маргарина ув «котелке», шё источником его ахтунгов является его собственный ущербный ум. Если подлить у котелок свежего масла, ви будете вынуждены признать, шё свои изжоги заработали себе сами, и шё Господь поступил с вами еще милосердно, не поубивал сразу, как ви того, обормоты, заслуживаете, а заключил на время ув карантин в надежде на ваше исправление.


И не рассказывайте мине за вашу презумпцию, шё хто-то не знал, не думал и прочую лабуду с либидо. Все свои беды вы заработали  сами! Это шё касается отдельного человека. Ше же касается народов, то если народ пьянствует, ворует, завидует, ненавидит, упорствует в слепоте и ожесточении, то Господь посылает к нему евреев, а уж ми предлагаем искушения по прейскуранту.


«Незалежнисть». «Обогащение на халяву». «Безвизовый режим». Надо только отказаться от своего прошлого, от своих отцов и дедов, от истории своей страны. Всего-то и надо, шё предать собратьев, с которыми триста лет жили вместе и воевали плечом к плечу. Всего-то и надо, шё поубивать небольшую часть своих сограждан, «колорадов и ватников»! – Голос Юрия Соломоновича взлетает до пафоса.


 – Предай! Убей! И сразу станешь богатым и знаменитым, галушки сами будут прыгать тебе до рота! Так евреи ли виноваты ув бедах нэньки Украины, або ее наивный, доверчивый и жадный народ? Так с какого перепугу я буду стыдиться, шё родился евреем, а не казаком с оселедцем вместо моску?


В этот миг Мытник выдирается из толпы, валит еврея на пол и начинает избивать его ногами. Охранники Финта растаскивают их, Мытника скручивают.
- От же падла! - рычит хохол. - От же паскуда! Казав тато: «нэ вирь, сынку, жидам, ляхам та москалям». От я, дурный, повирыв! От дурный… - от боли в вывернутых плечевых суставах казак взревывает на всю хату. - Бий жидив, хлопцы! Слава Украине!


Камера вскакивает. «Героя слава!!!»
Ор стоит неистовый. Отовсюду тянется скрюченные пальцы, готовые разорвать ненавистного еврея на клочки.
- Петух гнойный! Выводить таких керосином, как мандавошек с лобковой волосни!
- Скотское отродье!
- Снять скальп и сдать в крематорий!
- Отстреливать таких, как бешеных собак!
- Под шконку мразь!


Контингент в тюрьмах отчаянный, практически у всех проблемы с психикой.
- Ше за геволт, люди, успокойтеся вже! - Юрий Соломонович в знак раскаяния посыпает голову пеплом и окурками из банки Нескафе с воровского общака.
Но народ жаждет крови.
- На кол его! На кол! На кол! – норовит пнуть еврея Ероха, «кухонный боксер», сидящий за избиение жены.


- Под молотки гниду! – орет Саня Жгут с налитыми кровью глазами, бледный той  синюшной бледностью, какая покрывает сидельцев после долгого пребывания в камере и называется «тюремным загаром».


Мстители рвутся по продолу, лезут из-под шконок. Народ накосячил, и, чтобы отвести от себя вину, решает принести в жертву камерного шута.
Ах, вы, суки неблагодарные! Юрий Соломонович взбирается на второй ярус нар и разражается оттуда яростной бранью.


- Заткнитеся вже, зашкваренные обормоты! Ви ручкалися с петухами, кушали с ними с одной тарелки, вы все обречены под шконку!
Лучше бы он этого не говорил!
Камера взрывается. Если бы не охранники Финта, еврея бы уже разорвали на куски. Крики и свисты хлещут его кнутами. Это настоящее бичевание.


- Отдай его нам на расправу, Финт! – от имени народа требует Дальнобойщик.
Финт встает. Ругань затихает.
- А ведь он прав, – говорит Вор. - Вы хоть понимаете, что клевали с петухами из одних шленок? Вы зашкварены теперь до конца своих дней! 
Народ резко сдувается.
- Я лично их не трогал! – открещивается Чебыш, отползая в темноту продола.
- Я не ел из одной шлемки ни с одним петухом! – божится Жорик Клименко. – Зуб даю!


Нависнув над толпой, Юрий Соломонович разражается хохотом театрального злодея, пепел вперемешку с потом течет по его трясущемуся лицу.
- Аха-ха-ха! В сортире теперь сортируйте, кто с вас гей, кто петух, а кто полупокер без прикупа, а-ха-ха-ха-ха! - Он утирается рукавом, еще больше размазывая грязь по лицу, и заботливо предупреждает Вора.


- Вам должно быть западло сидеть с ними за одним столом, уважаемый Финт! Слыхали б ви, шё они за вас говорили! Шё будто ви ходите по тюрьме, как по своей «хавире», и, значит, работаете на абвер! За это вас надо взять на цугундер на ближайшей сходке. Это говорил Качан, и я готов подтвердить свои слова под присягой!


Качан вглядывается в совершенно грязного  еврея и на всю камеру воет.
- Нечистый! Убейте беса!
Толпа напирает, взревев. Охранники с трудом сдерживают ее натиск.
Момент исключительно опасный, бунт может вспыхнуть с новой силой.


Финт властно вскидывает руку.
- Чьей крови хотите?
- Соломона и Скворца! – хором отзывается толпа. - Они все затеяли!
- Скворец ссучился, Финт, – берет сторону народа Качан. - Ты не в курсе, но он действовал заодно с Соломоном и майданутыми. Надо спросить, с него как с суки!


- Смерть обоим! – подхватывает толпа.
Вор снова поднимает руку, выжидая тишину. 
- Тут сказали, что я не в курсе, кто такой Сергей Скворцов, - говорит он тихо, принуждая народ замолчать. – Нет, это вы не в курсе, кто он такой. Я сел в тюрьму ради него. - Лучи фонарей направляются на понуро сидящего Сергея. - Потому что он первый в истории русский Владыка Копья Судьбы!


Слыхали, наверное, про Копье Гитлера, с каким он напал на нашу Родину и нанес ей поражение в 41 году. Теперь эта реликвия перешла к русским. Это значит, что русскому народу суждено банковать на мировой арене. Запад взбешен и растерян.


Естественно, они хотят вернуть Копье себе. Но заполучить его можно только с добровольного согласия Владыки, вот его! – лампы светят выедающим светом, из глаз твоих текут слезы, но ты не вытираешь их. Как  думаете, почему Копье выбрало Сергея? Его поставили перед выбором, от которого впору рехнуться. Представьте: ты Владыка могущественного артефакта, тебя прессуют, загоняют под нары, требуют: «Продай Копье!» Но ты знаешь, что оно будет использовано против твоей Родины.


Это как если бы палач просил продать ему топор, когда на эшафоте лежит твоя мать. «Продай топор, паря, мне мать твою зарубить нечем». Ну, какой выбор сделаете, мужики? Вот вам топор, вот мать на эшафоте. – Невыразительный голос Вора взлетает и звенит. - Продадите топор палачу, я вас спрашиваю?! Пускай рубит мать родную?! Ну, отвечайте!


- Суками будем, если на такое пойдем, Финт! – хрипло отвечает Кирюха Пленный.
- Нет! Нет! Нет! – ропщет толпа со слезами на глазах.
- Мать и Родину не продаем! – стоит и шатается на нарах хата.


ДОМ ПРОФОСОЮЗОВ. ОДЕССА. 2 МАЯ 2014


Пока правосеки выламывают двери, футбольные фанаты - голенастые пацаны с битами и деревянными щитами – скандируют кричалки.
- Москаляку… – сорванным голосом начинает заводила с платком на лице.
- На гиляку! – хором орет молодняк.
- Смерть москалям!
- Слава Украине!


Внутри здания Максим Никитенко организует оборону входа. Парни понимают,  что для многих это будет последняя битва. Но отступать некуда.
Вдруг с лестничной клетки второго этажа прилетает бутылка.
Обыкновенная бутылка из-под пива, заткнутая горящим матерчатым фитилем.
Ее откатывают ногами в сторону. Но следом летят еще «молотки». На одной из женщин загорается юбка. На другой волосы. Раздаются крики.
- Гори-и-им!


Максим бросается на лестницу, где маячат люди в противогазах.
- Что вы делаете! – кричит куликовец. - Тут женщины и дети!
- Жарь колорадов! – Противогазы швыряют сверху тюки поролона, пропитанного
бензином и строительной эмалью, их горение выделяет ядовитый газ, от которого люди быстро задыхаются. По вестибюлю мечутся и неистово кричат живые факелы.


Гончарову, как человеку военному, предельно ясно, что на спасение осталось не больше минуты - ровно столько он способен задерживать воздух в легких. Набросив на голову куртку, он с разбега таранит боевиков на лестнице, пробивается сквозь месиво тел и бежит по задымленным коридорам.


Визги и крики вспарывают дымовую завесу. Открываются картины мучений. Вот насилуют женщину. Подонки в противогазах хлопают в ладоши, пока их подельник вколачивает жертву в пол. Изнасилованную девушку поливают из канистры, бросают спичку. Под общий хохот она катается по полу. В огонь плещут еще бензина, пока весь участок коридора не превращается в стену огня.   


Каратели развлекаются. Стреляют в лица, в затылки, ломают шеи. Насилуют и душат. Несмолкаемый гвалт ужаса и боли стоит на всех пяти этажах. Вопли замученных с дымом возносится к небу.
- Мальчики, миленькие, что ж вы делаете? Мы случайно мимо проходили...
- Мовчы, потвора! Слава Украине!
- Бей сепаров! Сюда, хлопцы! 
- Ай! Ай-яй-яй! Спасите! Умоляю!
- Гнида! Сдохни! Га-А-аАа-а-а!!!


Завывание, стоны, причитания, мольбы, вопли и хохот убийц.
Трупы повсюду – на полу, вдоль стен, сидя, лежа, уткнувшись в колени, ничком, навзничь, свисая с подоконников, чадя, догорая в позе боксера, типичной для погибших на пожаре.


Старый, еще советского производства противогаз от жары приклеился к лицу, очки запотели, пробираться приходится почти на ощупь. Гончарова вдруг осеняет, что весь этот кошмар разразился после того, как с сундука сорвали печать! Да что в нем хранится, черт его подери?! 


В холле третьего этажа группа боевиков фотографирует на мобильные телефоны обгорелую пару. Один из убийц, на полголовы выше остальных, наклоняется, чтобы снять на телефон обугленные лица. 
- Ромео и Джульетта, - глухо в противогазе смеется он. - Вставай, вафлист-на! Слава Украине!
- Героям слава! – бубнят остальные «протыгазы».


Да они под наркотой, осеняет Гончарова! Иначе как объяснить столь массовое озверение молодежи? Стоп! Охранник инкассаторской машины был такого же роста, как этот «фотограф»! Не он ли заманил куликовцев в ловушку? Подгадав момент, капитан вталкивает боевика в один из кабинетов, сдирает с него противогаз и втыкает пистолет в подбородок.
- Где сундук?


Грудь Джекпота подпрыгивает от кашля. Не раздумывая, он хватает «сепара» за пояс и кидает через спину на письменный стол, с треском его разломав. Мужчины катаются по полу, душат и рвут друг друга. Рев спецназовца глушится противогазом, Джекпот зовет на помощь побратимов, но вскоре заходится в кашле и едва не теряет сознание, надышавшись дымом. От добивающего удара рукояткой пистолета в лоб


Гончарова удерживает только мысль, что «эта тварь может знать, где сундук».
- Ка-какой с-с-с-ун-дук? – кашляет боевик.
- Привезли сюда. На инкассаторской машине. Ну! Говори или убью!
- Нэ наю… зады-хаюсь…


Капитан тащит его к окну, разбивает рукоятью стекло, за волосы тычет лицом в стеклянные расщепы. 
- Дыши, сука, дыши!
Джекпот воет, упершись руками в оконный переплет. 
- Скажу! – брызжет он слезами и кровью, силясь вытянуть голову из стеклянного капкана. - Скажу, где сундук! Пусти! Скажу! На крыше. Отдай «протыгаз», тут газ ядовитый!


Капитан кидает ему противогаз. Всхлипывая от боли, боевик натягивает маску на изрезанное лицо.
Они идут коридорами. Капитан приобнял его за талию, пистолет уткнув в поясницу. Встречные боевики принимают их за своих, тем более что Гончаров кидает им зигу: «Слава Украине!» 


Перед дверью пожарного выхода на крышу сбилась группа женщин. Они плачут и молятся. Несколько их товарок уже лежат без сознания. Дышать здесь практически нечем, дым густо слоится под потолком. При появлении фигур в противогазах женщины шарахаются.
- Не бойтесь, свои! – успокаивает их Гончаров.


Дверь заперта. Капитан толкает проводника.
- Открывай!   
- Ключей нэма, - булькает тот через маску.
Капитан приставляет ему пистолет к ширинке.
- Тебе что отстрелить?
- Погоди, погоди, щас!


Боевик тарабанит в двери. Никто не отзывается.
Тогда он набирает по мобильному какого-то Славу, кричит в телефон.
- Отрой. Хижак! Мы тут сдыхаем! Дышать нечем! Открывай!
Чтобы его было слышнее, капитан срывает с него противогаз.
Открывается трясущееся лицо в кровоточащих бороздах, на подбородке скопилась борода из запекшейся крови, рубашка намокла до пупа.


С лестницы слышен шум. Это идут погромщики.
Этаж за этажом они зачищают Дом профсоюзов от свидетелей.
Капитан ставит пленника на колени в проем лестницы и готовится принять свой последний  бой. «Женщины, ложитесь на пол, дышите через вещи».
В проеме лестничного марша показываются головы в противогазах.
«Га! Воны тут! Хлопцы, тут сепары!»


ПРИГОВОР ФИНТА


- Что ж, Юрий Соломонович, - начинает Вор свою заключительную речь, - вы по-своему умны и проницательны. Поэтому вам не следовало обижаться на выплавку вам коронок. Мы всегда ударяем, режем или обжигаем проблемные места. Язык – вот что прижгли вам «судебные исполнители», принявшие вид тюремных бродяг. Вам обожгли язык, чтобы вы «не гнали беса». Вы неправильно прочли урок и стали мстить.


Вы мните себя учителями-искусителями человечества. Но Спаситель сказал: «Горе миру от соблазнов, ибо надобно прийти соблазнам, но горе тому человеку, через которого соблазны приходят. Лучше бы ему повесили мельничный жернов на шею и утопили в пучине морской». – Финт снимает темные очки и переводит глаза на слушающую толпу.


- Вы заметили, что я не прерывал его базар? Чтобы вы сами увидели, как эти «жванецкие» и «хазановы» засирают людям мозги. Своими байками и шуточками они расшатывает общество, сеют рознь, неверие и пессимизм, духовно обезоруживают народ. Соломон убедил вас, что воры плохие, только не добавил, что идеального нет ничего, после «плохих» воров обязательно придут пид@расы! Соломон убедил вас, что петухи - такие же люди, даже свадьбу заставил сыграть, чтобы через смех примирить вас с извращенцами.


А они ведь не остановятся. Шаг за шагом петушиное лобби будет захватывать власть и приводить к власти своих! Чуть воры дрогнут, все, пиши пропало, петушня возьмет верх, и не заметишь, как они уже сзади пристроились и трахают тебе если не очко, то мозг! Воровские понятия написаны кровью, как армейский устав. Один раз нарушил – погиб. – Вор поворачивается к еврею.


- Вы сказали в начале разборки: «Пусть меня покрасят в зеленый цвет, если я имел к этому отношение». Поэтому слушайте мою постанову! Чтобы люди издалека видели, с кем имеют дело, помазать ему лоб зеленкой! Лоб мазать каждый день самостоятельно. Первый же вор, увидевший вас без зеленого лба, имеет право избить, изнасиловать и даже убить вас.


 Соломонович истекает потом, даже с мочек ушей скапывают блестящие сережки. 
- То одесское выражение: «шоб меня покрасили в зеленый цвет». Это идиома!
- Эта идиома сейчас осуществится. Покрасить его!
Телохранители берут Юрия Соломоновича за руки, Кухарь раскручивает колпачок  и выливает пузырек зеленки ему на лысину. По измазанному пеплом лицу текут изумрудные струи. 


- Радикально черный цвет, чо, - гыгыкает Рубленый, но братва не смеется.
Все зачарованы приговором.
- Финт – голова! - выдыхает Зира.
До всех доходит изощренность наказания.
-    Все слышали, что Скворцов - копьеносец? - продолжает Финт. - Как думаете, почему Копье выбрало именно его? Он что, особенный? Нет, он один из нас. Высшие силы сделали случайную выборку – взяли обычного русского парня и поставили перед выбором: ты Владыка могущественного артефакта, от которого зависит судьба твоей Родины. Тебя прессуют, загоняют под нары и и требуют одного: «Продай Копье!" Но ты знаешь, что Копье будет использовано против твоей Родины.

Сергей не продал Копье, отрекся от свободы, от денег ради Родины. Чтобы мы все жили. Чтобы стояла Русь! За это его загнали под нары, избивали, травили и прессовали. Но он не сломался. Выстоял. Если один из вас выстоял, то выстоите и все вы. Если только не купитесь на гнилые прогоны мусоров и кукловодов.

- Какие лозунги майдана? - продолжает Вор, отхлебнув воды из поданной ему кружки. – Свобода, равенство, братство. Я бы сформулировал так: «Свобода в равенстве рабства». Какое может быть равенство между правильным мужиком и сливным чмошником? В равенство загоняют, теперь вы все под шконками, только называются эти шконки «свобода-равенство-братство», на современном новоязе - «права человека» и «права сексуальных меньшинств». Читай – «права барыг» и «права педерастов». Как только назвал вещи своими именами, сразу становится понятно, кто и зачем вас разводит.


Что происходит на Западе и сейчас на Украине? То же, что и в вашей хате. Барыги с петухами устанавливают свои порядки. Почему это стало возможным? Советский народ, как и вы в этой хате, ссучился и скурвился, купился на россказни всяких там горбачевых, жванецких, хазановых и райкиных. За джинсы и жвачку люди отказались от права первородства, стали не советскими, а всяко украинцами, казахами, белорусами, легли под Пиндостан, предали родную землю, поэтому будут покараны майданами, фашизмом и войной. – Финт окидывает взглядом длинный продол, шевелящийся головами.


- Ну, и что теперь с вами-то делать, мужики? Вы говорите, что вас обдурили, обещали свободу и демократию. Вы не знали, что такое демократия? Теперь узнали: демократия это власть петухов. Подлые, опущенные, без воровской чести и совести, готовые отсосать с заглотом у любого, кто сильнее, они сбиваются в стаи и заклевывают нормальных людей. Выбор один: либо власть воровская, либо петушиная.

Вы сделали выбор в их пользу, ссучились, клевали с петухами из одной миски, полоскались с ними на майдане, отреклись от русского братства. – Долгая пауза, тихо. - На всей вашей хате ставлю крест!


Мертвое молчание повисает над общей.
Крест на хате – самое ужасное наказание, какому может быть подвергнут тюремный коллектив. Человек из такой хаты автоматически становится изгоем во всех криминальных и тюремных сообществах, его загоняют под лавку, он полностью лишается прав, любой может его избить и изнасиловать.


- Это касается всех, - завершает Финт. - В том числе и Археолога! Вы думаете, я его расхвалил и помилую? Нет, он осужден наравне со всеми. Вы все теперь в штрафбате! С каждого крест будет сниматься после пролития крови.
Ошеломление помалу отпускает хату, молчание сменяется шумом недовольства. Народ придвигается к общаку, телохранители закрывают Вора, опасаясь нападения.


- Ганьба! – выкрикивают кто-то из рядов. - Банду геть!
Толпа готова грянуть привычную кричалку, но Финт берет со стола лампу и, растолкав телохранителей, вторгается в людскую массу.
Луч света скачет по лицам. Зеки отворачиваются, ворчание стихает.
- Кто кричал? – спрашивает Смотрящий.
- Вот он, - из толпы выталкивают Мытника.


Финт подносит лампу к лицу бунтаря.
- Помню, я уже приговаривал тебя «опустить, но не протыкать». Да, видно, тебе все же нужно побывать в петушином углу.
- Нехай краще півнi нами правлять, ніж злодійська банда! – выкрикивает Мытник. – Україна повстала проти злодійського непотребу, слава Україні!


- Ну, раз через голову не доходит, - цедит Финт презрительно, - дойдет через жопу!
«Торпеды» заламывают Мытнику руки. Набрякшим лицом он пашет пол, но упорно выкрикивает, пока его волокут в петушиный угол. 
- Україно, вставай! Банду геть! Слава Україні! Героям слава!


Качан гонит его по продолу пинками.
- Че, сцуко, не нравится, когда в табло сапогом? Ну, жри теперь леворицию, шкура бандеровская! Был Олесем, станешь Олесей! Подмой его, Кухарь, хохлы грязнули, посрут и пальцем подтираются, чтобы написать на стене «Слава Украине!» 


«БЛАГОУХАНИЕ ПРИЯТНОЕ ГОСПОДУ» Дом профсоюзов. Одесса. 2 мая. Ночь

«И сказал Господь Моисею, говоря: повели сынам Израилевым и скажи им: наблюдайте, чтобы приношение Мое, хлеб Мой в жертву Мне, в приятное благоухание Мне, приносимо было Мне в свое время… ».


Щелкает замок, дверь на крышу открывается.
Кашляя, женщины выползают наружу.
Гончаров прикрывает эвакуацию, выстрелами отгоняя погромщиков, сам уходит последним, ногой из лужи огня отшвырнув вниз по лестнице неразбившийся «молоток».
Пламя уже бушует на лестничной площадке, когда он захлопывает дверь и, под угрозой оружия забрав ключи у служителя, запирает засов на навесной замок.
Здесь уже можно снять противогаз.


Отдышавшись, капитан втыкает пленному пистолет под ребра.
- Где сундук? Веди!
Повернув за воздуховоды в центре крыши, Гончаров видит стоящий на постаменте сундук. Вокруг него стоят три раввина с белыми накидками в черную полоску на плечах. Они держат перед собой свитки и читают их вслух, каждый абзац завершая частыми поклонами. Капитан в ступоре наблюдает за отправлением религиозной церемонии.


Проводник ноет, держась за изрезанное лицо.
- П-пу-пусти, м-мне б-б-б-бинтоваться надо…
У ног его уже накапала на рубероид лужица крови.
Держа его на прицеле, Гончаров пятится к парапету, выглядывает вниз.


Черный дым пеленой поднимается по фасаду здания.
Толпа погромщиков бушует на площади.
В сумерках ярко горят входные двери и окна на втором и третьем этажах.
Душераздирающе кричит женщина из дымящегося окна:
- Помогите! Помогите! Помогите!


Толпа свистит и улюлюкает.
- Это сепаратистка! Заткните ей пасть!
Куликовцы выбираются на карнизы и стоят, прижавшись спинами к стене.
Снизу кричат «Прыгайте!» и угрожают палками.
Стреляют из пистолетов.
Швыряют камни и бутылки с бензином.


В здании вспыхивают все новые очаги возгораний.
Воют сирены, подъезжают пожарные машины, подают лестницы.
Не выдержав дыма и жара, люди срываются, прыгают, на земле их, обожженных и переломанных, ждет шквал ударов. Майданутые заставляют «колорадов» ползти на сломанных руках через «шеренгу позора», избивают палками.


- Проси прощения! Кричи «Слава Украине!»
Непокорных добивают цепями и битами. Бьют ногами и палками сидящих на тротуаре раненых с забинтованными головами.
- Мы своего добились! – победно кричит хлопец в строительной оранжевой каске, Из окна четвертого этажа высовывается сине-желтый прапор.


Площадь взрывается ором восторга. Значит, взят четвертый этаж. Остается пятый и крыша. Гончаров так засмотрелся на зрелище погрома, что не заметил, как из-за воздуховодов появились вооруженные люди.
- Бросай оружие, клоун! Ты кто такой?


На одном из лестничных маршей капитана обдали из огнетушителя, он весь белый от порошка. Глаза гипсовой маски поднимаются к небу. Над зданием бушует дымовой шторм. Серо-черные космы свиваются в химерические картины.


Гончаров выбрасывает мобильный телефон вниз, отдает пистолет.
Пока его обыскивают, остановившимся взглядом он смотрит на сундук. Кажется, что темная махина, вбирая в себя чад гигантского жертвенника, величаво и грозно воспаряет над изнасилованной Одессой, над растерзанной Украиной, над всей потрясенной планетой. Да что в нем хранится, черт его побери?!


Потрясенному сознанию открывается видения апокалипсиса.
С землеутробным грохотанием, громоздясь и расплываясь в стратосфере магматическими коронами, встают на горизонте бурлящие грибы ядерных взрывов, колоссальными насосами всасывая с обугленной земли и вознося к ноздрям неведомого сверхсущества радиоактивный пепел сожженного человечества - «благоухание, приятное Господу».