Свахи

После того как муж не вернулся с фронта, две дочери, погодки, были единственными людьми, с которыми Наталью связывали ниточки жизни. Но и дочери разлетелись по разным сторонам. Старшая удачно вышла замуж в город, и с мужем вроде жили неплохо, а вот младшая, Дарья, была для неё головной болью. Вышла замуж она в соседнюю деревню, может, и не так бедную, но многодетную семью. Усилиями свекрови и свёкра, да и не без помощи Натальи, была куплена одна половина пятистенного дома. Не хватало денег на вторую половину и на корову. Её первенцу было уже пять лет, и теперь Даря ходила вторым ребёнком.
Зимними вечерами и ночами Наталья крутила своими мозгами, как помочь дочери выбраться из этой ямы. Да и сама как будет доживать? Неприкаянно одинокой? Ведь по нынешним меркам она ещё относительно молодая женщина.
Всё-таки Наталья, кажется, нашла выход из положения. Для уточнения своей мысли она съездила к дочери с зятем, рассказала свои думки, и все пришли к единому мнению. Наталья продала дом в своём селе и купила вторую половину усадьбы, где жила дочь, да ещё и привела корову, которая ох как нужна будет детям.
Две свахи изначально почему-то не находили общего языка. Ещё раньше, когда Наталья жила в соседнем селе и приходила проведывать дочь, то Прасковья уже за день до её прихода вымещала свою злость на тихой невестке. Дарья не могла противоречить ни одному её слову и лишь после ухода свекрови заливалась слезами, каря то ли свою судьбу, то ли свой слабосильный характер. Она только жаловалась матери, и то потихоньку, чтобы та, не дай бог, кому-либо не рассказала. Мать, хотя сердце сжималось от боли, свято хранила эту тайну. Может, это послужило толчком Наталье переехать поближе к дочери. После её переезда Прасковья ни разу не появлялась в их доме, и только по селу шли нелестные слухи с её стороны.
При наступлении морозов, чтобы не топить две избы, решили жить в более теплой половине, той, что принадлежала бабке Наталье.
Этот переход сына к тёще ещё сильнее задел самолюбие Прасковьи. Как это её сын, муж семейства и вдруг будет жить под пятой тёщи. Она рвала и метала, мучительно долго искала повод, чтобы появиться к невестке, и наконец нашла.
Маленькому Шурику, родившемуся летом прошлого года, было уже месяцев восемь, и в этот зимний день он мучился животом. Бабка Наталья, намаявшись за день, качала его в чуланчике, стараясь укачать. Дарья хлопотала по хозяйству, ибо был уже вечер и надо было напоить и накормить скотину. Вдруг дверь отворилась и вместе с облаком холодного воздуха ввалилась Прасковья. Казалось, она приплыла на этом облаке и так тихо, что даже Дарья не слышала стук щеколды.
Это была невысокая дородная женщина, повязанная в шаль непонятного цвета, и одета в кожаный полушубок, из-под которых торчали валенки. Появившаяся свекровь была неожиданностью для Дарьи, она не знала, как принять её, и в растерянности стояла, опустив руки.
Даже не поздоровавшись, Прасковья сразу же начала наступательные действия.
— И куда только глаза твои смотрят! От своего мужа отдельно питаться. Сами скоромное едят, а ему капусту без хлеба. Это ты во всём виновата, — кричала Прасковья, — и что я отдала своего сына за такую дуру.
— Откуда такая новость? — вытаращив глаза от этих слов, несмело произнесла Дарья, — из одного котла едим.
— Да и ты, и мать твоя такая же, — распалялась Прасковья, подогреваемая несмелым сопротивлением невестки.
Минут пять продолжалось словоизлияние Прасковьи. Даже до сего времени не смолкавший Шурик на этот период замолчал, а его старший братишка, сидевший за столом у святого угла, дальше забился в темноту и оттуда наблюдал широко раскрытыми глазами.
Прасковья разбушевалась, она ходила от окна к двери, мимо печки, размахивала руками, топала ногами. Когда в очередной раз она чеканила шаг, продолжая махать руками, то из чуланчика вышла грозная и высокая Наталья. Пышные чёрные волосы, закрученные сзади бубликом, аккуратно окаймляли её красивую голову. Она была ладно и пропорционально сложена и сейчас смело шагнула на Прасковью.
— Ах, я дура, а ты умная!? Ты пришла в мой дом учить меня, а ну выйди вон отсюда! — и указала пальцем вытянутой руки на дверь.
— Что? — не ожидавшая её присутствия на мгновение оцепенела Прасковья.
— А вот что! — и Наталья схватила правой рукой за воротник полушубка Прасковьи и потащила её к двери, приговаривая, — умная, так учи своих в своём доме, а не у меня.
Сопротивляться Натальиной силе Прасковья не могла, она, словно летела по воздуху, болтаясь в сильных руках. Проносясь мимо печки, она мимолётом схватилась за ветки хвороста, приготовленного для топки печи, и намеревалась взмахнуть ими, чтобы ударить Наталью. Наталья, поменяв руку, освободившейся правой выхватила эти хворостинки и уже хлестала ими по полушубку и шали Прасковьи, пока та не проскочила обе двери. Дальше разгорячённая Наталья не пошла, а громко захлопнула в сенях дверью, закрыла её на засов и вошла в кухню.
— Видите ли, учить пришла. А ты хорошая слюнтяйка, постоять за себя не можешь, – напустилась она на Дарью.
— Да я…— что-то хотела сказать в оправдание Дарья, но мать её перебила.
— А я, а я, — передразнила её Наталья, — будешь молчать, так она об тебя скоро будет ноги вытирать.
Через двойные рамы было слышно, как на улице что-то кричала Прасковья. Потом голос её стал громче, видимо, она ближе подошла к окну и двинула палкой в подушку, закрывавшую разбитую форточку. С улицы в форточку ворвался морозный воздух и словно пар растекался по кухне.
Наталья быстро подняла подушку и прежде чем водворить её на место, через форточку крикнула:
— Разве умные морозят своих внуков? Беги, а то выйду и ещё добавлю.
Потом наступила тишина.
Больше такого резкого противоречия в их отношениях не было и ходить друг к другу уже никого не тянуло. Прасковья сочиняла всякие небылицы о Наталье и распространяла их по селу. До свахи эти небылицы доходили, но она, спокойно выслушивая их, отвечала одно и тоже:
— Пусть собака побесится.
Слова эти явно доходили в свою очередь и до Прасковьи, ибо зачем же ей тогда пускать этот слух, но спокойный ответ на очередную кляузу удовлетворения ей не приносил.
Послевоенная жизнь текла своим чередом и, так случилось, что Наталья, сорокапятилетняя женщина, вышла замуж за овдовевшего Егора на двух детей. Внуки к этому времени подросли, и она безболезненно для дочери решила как-то направить свою судьбу: оставила Дарье свой домик и всё имеющееся у нее движимое и недвижимое.
Шурик был щупленьким, но рослым мальчиком, и чем–то похож на бабку Наталью. Такие же чёрные непослушные волосы и такой же разрез глаз, за что и получил нелюбовь бабки Прасковьи. Часто Шурик, прогоняя корову в стадо, шел мимо бабки Прасковьи, обычно сидевшей на лавочке с такими же бабками соседками. Та задавала ему язвительные вопросы, а мальчик, чувствуя неприязнь бабки, зачастую отвечал тем же.
— Ишь, какой, — поворачивалась она к соседкам, — весь в бабку Наталью.
С того памятного вечера прошло лет двенадцать. Шурик ходил уже в семилетнюю школу за два километра. Сегодняшний февральский день выдался особенно ветреным и холодным и, Шурик, промёрзший, придя из школы, не попадал зуб на зуб. Замёрзшими руками еле сумел отстегнуть пуговицы пальто и снять валенки. Быстро вскочил на тёплую русскую печь и укрывшись с головой одеялом ещё минуты две стучал зубами, пока не унялась дрожь.
Чтобы побороться ещё и с голодом, надо было слезть с печки и достать из неё стоявший котёл с едой. В доме холодно и вылезать из-под одеяла не хотелось, но он всё-таки, пересилив себя, быстро вскочил и босиком побежал по холодному полу. Зубы вновь зацокали после тёплой печки. Он махнул рукой, словно согласился с чем-то, боровшимся с ним и подбежал к столу. Быстро вынул из ящика стола ложку, взял её в рот, придавил зубами и в два прыжка оказался у печки. Быстро открыл заслонку, оглянувшись на дверь, и быстро залез в печь.
В печи сушился хворост для розжига, на который и улёгся Шурик. Хворост служил ему и мягкой подстилкой, и защитой от плохо собранной золы. Улёгшись поудобнее, чтобы можно было достать чугунок с едой, он снял крышку и начал есть. Горячая пища, горячая печь давала ему двойное удовлетворение. Видимо, он уже не раз устраивал для себя такой кайф.
Насытившись, Шурик откинулся на хворост, продлевая минуты блаженства, и даже закрыл глаза. Но блаженствовать ему долго не пришлось, кто-то громыхнул щеколдой, и чьи-то шаги послышались в сенях. Чтобы не быть уличённым в таком несвойственном деянии, он быстро закрыл изнутри заслонку, лишив тем самым себя не только видимости, но и притока воздуха.
В дом кто-то вошёл, но стоял и молчал, после минутного молчания прошёлся по всему дому, ища хозяев, и не увидев никого, позвал:
— Дарья!
«Ага, бабка Прасковья», — узнал её по голосу Шурик, но открывать заслонку не решился.
Бабка, походив по дому, вышла в сени, вновь позвала и вернулась в дом.
В печи становилось так жарко, что волосы Шурика слиплись от стекающего пота, кожа, казалось, вот-вот лопнет от жары и появилась резь в глазах. Как ни хотелось выявлять себя, но деваться было некуда и надо было вылезать. Он подполз к заслонке, протянул к ней руки и начал, как показалось Шурику, уже открывать. Заслонка открылась вдруг сама.
Бабка Прасковья, обойдя весь дом и никого не найдя, по своей любопытной натуре захотела заглянуть в печь, что же там у невестки стоит и как она ведёт хозяйство. Открывая заслонку, она немного согнулась, подалась вперёд, чтобы лучше рассмотреть, и тут почти столкнулась лбом с Шуриком. Прасковья вдруг увидела перед своими глазами красное, измазанное сажей и страшное лицо с выпученными глазами и взлохмаченными волосами. От испуга она выронила заслонку, отшатнулась от печи, и что было мочи закричала:
— Чёрт! Чёрт! – и распахнув двери, выскочила на улицу.
Шурик не мог больше сидеть в печи, быстро вылез оттуда и скорее подскочил к окну, чтобы поглядеть, где же находится бабка и не предпримет ли она что-либо в ответ на эту «шутку». Сквозь узкую не замёрзшую полоску стекла, он успел заметить, как мелькнул за поворотом подол бабкиной чёрной юбки.
— Спринтер! — изумился Шурик.
Об этом случае он матери не рассказал, ожидая, что она узнает все от бабки и ему будет нахлобучка. Но бабка почему-то об этом случае никому не рассказала.
Что случилось с бабкиным мировоззрением трудно сказать, но с тех пор Прасковья в Дарьин дом не заходила.