Несчастный

— Ну что ты, Сашок, я же не удержу эту чертову крышку, она меня придавит. Надо ее еще и прикручивать. Ее впору только держать. Если хочешь, чтобы я жил еще, то полезай сам, Сашок, а? — умоляющими глазами просил Иван Сашка.
Протянутые Сашкины руки так и остались висеть в воздухе, а Иван свои наоборот убрал за спину. Иван так просительно смотрел на Сашу снизу вверх, что Саше ничего не оставалось делать, как полезть под трактор самому.
— А я уж тут буду, как зверь, работать — суетился Иван, бегая вокруг трактора и перекладывая с места на место попавшие под руки гаечные ключи, молотки, ветошь и другой нехитрый инвентарь для ремонта. — Ты уж, Сашок, будь спокоен, уж здесь-то я, как рыба в воде.
И пока Саша откручивал под трактором гайки, Иван за короткое время присел раз пять около трактора, отставляя свой толстый зад, стараясь разглядеть, как же все таки идет у Саши работа. Даже когда у Саши гайка не поддавалась ключу, кряхтел вместе с Сашей.
— Не загораживай свет, — раздался недовольный Сашин голос из-под трактора, — лучше подай ведро с соляркой, болты замочить. Заржавело.
— Так оно же на тракторе, — сразу испуганно проговорил Иван.
— Ну, так что, достать нельзя? — уже сердито пророкотал голос из-под трактора,
— Да можно-о, — недовольно побормотал Иван, протягивая руку вверх к ведру, заведомо зная, что его не достать. Ведро стояло на кабине трактора, и чтобы достать его, надо было еще одного Ивана. Легко вскочив на гусеницу, он вновь потянулся к ведру, но роста Ивана явно не хватало. До края ведра оставался какой-то вершок. Он встал на цыпочки, едва ухватился за край, хотел потянуть на себя, но этого усилия было недостаточно. Тогда, встав на самые кончики пальцев и ухватившись уже обеими руками, Иван сильнее потянул ведро на, себя. Солярка, заполнявшая ведро чуть не до краёв, хлюпнула своей сизовато-маслянистой смесью не только на острый нос, но и растянутый в натуге рот Ивана. От неожиданности Иван отдёрнул руку к себе, чтобы закрыть лицо и рот, а освободившееся ведро уже кверху дном летело на Иванову голову.
Саша, дожидавшийся ведра и мирно наблюдавший мир из-под трактора, услышал непонятный клекот и, не успев сообразить, в чем дело, вдруг увидел, как с ведром на голове, весь в солярке кубарем скатился с гусениц Иван. Солярка, облив его с самой плешивой макушки до нечищенных кирзовых сапог, никогда не покидавших Ивановых ног, широкой лужей разливалась по утоптанной земле гаража. В центре этой лужи, как венец всему, со стекающей соляркой, вместе с громыхающим ведром барахтался Иван, вымазанный в смесь земли и солярки.
Еле опомнившийся Иван, наконец, вскочил на ноги, хотел куда-то бежать, но, вновь наткнувшись на то же ведро, со злостью начал топтать его, как самого злейшего врага, виновника и зачинателя всех его несчастий. Лица у Ивана не было — солярка с грязью, как живое черное существо, продолжало сползать вниз по длинным волосам, и лишь в образовавшемся промежутке сердито сверкал, уцелевший от потока солярки, глаз. Дыша открытым ртом, как задыхающаяся в жару жаба, и по-прежнему отфыркиваясь, Иван убрал, наконец, с лица слипшуюся прядь волос, освободив тем самым и второй глаз. С прежней злостью далеко поддал по несчастью смазанным сапогом исковерканное ведро и вышел поскорее из ненавистного промасленного пятна.
— Все играешься! — как можно спокойнее и, сдерживая смех, укоризненно бросил Саша из-под трактора.
— Да, акробатические трюки отрабатываю, спеши смотреть, повторения не будет, — зло огрызнулся Иван.
— Ладно, иди скорее в душ, да людей избегай, ведь перепугаешь до смерти, —смиренно вздохнув, проговорил Саша.
Он ещё видел, как широко расставляя ноги шел около стенки здания Иван, как при каждом шаге из сапог, словно из поломанного насоса, брызгами выскакивала солярка, оставляя за ним жирный темный след.
Время клонилось к обеду, а Ивана все еще не было, видимо, въевшееся масло приходилось долго и трудно отмывать, и Саша, закончив работу, вылез из-под трактора. Вытер ветошью руки от смазки и грязи и собирался уже идти мыть руки, когда из-за угла показался, наконец, Иван. Был одет он во все чистое, как будто собирался домой. Наверное, запасной рабочей одежды не нашлось. Волосы так до конца и не отмылись, продолжали блестеть, но уже не с тем масляно-сизым отливом, а лежали словно прилепленные, еще мокрые.
— Вот как родился в декабре, — начал сразу Иван, — так с самого рождения и не везёт. Явился сразу каким-то недоделом: все люди как люди, а тут аршин с шапкой. Времени что ли у родителей не хватило, выполнить годовой план? Спешили, вот и выродили недоделка. Ведь от родной жены стыда не оберешься. Вчера говорит: «Иван, сходи ставни закрой». Ты представляешь, какие козни она устраивает? Разве она не подумала, поди не дура, что мне эти проклятые ставни закрывать надо идти чуть не с лестницей и на виду у всего поселка, и на посмешище всем. Или вот, на днях сделал я ей полку для посуды, а она возьми да подвесь ее под свой рост, а потом и говорит: «Иван, принеси-ка с полки нож». Картошку, видите ли, ей понадобилось чистить. Это ж надо, а? А ведь до того ножа, как до этого ведра с соляркой, надо еще табуретку подставлять. И что мне так не везет?
— Потому тебя Несчастным в гараже зовут, — отрезюмировал Саша.
— Потому и зовут, — согласился Иван, — народ зря не скажет, хотя и обидно, конечно, но справедливо.
— Ну ладно, не переживай, со всеми что-то случается, а сейчас время обеденное, ты в столовую-то пойдешь? Займи очередь, а я руки помою и тоже приду.
Обозленный на самого себя и на окружающих Иван стыдясь этого случая, то ли просто от испорченного настроения и в столовой он выбрал уединенный столик в самом углу зала. Но посидеть долго ему не удалось. Хотя было и много свободных столов, но к нему, пройдя через весь зал с полным подносом, ловко подрулил вездесущий Корней, по прозвищу, данному в гараже — «Насмешник»
— Подсесть можно, Иван Кузьмич? — спросил Корней и, не ожидая ответа, уже располагался за столиком.
— Место не заказано, садись, коли места нет, — недовольно пробурчал Иван, подливая из дома принесенную сметану в огуречный салат.
— Масло масленое — кивком головы, указывая на салат и не реагируя на последние слова Ивана.
— Ничего, кашу маслом не испортишь, — в тон ему ответил Иван и замолчал, перемешивая в сметане свежие огурчики. Корней же, взявший тоже такой салат, попробовал его на вкус и, мелко жуя, скорчил недовольную гримасу.
— Оно, конечно, Иван Кузьмич, ты прав. До домашней сметаны им далеко, их никуда не годится. Они из добра не могут добро сделать — вот несчастный салат и тот сделать не могут. Ведь вот трава травой, посолить по человечески не могут, что мы, скотина что ли, не соля, есть? Небось, работает, а сама ля-ля да ля-ля. Кому два раза посолила, кому вообще без соли, — и, зачерпнув добрую щепотку соли, долго водил ею над салатом. — Спасибо, что недосол на столе, не на спине.
Иван, глядя на Корнея, молча выбрал из солонки остаток соли, высыпал ее в тарелку с салатом и тоже хорошо перемешал. Взявши вилки, оба начали есть. Корней, положив кружочек огурца в рот, довольно пережевывал, даже закрывал глаза, выражая глубокое удовольствие. Иван же, даже не отводя вилку ото рта, раза два двинул челюстью, и остановился. Глаза его и лицо наливалось злостью. Потом вскочил, с шумом бросил на стол вилку и громко выпалил:
— Идиот! Разве я скотина, чтобы соль лизать? — и спешно поднял тарелку с салатом. — Высыпать бы сейчас все это на твою постную харю, да…
Смех рабочих, сидящих за соседними столами и давно ожидавших чего-то необычного, заглушил последние слова Ивана, уже несшего к раздаче свою тарелку.
Корней же, сдерживая улыбку и лукаво взглянув в сторону соседних столиков, а потом на Ивана, заставлял себя сделать серьезный вид, выжидая момент, когда Иван поставит тарелку и повернется к нему лицом, громко, чтобы все слышали, спросил:
— Ай, пересолил, Иван Кузьмич? — и, видя, что Иван, не желает с ним больше разговаривать и отворачивается: — я же говорил тебе, что они могут, кому два раза посолить, кому ни разу. А ты себе даже третий раз посолил. Так причем же здесь я? Ты же сам солил?!
— Помолчи, дурак, умнее будешь, — гневно сверкая глазами, прошипел на него Иван, хотел было перейти за соседний стол, но видя, что там все места заняты, вновь поставил тарелку со вторым на старое место.
— Ну-ну, ты говори, да не заговаривайся, — до конца посерьезнев, протянул Корней — а то я могу… обидеться.