Без названия

 Синие тучи кочевали над городом. Иллюминация небосвода бледно светила, отчего все тени становились синими. Трамвай пробирался в просвете парковой аллеи, недостижимый для теней пышных крон деревьев. Но не смотря на это, в душей моей было черным-черно. Солнечное сплетение, к иронии, стало темнейшим углом под тучами, создаваемое не менее черной головой с смоляными волосами. Но я не тяготился этим: сиё состояние было естественно для осени первой поры, когда еще нет красок умирающей листвы, только дожди да желтая трава — пора подведения итогов и меланхоличной задумчивости. В такие моменты мой взор и слух особенно чуток. Я старательно внимал пассажиров, а глазами прочёсывал местность за окном. И, на одном из поворотов, заметил котёнка на дороге. Промокшее тельце невозможно было спутать с пакетом или любым другим мусором, как бы не любил мой разум так шутить. Приободрившись собственным любопытством, я вышел под мелкую морось, и вскоре смог рассмотреть котенка, перенеся находку с дороги в траву. Тело его, холодное и грязное, все еще было упругим и не спешило гнить. По шерсти елозили блохи, видимо, в полном замешательстве. Смятая морда тоже выражала смятение выдавленными глазками, в них читалась бессильная тревога. Но, теперь котенок лежал на траве, никто не ездил по его переломанным лапам и не пытался объехать. Лучшее, чем я мог ему помочь — это быть съеденным в тихом месте червями. Пришлось использовать пакет, чтобы перенести котенка, но ни того, ни другого мне не жаль. "Вряд ли смерть — достойный повод для грусти" — подумал я тогда. "Во-первых, пришлось бы тогда грустить над каждым живым существом, а во-вторых, кратковременность придает особую ценность происходящему. Бесконечность не предполагает развития, к тому же". Некоторое время я плыл в собственном монологе, пока не вспомнил по пути еще одного примечательного трупца.
 Когда я подошел к его ложу, небо уже стремительно смеркалось, уступая мраку с земли. Легкий сумеречный ветер не мог пробить густого запаха разложения, лишь доносил явное жужжание мух с перламутровыми спинами. Кошачье тело устлано отслоившейся шерстью вперемешку с насекомыми и их детьми. Трапезный процесс в ее рту и глазах продолжался без перерыва, так что в результате показались зубы и черное усохшее мясо на мордочке. Я поджидал окончания этого пира, поскольку лишний черепок не помешал бы, для какого-нибудь обмена. Труп могут убрать к зиме, когда листья перестанут укрывать сие место, но о том я не особо волновался, и наблюдал больше из любопытства, нежели желания поживиться.
 На следующее утро, светлое и солнечное, я встретил домашнюю кошку с брюхом, только недавно познавшую горечь жизни в дворах. Она ещё откликалась на фамильярное "кис-кис" и робко касалась носом чужих рук, ибо похожие давали ей пищу. Метафора о круге жизни воплотилась сама по себе. Я смотрел на кошку, что умирала тысячи раз, и умрет снова, расщепив себя прежде на котят. В этом есть некая Мировая Гармония: конечность дает смысл временному, и в то же время, ничто не заканчивается вовсе, а лишь переходит в разную форму. Я восхищаюсь этим, когда забываю принять свои таблетки.