Психология

— Слушай, Игорь, а что за Иванов у вас в классе учится?
— Ученик как ученик.
— Что-то я о нём много наслышан.
— Да мало ли чего говорят.
— Помнится, о нём на педсовете говорили. Да, да о нём речь шла. Его, кажется, хотели из школы исключить.
— Да, директор чуть не совершил ошибку.
— Что случилось?
— А, долго рассказывать.
— Интересно, что же всё-таки случилось?
— Вообще-то он своеобразный парень. Сидел на задней парте и читал художественную литературу. Какому учителю понравится, что на его уроке его не слушают? Часто Иванова хотели подловить, но он вроде бы и читает, а всё слышит и ситуацию в классе контролирует, как Юлий Цезарь. Что его ни спросят, он отвечает или продолжает ответ, это в зависимости от того, что от него требуется. Делали ему замечания, но всё равно оставалось всё по-прежнему. Вот на педсовете учителя поставили вопрос и пересадили его на первую парту, правда, вместе с его соседом.
— И что, он перестал читать?
— Читает, но меньше.
— Так за что же его хотели исключить?
— Я к этому и веду. Это было в конце прошлой четверти. По расписанию должен быть урок биологии. Преподаватель Вениамин Моисеевич — какой из него биолог! Переписывал из книги слово в слово и читал нам — уроки получались скучными. В тот день заходит он в класс, мы все встали, поприветствовали, потом сели. Иванов сразу же носом уткнулся в свою книгу. И вдруг страшный крик Вениамина Моисеевича прямо Иванову в ухо. Мы все подскочили. Иванов, как только оторвал глаза от книги, сразу увидел прямо перед собою налившийся кровью глаз Вениамина Моисеевича. От неожиданности, испугавшись, он подскочил и даже выбежал из-за парты. Вениамин Моисеевич воспринял выход из-за парты как побег виновника и ринулся своей массой на Иванова, а Иванову ничего не оставалось, как спасаться бегством.
Он добежал по проходу до задней парты, дальше бежать некуда, видя, что его уже настигает преподаватель, Иванов в одно мгновение перемахнул через парту и побежал к дверям по другому проходу. Вениамин Моисеевич развернулся — и тоже к выходу, чтобы отрезать ученику все пути к отступлению. Иванову ничего не оставалось, как только выпрыгнуть в окно, благо была весна, и окно было открыто.
— А от чего же закричал Вениамин Моисеевич?
— У кого-то из учеников остался шарик после первомайских праздников. На перемене его надули легонько и подложили на стул под сиденье. Ну Вениамин Моисеевич и сел него. Шарик, естественно, лопнул и так напугал Вениамина Моисеевича, что тот от испуга подскочил и закричал.
— Может, закричал, а потом подскочил?
— Нет, именно так, как я сказал, потому что закричал он уже на ухо Иванову. Нам Иванов после рассказывал, говорит, я и сам не понял, что случилось, мне и думать некогда было, вот и побежал. Инстинкт самосохранения сработал. Вижу, глыба на меня валится, а что мне делать? Бежать. Я лишь за окном задал сам себе вопрос: а что же случилось?
— Напугался парень?
— И я бы испугался.
— Дальше – то, что было?
— Урок у нас был последний, вторая смена, а ему ещё пять километров до дома идти. Он и ушёл. На второй день он приходит, а ему говорят в школе, что без родителей к занятиям не допускается. Он и ушёл, вот и вся история.
— Так он пришёл с отцом?
— Отец у него на шахте погиб, а мать в колхозе света божьего не видит, работает на ферме без выходных, да ещё трое детей. Иванов у неё старший. Даже допускаю, что он ей и не сказал. Мать — то жаль нервировать.
— Что же дальше?
— Дальше у вас педсовет был.
— Был, был. Хотели даже исключить парня, но многие встали на его защиту, ведь выпускной класс.
— Он догадывался ещё тогда, что его могут исключить, и говорил: «При таком исходе мне придётся экстерном заканчивать, как Ленину». Мы тогда ещё смеялись.
— Он хорошо занимается?
— Я его не пойму: по одним предметам пятёрки, по другим трояки, по русскому и литературе, например.
— Значит, пишет неграмотно.
— Ха! Тройка не оттого, что неграмотно, а оттого, что грамотней учительницы.
— Такого не может быть.
— Мария Ивановна в слове «палисадник» сделала две ошибки, а он возьми да и поспорь с нею. С тех пор и пошло.
— Может стиль в сочинении хромает?
— Да он домашнее сочинение написал стихами.
— Что-то я не слышал. Уж это было бы известно. Не все сочинения пишут стихами.
— Потому и не слышал, что он в классе и порвал его. Как начала она его критиковать, выставлять требования и получалось, что сочинение хуже всех. Он здесь же при ней и порвал его. Даже в урну не выбросил, а положил в сумку, сказав: «Матери для розжига печки хоть сойдёт». Разве может Мария Ивановна после этого похвастаться в учительской? Потому и не слышал.
— Действительно, своеобразный парень. Игорёк, теперь дело прошлое, кто всё-таки подложил этот злополучный шарик Вениамину Моисеевичу?
— До сих пор никто не знает, и я тоже. Но это точно не он. Это я гарантирую. Во-первых, на перемене он читает, во-вторых, по складу характера это не его шутки. Он может такое сказать, что мы весь урок за живот держимся, а в-третьих, он ни на кого не держит зла и не делает исподтишка. Это не в его характере. Конечно, все мы немножко шкодим, признаюсь как отцу, но он выглядит среди нас более взрослым. У него много домашних забот.
— Да, — протянул Иван Матвеевич и о чём-то задумался.
— А чем тебя так заинтересовал Иванов? — спросил теперь Игорь.
— Завтра у меня в вашем классе первый урок психологии. Просто интересуюсь.
— Так нас тридцать человек. Почему именно про Иванова спрашиваешь?
— Просто фамилия на слуху, Иванов да Иванов. Я так и не понял, что же из себя он представляет?
— Хороший парень.
Когда Иван Матвеевич вошёл в десятый «Б», то все ученики уже стояли, как бы сами готовые познакомиться с новым учителем. Поприветствовав школьников, он мельком взглянул на стул. Положил, не открывая, журнал, по очереди внимательно осмотрел каждого, словно проделал свой психологический опыт, и, когда очередь дошла до Иванова, улыбнувшись, спросил:
— Вот, Максим, скажите мне, пожалуйста, что изучает психология?
Ученики были удивлены таким вступлением и ещё не меньше были удивлены, что он так знает Иванова, что называет его по имени. Их так почти никто не называл.
Максим встал, но без тени удивления, как будто он уже отвечал урок, спокойно ответил:
— Психология — это наука о внутреннем состоянии человека. — Затем после паузы добавил: — Мы думали, что вы нам об этом скажете, а вы меня спрашиваете.
— Мне интересно знать, имеете ли вы понятие об этом предмете.
— Странные учителя, всё знают, а учеников спрашивают.
— Вот вы, лично, знаете, что такое любовь? — и преподаватель как бы искоса, заинтересованно посмотрел на Максима.
— А с чем её едят? — безо всякой робости спросил уже Максим.
Ребята засмеялись. Засмеялся и преподаватель и всё так же заинтересованно продолжал спрашивать.
— Вы любите кого-нибудь?
— Люблю.
— Кого?
— Свою мать, — также спокойно и уже немного наигранно отвечал Максим. Его этот разговор ни к чему не обязывал и начинал нравиться
— Это тоже чувство. А вы любите ещё кого-нибудь?
— Люблю картошку жареную на сметане.
Ребята дружно смеялись.
— Нет, это не та любовь. Говорят — любовь не картошка.
— Всё остальное, это философское понятие, а я больше материалист.
— Даже материалисты приходят к этому философскому понятию, да и не только к этому. Любовь — это высокое чувство.
— От высокого до низменного один шаг.
Преподаватель не спеша повернулся спиною к окну и медленно прошёлся вдоль столов, думая о чём-то своём или о словах Максима.
Иванов сел за парту, закрыл в парте развёрнутую книгу, словно предчувствуя, что читать на уроке не придётся.
— Садитесь, пожалуйста, — не поворачиваясь сказал преподаватель, продолжая о чём-то думать.
— А я уже сел, — ответил Максим.
— Хм, — удивился преподаватель и приподнял брови. — Вы уже сели, а почему?
— Потому, что вы начали спрашивать о моих чувствах, а не чувствах вообще. Моё — это личное и я могу не отвечать или отвечу неправду.
— А что, разве это грешно?
— Просто не пускаю в душу кого попало, тем более незнакомого человека. Вы даже не представились.
— Ах да, извините, — он подошел к столу, взял журнал и медленно, словно невидящими глазами посмотрел в него, продолжая думать о чём-то своём.
После школьного звонка, извещающего об окончании урока, классная комната в одну минуту опустела, и лишь Максим спешно читал географию, повторяя материал заданного урока. Его не смущал привычный коридорный гул школы. Но вдруг он почувствовал на себе чей-то взгляд, чьё-то присутствие за спиной. Он оглянулся и увидел Инну Нумову из смежного класса. В эту пору, когда прячется всё живое, сворачивается и спит, даже притупляются чувства, она в своём нежном платьице, наперекор всему, стояла хрупкая и нежная, сияющая, чем-то неожиданная и непривычная, словно роза среди сугробов снега. Может, эта неожиданность привлекла взгляд Максима, приковала так, что не хватало сил его оторвать.
— Вы не дадите мне учебник по психологии? — тихо спросила она.
Максим, словно очнувшись от гипнотического сна, засуетился, начал водить руками по парте, ища книгу, хотя точно знал, что кроме тетрадей у него ничего не было. Тогда он достал сумку соседа Кости, вытащил из неё книгу и протянул Инне.
Взяв учебник, она на мгновение задержалась, лукаво взглянула на Максима, мило улыбнулась и быстрой походкой вышла из класса.
Весь эпизод с книгой длился не более минуты, но дальнейшее чтение для Максима стало бесполезным делом. География не шла в голову, и, даже когда урок начался, он не переживал, что его могут вызвать. На уроке он только присутствовал, мысли же его были далеко. В его кровь попал вирус, который как невидимый регулировщик заставлял мыслить Максима в одном направлении. Он думал о ней.
«Впрочем, что тут удивительного, что она подошла ко мне? А действительно, в классе был ещё кто-нибудь?» — спрашивал он себя самого.
Инна и раньше часто приходила на перемене к его однокласснице Вере. Они о чём-то шептались, делясь девичьими секретами, но у Максима и его друга Кости не было желания интересоваться ни их разговорами, ни ими самими. Девчата для них не существовали, тем более что горожанки иногда задирали нос перед деревенскими — ребята не обижались на них за это.
Максим и Костя слышали разговоры о проведённых танцах и вечерах, и, хотя тут не было ничего секретного, девчата говорили про это взахлёб, полушёпотом и с видом огромной таинственности.
До сегодняшнего дня он не считал Инну красавицей, не замечал особой привлекательности в её чертах, хотя в ряду других девчат она стояла сравнительно впереди.
На густые чёрные волосы, заплетённые то в две, то в одну косу, Максим давно обратил особое внимание, наверное, потому, что были они похожи на волосы матери. Но мамина кожа была смуглой, а лицо Инны на фоне чёрных волос, окаймляющих его, казалось контрастно белым. На нем чётко выступали яркие пятна — два румяных яблока красовались на относительно полных щеках. Губы, хотя и не были никогда накрашены, но горели алыми маками и были почти всегда полураскрыты, словно старались специально показать два ряда белых и ровных зубов. Брови придавали особую красоту глазам: почти сросшиеся у переносицы, они широкими пушистыми дугообразными линиями обрисовывали их.
На подбородке еле заметная ямочка, казалось, должна была придавать лицу серьёзное выражение, но этого не случалось. Инну трудно было увидеть серьёзной. Казалось, у неё не было таких моментов в жизни: все сложности, если они встречались на её пути, побеждала сияющая улыбка.
Звонкий, своеобразный Инин смех перепутать с чьим-либо другим было невозможно. Её было слышно во время перемены даже из соседнего класса. Учиться она могла отлично, но к этому не стремилась, и, наверное, ту часть энергии, которой не хватало, чтоб стать отличницей, она тратила на озорство. Об этом как-то раз сказал и директор на общем собрании десятиклассников. Вспомнилось Максиму, как она после этих слов хихикнула, да так звонко, что ученики, поддержанные учителями, дружно рассмеялись.
Двигалась Инна быстро, словно не ходила, а летала над полом, лишь зачем-то перебирала ногами.
«А я тоже гусь — книги нет, хожу как анархист», — недовольно думал про себя Максим. Отвалившись на спинку парты, он вспомнил обе свои сумки, которые были у него в начале года. Сперва у него был старенький портфель. Ходили ребята летом по большаку и путь в пять километров соблазнялись укоротить на попутной машине. Шоферы были разные: одни сгоняли, другие делали вид, что не видят «десант». Так было и в тот день, когда пацаны спокойно ехали, разместившись в кузове попутной полуторки и решив, что шофер их стерпел. Но ошиблись. Машина вдруг резко остановилась. Шофёр, схватив заводную ручку, уже бежал вдоль кузова. Ребята, потеряв равновесие от резкого торможения, быстро вскочили на ноги и кинулись бежать. Николай одним из первых занёс ноги над бортом, тело пошло уже в прыжке на землю, но тут выскочил его портфель из рук и полетел в кузов. Возвращаться нельзя: шофёр рядом с машиной грозил ребятам, стоявшим уже далеко на обочине. У Максима не хватило духу попросить портфель, так он и уехал по неизвестному адресу и лежат в нём, наверное, по обыкновению, различные ключи с запасными гайками.
Вторую сумку Максим купил уже на свои деньги, втихомолку заработанные на станции при разгрузке удобрений — не портфель, а полевую сумку с длинным перекидным ремнём через плечо. Теперь руки были свободны, и меньше было шансов забыть её где-либо. Но и эту сумку он умудрился впопыхах оставить в товарном вагоне поезда.
Книги, которые Максим купил осенью, разъехались по разным сторонам, в том числе и психология. Наверное, кто-то читает её, изучает и определяет по-научному чувство, захватившее десятиклассника Максима Иванова, когда остался он уже без второй по счету школьной сумки.
С этой минуты Инна не выходила у него из головы и стояла перед глазами. Он на что-то смотрел, а видел только её. Старался отвлечь внимание малозначащим, но её лицо не позволяло видеть никого, словно невидимая пленка где-то в голове стояла на выходе зрения. Максим улетал воображением к ней в соседний класс, туда, где сидела эта черноволосая и озорная девчонка. Неужели она улыбалась мне? Родятся же такие на свете. Эти глаза, как два бездонных колодца, манили к себе, и страшно было заглянуть в них, чтобы не пропасть, но какая-то неведомая гипнотическая сила всё равно тянула к ним.
Максим никак не мог отделаться от навязчивых мыслей, они, как наваждение после многосуточной бессонницы, легко принимали его в свои мягкие и приятные покои…
Школьный звонок заставил его вернуться из воспоминаний. Вместе с ребятами направился на порог запасного выхода, чтобы развлечься. Это место любили все ребята, оно было постоянным пристанищем курильщиков, ибо только здесь можно было в какой-то степени избежать постоянного надзора учителей. В каждой школе есть такие тихие места.
Стояла солнечная морозная погода. Три дня назад выпал пушистый, до боли в глазах белый снег, и сейчас, под ударами сильного мороза, на нём образовалась корка — лучи солнца отражались от неё, как от зеркала, отбрасывая солнечные блики. Нельзя было оставаться равнодушным к такой благодати. Кое-кто из парней хотел даже поиграть в снежки, но исходный материал был сух и не лепился. А мороз продолжал делать задуманное: глубже проникал под нехитрые одёжки ребят, и когда вновь прозвенел звонок на урок, мальчишки, намерзнувшись, быстро разбежались по классам.
На парте под дневником лежала психология, видимо, Инна возвратила её на перемене. Максим почувствовал желание в ней что-то найти и начал перелистывать страницы. Действительно, на том месте в книге, где было сегодняшнее задание, лежал вчетверо сложенный листок бумаги. От него пахло нежным запахом духов, таким тонким, почти неуловимым. Чтобы не привлекать внимание Кости, Максим нашел момент, когда тот не смотрел на него, взял из книги записку и положил её в боковой карман пиджака. Но чувство любопытства пересилило, и он, достав записку, не спеша, словно наслаждаясь, прочитал её. Что было написано в послании, осталось секретом даже для Кости, успевшего всё-таки заметить необычное поведение друга. Лицо Максима слегка порозовело, было видно, что ему требуется немалое усилие, что бы сдержать ликующее чувство и быть внешне спокойным.
Сложив лист, Максим с видом человека, пришедшего к определённому выводу, откинулся на спинку парты, расслабился и уже в следующее мгновение начал спокойно готовиться к предстоящему уроку.
2
Стараясь избежать любопытных глаз знакомых, Максим с Инной решили погулять где-то на окраине города, там их никто не знал, да и прохожих было намного меньше.
Город был небольшим, но Максим раньше никогда не был на этих окраинах. Инна с удовольствием рассказывала ему о названиях улиц, кто на них жил и кто живёт. Вышли на окраину, дорога шла дальше через овраг в лес, они остановились у крайнего дома, полюбовались замечательным видом, открывающимся с этого места, и только тогда заметили пустующую широкую лавку.
— Посидим, — предложил Максим.
Инна кивнула головой в знак согласия. Усевшись на лавку, ребята весело и непринуждённо вели разговор, смеялись и спорили. На улице совсем стемнело, они не заметили этого, увлеченные общением.
Когда Максим еще только шёл на встречу с Инной, он сильно волновался. Боялся, что ей будет с ним скучно, разговор получится натянутым и нудным, да и о чём он, сельский житель, может говорить с ней. Парень даже составил план и обдумывал темы разговора. Стоило только им встретиться, как о плане он тут же забыл. Завязался непринуждённый разговор. Инна охотно поддерживала его, сама рассказывала смешные истории. Максиму было хорошо с этой девушкой. Выяснилось, что она часто ходила в кино и с удовольствием пересказывала сюжеты фильмов, а Максим больше читал и тоже делился прочитанным. Иногда по её рассказам о фильме он добавлял из книги моменты, не вошедшие в сценарий.
Вот и сейчас, сидя на скамейке, смеясь и споря, они не заметили, как отворилась калитка палисадника и из неё вышел мужчина. Максим заметил его только тогда, когда тот, чиркнув спичкой, начал прикуривать. Лицо незнакомца на секунду осветилось, и спичка погасла. Максиму показалось, что он его где-то видел.
Ребята прервали свой разговор и притихли. Мужчина же, положив спички в карман, казалось, наслаждался запахом табачного дыма. Не выдержав присутствия третьего, Инна взяла за руку Максима и стала приподниматься
— Уйдём отсюда, — шепнула девушка.
— Сидите, сидите, вы моё место не занимаете, — раздался вдруг знакомый голос мужчины.
— Иван Матвеевич, — шепнула Инна, дав ответ на мысли Максима о незнакомце, тут же возник вопрос — узнал он их или нет.
— Хороший вид, Максим, с этого места, не зря вы пришли сюда. Я сам подолгу любуюсь этим видом.
«Узнал», — пронеслось у Максима в голове. Постыдно и бессмысленно было теперь уходить. Он остановил руку Инны.
— Добрый вечер, Иван Матвеевич! — поприветствовал Максим учителя и, оправившись от смятения, спросил: — вы только поэтому построили дом именно здесь?
— Половина наполовину, — не ответил почему-то на приветствие Иван Матвеевич, видимо, вопрос для него был действительно интересным. — Я присяду на лавочку. Другого места мне не предлагали, но и это устраивало меня более чем. Слышите, как птицы поют?
— Чувствительный человек вы, Иван Матвеевич.
— Природу любить надо, она не любит зла, — спокойно ответил Иван Матвеевич.
— А кто зло любит?
— Человек человеку не угодит, а природа бессловесна, но она отреагирует на это зло. Кстати, завтра урок у нас с вами, вы готовы рассказать о чувствах, в том числе и о любви? Вы любите Инну?
Этот вопрос застал Максима врасплох, и он стоял теперь, не зная, что ему ответить. Немного помедлив, он всё же сказал:
— Я всегда, Иван Матвеевич, готов ответить за себя и свои поступки. О любви к человеку не надо говорить, это чувство на лице видно и в поведении любовь видна. На ваш вопрос, вы хотите, чтобы сейчас, в вашем присутствии я признался ей в любви?
— Я вспомнил ваш ответ, помните, когда я спросил вас на первом уроке, что такое любовь, то вы спросили меня, а с чем её едят? Так вот теперь, зная теорию и сейчас, проходя практику, вы можете мне ответить на этот вопрос?
— Хорошая у вас память, Иван Матвеевич! Я только могу сказать, что любовь — состояние души, когда в ней имеется одна доброта, нет зла, корысти.
— Состояние души, а где же тогда голова?
— Голова отходит на второй план или на третий, а некоторые вообще теряют голову.
— Так это уже крайности.
— Крайности, но это случается, — согласился Максим.
— Ну а вы ещё не потеряли голову?
— Иван Матвеевич, зачем вам лезть в мою голову, смотреть в мою душу, я же вам говорил. Я туда никого не пускаю.
— Даже Инну?
— Инна должна её чувствовать, в ней всё написано.
— Что скажет Инна? — обратился Иван Матвеевич к Инне.
— Я с Максимом согласна, кроме одного. Зачем голову оставлять на второй план. Она должна быть на одном уровне с душой. Если убрать голову, то это будет не любовь, а животное чувство, — ответила Инна, смотря на Максима, словно его спрашивая.
— Я именно так и сказал, — уточнил Максим.
— Ты сказал: «некоторые теряют голову». Значит, ты тоже находишься на грани потери головы или уже склонен потерять её.
— Да нет, я хотел сказать, что вообще такое возможно.
— Возможно, — согласилась Инна — но не нужно. Иначе ты будешь му-у-у, му-у-у, — она выставила указательные пальцы обеих рук и со смехом начала бодать Максима.