Три встречи

Лёгкой и уверенной походкой, с приятными воспоминаниями от прошедшего дня я возвращался домой. Дорогу, занесённую метелью, днём расчистили бульдозером. Она была укатана. Мороз начал крепчать. Снег поскрипывал под сапогами. Незаметно для себя пересёк последние кварталы города, спустился лесом к мосту и так же легко шёл в гору. Ноги несли меня, голова была чем-то занята, глаза невидяще смотрели вперёд, направляя меня посередине однообразно уходящей вверх дороги.
Я учился в десятом классе, и приходилось ежедневно осиливать пятикилометровый путь в школу и обратно, а поскольку занятия были во вторую смену, то возвращался домой поздно вечером. В зимнее время день мал, и в пять часов вечера было уже темно. Как парень деревенский, считал я себя самостоятельным, умелым и практичным, и эта запоздалость меня не смущала.
В этот вечер, холодный и ясный, я припоздал больше обычного и, зная, что мать, устав за день и убавив фитиль керосиновой лампы, уже легла спать, шёл не спеша. Погода стояла безветренная, недавно отбушевала метель.
Вдруг мой взгляд упёрся в что-то на середине дороги, я резко остановился: впереди шагах в десяти сидел волк, самый настоящий, подстелив под себя длинный хвост. Широко расставленные передние ноги, прямые и крепкие, держали на толстой шее лобастую, угловатую и тяжеловесную голову. Глаза холодно и пристально смотрели на меня и, казалось, говорили: «Вот и встретились на узенькой дорожке».
Дорога была действительно узкой. Путь от города до дома шёл в основном полем, которое пересекал глубокий овраг, поросший лесом. С левой стороны высокий кустарник был до краёв забит снегом, справа — отвесная снеговая стена, из которой кое-где выглядывали кустики акации. Дорога, по которой я шел домой, была единственной, но и она теперь представляла опасность.
Мысль заработала в испуге — что делать? Кто знает, что у волка в голове. Пот тёплыми струйками покатился по спине, волосы в первый момент подняли шапку, но волк, похоже, не собирался на меня набрасываться, и когда миновал первый приступ страха, шапка опустилась на свое место, а я стал лихорадочно вспоминать всё о повадках этого животного.
Во-первых, я слышал из разговора старших, что волки боятся огня, но ни спичек, ни перочинного ножа у меня не было, а коли, нет ничего, кроме собственных рук, то надо ими и защищаться.
Во-вторых, волки не бросаются на людей, бывают особые случаи, но редко и не в одиночку. Если же нападает, то только бешеный или же раненый, или очень голодный, от безысходности. В данном случае, если уж он не бросился сразу, а сидит передо мной, значит, пока намерений особо злых у него нет. Выбора у меня не было, в одно мгновение созрело решение: не бежать. Я знал, что даже трусливая собака, чувствуя отступление, бросается в атаку. И уж если бросится на тебя зверь, то старайся поймать его в полёте и задавить.
Мы взирали друг на друга в полной тишине, несколько мгновений неподвижности, а мне казалось — прошла целая вечность. Стоять дальше и ничего не предпринимать было бы глупо и невыносимо. Можно попробовать даже его спровоцировать, и тогда бы он, наверное, бросился. Но волк не проявлял агрессию, наоборот, сидел всё так же спокойно и наблюдал за мною.
Обойти его стороной практически было невозможно — если спуститься в овраг, значит, лишить себя подвижности, и ему будет легче со мною справиться. Может назад? В город? А к кому он пойдёт? В школу? Так она скорей всего уже и закрыта. Близких и знакомых, у кого можно было бы переночевать, не было, да и мать, проснувшись среди ночи, будет беспокоиться. Поднимется шум. И как волк расценит его отступление? Спину зверю показывать нельзя.
Я стоял, волк сидел. Поскольку он не нападал, я немного успокоился и даже замахнулся на него рукой, так обычно замахиваются на трусливую собаку. Волк словно и не видел этого взмаха. Тогда, отковырнув сапогом ком слежавшегося снега, я бросил его в волка. Ком пролетел мимо, а волк глазами проследил за комом, и в его холодных глазах лишь промелькнули оранжевые огоньки. Я продолжал бросать и, когда комья летели строго в него, он успевал приподняться и как бы неспешно отойти. Поняв всю бессмысленность снегометания, я прекратил это занятие, а волк тоже понял, что мне всё это надоело, и сел на свой хвост.
«Может пройти мимо, и он меня не тронет?» — мелькнула у меня мысль.
Я снял пальто и, держа его перед собою, чтобы на случай броска волк не мог поранить меня, медленно двинулся по самой кромке дороги. Мне предстояло пройти в двух шагах от волка.
Когда до него оставалось совсем немного, задние лапы волка начали медленно приподниматься, глаза, не мигая, следили за мной, а угол рта начал подёргиваться и, наконец, появился оскал. Я сделал шаг, еще полушаг, а волк всё больше и больше приподнимался и, как мне показалось, собирался прыгнуть. Поблёскивающие глаза животного ловили каждое моё движение. Голова делала еле заметный поворот, как только я делал полушаг в его сторону. В любую секунду он готов был волчьей хваткой взять меня за горло. Я напрягся. Дальше идти не решался и остановился. Замер и волк. В эти секунды, оказавшись близко к животному, у меня появилась возможность его рассмотреть. Серая шерсть на его спине встала дыбом, а на груди она была короче и походила теперь на щётку. Хвост поднялся вровень со спиной, и от этого волк казался выше и длиннее. Я заметил, что правое ухо зверя разорвано, и большая часть стояла торчком, а меньшая висела, словно тряпка у меченого ягнёнка.
«Оборвать бы тебе ещё и хвост», — почему-то не вовремя мелькнула мысль.
Я отступил на шаг. Волк тоже опустил задние ноги, и когда я отступил на пять шагов, он тоже занял свою исходную позицию.
Ничего не оставалось делать, как лезть на снежную трёхметровую стену с правой стороны. Это был последний путь, самый тяжёлый, но зато надёжный. Было лишь одно опасение, что волк будет сидеть так до тех пор, пока не почувствует, что добыча от него уходит, и тогда бросится, как поступает кошка с мышей. Такого момента я и опасался.
Я полез. Выдолбил носком сапога углубление, словно делая ступеньку и, держась голыми руками за торчащие ветви акации, мало помалу поднимался вверх. Руки не чувствовали холода, а под рубашкой стекал пот. Кажется, что я перешёл грань, счастливо миновал опасность, когда волк мог бы достать и стянуть меня за ноги.
Взобравшись по краю на снежную стену и боясь вновь оказаться внизу, я оглянулся. Волк, задрав морду, казалось, с усмешкой, смотрел на меня снизу вверх. Его глаза сверкали и словно говорили: «Один ноль в мою пользу».
Убедившись в своей недосягаемости, я громко и зло сказал ему с высоты:
— Идиот!
Волк не оценил своей награды и по-прежнему смотрел вверх, подёргивая носом.
«Уж не примёрз ли его хвост к дороге?» — мелькнула у меня мысль, и, развернувшись, почти по пояс в снегу, я отполз подальше от стены.
На самой опушке леса жил лесник. Лично с ним я знаком не был, но в лицо его знал, так же, как и он нас, школьников. Мне хотелось отомстить волку за издевательство, и я опрометью бросился, заметив ещё светившийся в сторожке лесника огонёк.
На стук в окно тот быстро открыл дверь, словно ожидал меня.
— Волк! — переводя дыхание, только и успел я выпалить.
Лесник всё понял, схватил быстро со стены заряженную тульскую двустволку и, раздетый, выскочил на мороз. Мы бежали по только что протоптанному следу и, когда добрались до того места на дороге, я от удивления открыл рот — волка не было.
— Бывает, — только и промолвил лесник за всё время погони, и мы повернули обратно.
Для безопасности лесник вырубил мне увесистую ореховую палку и впихнул коробок спичек.
— Возьми, возьми, может, понадобятся, — и оттолкнул мою руку, когда я начал возражать.
Поле просматривалось, словно днём, и, беспрепятственно дойдя до железной дороги, я окончательно успокоился и выбросил палку.
До дома оставалось ровно полтора километра и, стараясь наверстать упущенное время, я ускорил шаг.
Уже слышался лай собак, чувствовался горьковатый, но приятный запах дыма. До крайних домов деревни оставалось метров триста, когда, словно из-под земли, вырос волк, тот самый, я сразу узнал его по разорванному правому уху.
Он сидел в знакомой позе между рельсами и также спокойно смотрел на ночной мир. Мы оказались опять друг против друга.
«Здравствуйте вам», — негромко, как незваного родственника, поприветствовал я его поклоном, переходящим в реверанс. Я был почему-то твёрдо уверен, что зверь не бросится на меня, и решил, что моё первое смятение не дало удовлетворения самолюбивому чувству волка.
Так или иначе, а надо было идти домой. Здесь не так было страшно, как в лесном овраге, да и дом рядом. Это придавало смелости, но идти всё-таки надо. Зная уже нравы зверя, я смело подошёл на разрешенные пять шагов, стал зажигать по три спички сразу и бросать их в волка. Тот никак не реагировал: так же стояла половина уха и висела вторая. Он даже не поворачивал головы, лишь взглядом провожал пролетающие огни. В его глазах не только не было испуга, а, как мне показалось, ему даже нравились такие «новогодние огни». Один раз он слегка фыркнул, будто отмахиваясь от надоедливой мухи. Я понял, что спичками его не испугаешь, а взгляд волка требовал чего-то нового и говорил: «Ну, чем ты можешь меня удивить?»
Как могли мы расстаться на этот раз, трудно сказать, если бы не поезд, идущий со стороны деревни. Сперва он дал сигнал перед деревней, и не прошло минуты, как яркий луч прожектора на повороте мелькнул по речке, потом по лесопосадке и, наконец, упёрся в колею дороги, где друг против друга застыли я и волк. Зверь сидел спиною к поезду. Расстояние сокращалось, но ни я, ни волк не хотели первыми уходить с колеи. Машинист подал длинный сигнал, и вот только тогда волк нехотя встал и сошел с дороги. Я же со всех ног бросился на другую сторону колеи, а поезд, лязгая на стыках колесами, уже шел мимо, разделив меня с волком. Не дожидаясь пока пройдет состав, по глубокому снегу, где и на четвереньках, что было сил, я бросился к деревне. У меня было одно желание — как можно дальше отбежать от этого злополучного места. Когда мимо меня прогремел последний вагон, я выскочил на железнодорожное полотно и припустил во всю мочь. Оглянулся лишь, когда последний вагон прогремел мимо волка. Тот в одиночестве стоял у обочины, пережидая поезд, чтобы вновь встретиться со мною. Я же был теперь далеко. «Один-один, — произнес я вслух. — Ничья!»
О случившемся я рассказал лишь одной матери и то попросил, чтобы она больше никому не передавала. Но на другой день уже знала вся деревня. Женщины ахали, охали, давали советы быть осторожней, бабушки рассказывали случаи из жизни, мужики не верили и только шутили:
— Слушай, Витёк, ты случайно не моего кобеля повстречал? — и раздавался дружный смех.
— А что, — в тон неверам спрашивал я, — у твоего кобеля тоже правое ухо разорвано?
— Надо сегодня приглядеться, может, ты от перепуга ему ещё и левое ухо оторвал, — и снова раздавался хохот.
Заводились разговоры, воспоминания о случаях на охоте. Стараясь не злиться, я смеялся со всеми вместе, и были такие моменты, когда сам уже сомневался: в самом ли деле это был волк? В дальнейшем старался не заводить об этом случае разговор, чтобы не компрометировать самого себя, но в душе всё-таки хотелось, чтоб это был волк. Да я и был в этом уверен, но как мог доказать?
Со временем история забылась, и лишь кое-кто из охотников при встрече нет-нет да и пошутит:
— Ну, как там Карнаухий поживает?
И всё-таки мне представился случай доказать, что это был волк.
Прошло более полугода. Наступило лето, время сенокоса и пора сбора грибов, которых в это лето, как у нас говорят, хоть косой коси. В тот день до обеда сильно парило, а к обеду с запада потянулись легкие тучки. Мне не терпелось сходить за грибами, главное было дойти до лесу, а на сбор грибов много времени не потребуется.
И я отправился, но дойти до дому сухим с грибами мне всё же не удалось. Первые капли дождя захватили меня на полпути, у старой ели.
Сама по себе ель как ль, только стояла вдалеке от леса, в одиночку, да еловые лапы густым тёмно-зеленым бархатом спускались до самой земли. В сильный ливень она была убежищем для всех. Вода, словно стекая с крыши, по кроне уходила в сторону речки. И место, где росло дерево, было необычным — вроде бы и под горой, но и не на лугу, а на каком-то удачно возвышающемся выступе, высотке, господствующей над лугом. На этом островке, под кроной ели, в тенёчке люди всегда делали перекур, идя, то ли из лесу, то ли в лес. Пастухи это место считали удобным для наблюдения за стадом.
Довольный, что успел добраться до ели и не намокнуть, я поставил рядом корзину с грибами и прислонился к лоснившемуся от таких же, как у меня, спин стволу дерева, с удовольствием вытянул ноги. Дождь, словно дожидаясь меня, обрушился всей своей мощью и лил, не переставая, минут пять. Тёплый душистый запах смолы, непрерывный шум дождя разморили меня, и я задремал. Вывело меня из этого состояния что-то странное. Мне послышались совсем необычные шаги, через несколько секунд еловые лапы зашевелились, и к моим ногам стало подбираться что-то мокрое, серое.
Чтобы не трогать это нечто я уступил ему место, подтянув к себе ступни, и когда у меня была возможность рассмотреть его до половины, я понял, что это какой-то зверь, может, даже и собака.
«Только тебя здесь и не хватало, — подумал я. — Куда тебя несет?» — уже сказал я и незлобиво легонько пнул ногой.
Едва успел произнести последнее слово, как в то же мгновение раздался дикий то ли визг, то ли крик, и вертанувшись у моих ног, новоявленный квартирант быстро выскочил из-под ёлки и исчез.
Повинуясь любопытству, несмотря на проливной дождь, я тоже выскочил из укрытия и успел заметить, что какой-то зверь метнулся к зарослям крапивы и упал. Добежав до него, я вдруг резко остановился и замер. Передо мной, далеко выбросив передние лапы и подмяв под себя крапиву, весь мокрый, но в какой-то гордой красе лежал мёртвый волк. Я чуть не вскрикнул от ещё одной неожиданности — это был Карнаухий. Вот так встреча! Третья!
Осторожно подойдя ближе, я дотронулся до него палкой, которая валялась рядом, потом ногой и, убедившись, что волк мёртв, уже руками перевернул тяжёлое волчье тело на другой бок.
Видимо, не выдержало сердце неожиданной встречи с человеком, и волчий инстинкт дал осечку.
Как старого и достойного противника, снискавшего себе боевую, по отношению ко мне, славу, я не мог его закопать где-то у обрыва речки. Я взвалил его на свои плечи и вместе с грибами с трудом притащил в деревню.
Каждый раз, проходя теперь мимо большой ели, я вспоминаю маленькую, посаженную мной на могиле Карнаухого недалеко от дома. До сих пор меня мучает вопрос, что же хотел всё-таки он при первых двух встречах? Третья была явно неожиданной для нас обоих