Ненужная правда

               
             После холодных дней с сильными ветрами, срывавшими листья с деревьев, наконец установилась ясная поздняя осень, когда днем зрелое бабье лето радует тихим теплом, а по ночам поля и дороги покрываются инеем. Казалось, еще день, другой и реки схватятся тонким ледком, полетят первые снежинки. Но всходило солнце, исчезал иней, земля снова становилась мягкой, над опустевшими огородами озабоченно щебетали воробьи в поисках пищи, и возникала надежда, что зима еще далеко.
Жители небольшой деревушки радовались ясным дням и отдыхали после уборки урожая. Весь сезон они трудились с утра до ночи, не разгибая спины, а теперь переставали ныть руки, проходили боли в спине. Отдыхать можно было спокойно: запасов продуктов должно хватить до самой весны. Да еще грибы, ягоды, орехи – все, что росло в лесу – тоже всегда было на столе у сельчан. Живность водилась в каждом дворе: корова, свиньи, куры, утки. Разве что самые древние одинокие старики не держали хозяйство. Впрочем, и тех, чей возраст приближался к семидесяти, было едва ли не большинство. В деревне давно закрылась школа, не работал медпункт. Десяток домов остались без хозяев и заросли бурьяном – кто умер, кто переехал в город к детям.  Раз в неделю приходила автолавка, чтобы люди могли купить хлеб, чай, сахар, соль и всякую хозяйственную мелочь. Летом к некоторым старикам привозили внучат на свежий воздух и экологически чистые продукты, а осенью забирали, и деревня снова затихала.
Любовь Петровна коротала свой век одна. Ей шел семьдесят восьмой год. С мужем прожили более сорока лет, но детьми не обзавелись. Влюбилась в него еще девчонкой, когда бравый красавец вернулся из армии. Он тоже из всех деревенских девушек выбрал именно ее. Петровна часто вспоминала молодые годы, сожалея, что Бог так и не дал им ребятишек. От этих и других переживаний, которых в жизни было немало, у нее часто болело сердце.
В этот день Любовь Петровна, как обычно, натянула   резиновые сапоги, завязала платок вокруг шеи и, с трудом подняв руки, всунула их в рукава куртки. Сутулясь и опираясь на палочку, вышла из дома, перешла дорогу, отделявшую ее дом от соседского. Летом хозяйки, по обыкновению, открывали окна и, расположившись друг против дружки, разговаривали, облокотившись на подоконник. Женщин объединяли не только прожитые в дружбе годы, но и вдовья доля. Уж больше десяти лет назад Любовь Петровна похоронила супруга, а муж, Зои Ивановны умер еще раньше.
 –  Зоя!  –  крикнула соседка.  –  Выходи! В дом заходить не буду, подожду тебя на лавочке.
Она села на скамейку в ожидании подруги. Товарки собрались сходить на кладбище. Зимой им не под силу пробираться через снежные заносы, поэтому каждую осень перед Дмитриевской родительской субботой они навещали могилки своих мужей. Раньше могли и стопочку там выпить, помянуть, но теперь здоровье не позволяло. 
Дверь скрипнула, на крыльце появилась Зоя Ивановна, тоже с палочкой. Она была младше Любы на пару лет, но выглядела немного старше.
 –  Люба, ты чего в дом не зашла?
 –  Что-то давление мучает сегодня. Сердце колотится. На воздухе легче.
 –  Так может, не пойдем? Завтра сходим.
 –  Нет, собрались ведь уже. Пойдем потихоньку.
Петровна поднялась, и женщины, закрыв за собой калитку, двинулись по улице в сторону кладбища. Благо, находилось оно недалеко, всего метров двести за околицей.
Между могилками пробирались по тропинке. Заброшенные холмики размыли осенние дожди, идти по глинистой почве было трудно, они с опаской огибали провалившиеся участки. В этих впадинах жутковато поблескивала скопившаяся гнилая вода.
Наконец добрались до могил своих мужей, которые находились почти рядом, и каждая села на свою скамеечку. Немного отдышавшись, Зоя Ивановна вынула из пакета тряпочку, протерла крест.
Могилка была ухожена. Летом приезжали дети, установили памятник, покрасили оградку. Работы у женщины больше не было, и она, повздыхав, пошла к Любе. Села рядом. Посмотрела на покосившийся крест, на ржавую оградку и подумала: «Да, некому помочь Любке. Пока здорова была, так и подкрашивала, и с травой боролась…». Но ничего не сказала, взглянув на приунывшую соседку, которая, щурясь на солнце, с грустью смотрела на деревянный крест и выгоревшую табличку с именем, фамилией, датой рождения и смерти ее мужа.
 –  Ну все, Любаша, проведали и пойдем домой. Прохладно становится. Пока дойдем, уже темнеть начнет.
 –  Сейчас. Вспомнила, как мы с Николаем собирались умереть в один день. Уже десять лет прошло, а я все живу…
 –  Да Бог с тобой! Живи! Это же только говорят так, когда женятся. И верят, потому что – любовь.
 –  Да, любовь была…  –  вздохнула Люба. – А детей мы так и не родили. Не знаю, чья вина,  –  пожала она плечами.
 –  Ладно тебе мучить себя. Всю жизнь страдаешь от этих мыслей, вот и довела себя до инфаркта.   Дело давно прошедших лет. Что сейчас говорить...
 –  Хорошо говорить, когда у тебя трое – два сына и дочь.
 –  Трое, ну и что?  Все равно одна, все разъехались. Дочь, правда, каждый год навещает, а сыновья и по несколько лет не показываются.
 –  Ты внучку каждый год видишь. Оля твоя все время ее привозит на лето. Хорошая дочь у тебя, и внучка забавная.
 –  Так Ольга и к тебе постоянно бегает. Нравится ей у тебя. А Мариночка и вовсе как родная тебе…
 –  Ладно, это я так.  Люблю я их. Хорошая девочка у тебя, и внучка. Продолжение твое и Гришкино. Это дорогого стоит.
Зоя опустила голову и задумалась. Молодые годы вспомнились ей как наяву, словно вчера все было.
 –  Зоя, а ведь твой Гришка хоть и любил выпить, все же работящим мужиком был. Вон какой дом отгрохал! Сто лет простоит.
 –  Так-то оно так, но и намучалась я с ним. Без спиртного ни дня: когда меньше, когда больше. А когда больше, так и руку на меня поднимал. Не пил бы, так жил бы еще. Сам себя угробил.
 –  А ты любила его?
 –  Ой, Люба, какая любовь, когда все жилы из меня вытащил?! Замуж выходила вроде бы по любви, но как стал бить до полусмерти, вся любовь и улетучилась… Бывало, просто ненавидела его.
 –  А я вот с Николаем счастлива была. Хоть детишки, наверное, из-за него не появились. Он понимал меня. И жалел всегда, – поделилась нахлынувшими воспоминаниями Люба и смахнула со щеки слезинку.
 –  Да, Николай твой хороший был. Все девки в деревне завидовали, когда он тебя выбрал. За ним многие бегали,  –  поддержала Зоя Ивановна.
 –  Зоя, давно хотела тебя спросить… – вкрадчиво произнесла Любовь Петровна. –   Уж помирать скоро, но все же хочется знать. Николай нравился тебе? Я замечала, как ты на него смотрела… Может, знаешь про его измены мне? В деревне разное говорили. Я иногда не выдерживала, спрашивала, хотя сцен никогда не устраивала. Но он всякий раз отшучивался.
 –  Люба, ты что это сейчас ворошишь? Зачем? Пойдем-ка лучше. Смотри, тучи какие надвигаются, и ветер холодный поднялся.
Темно-серые облака действительно сдвинулись в плотную грозную массу. Зоя еще раз взглянула на небо и погрузилась в свои мысли. Она старалась не смотреть на Любу.
 –  Подозрения у меня всегда были,  –  продолжала Любовь Петровна, не замечая ее молчания. – Да и добрые люди доносили.
 –  Брехня все это. Тошно слушать,  –  отсекла Зоя.
 –  Ну как это брехня! – не унималась Петровна. – А за что тебя побил однажды Григорий? Вся деревня тогда гудела. Помнишь? А мне шептали и шептали. Только я не верила. Да и Николай приказал, чтобы не слушала сплетни.
 –  Вот видишь, и Николай тебе сказал, что брехня. Кабы не брехня, так ты бы со свету меня сжила. Гришка наслушался разной ерунды, вот и побил. Пьяный был. Он же не твой Николай, интеллигентный и порядочный.
 –  Дыма без огня не бывает, Зойка. Признайся честно. Ведь сейчас уже нет их. А я хочу знать, – настаивала Петровна.
 –  Зачем тебе копаться в прошлом? Что ты хочешь знать?  –  злилась Зоя.
 –  А вот хочу и все. Что теперь скрывать? Признайся! Чувствует мое сердце: грешна ты. Так сними грех со своей души. Легче умирать будет.
 –  Нечего мне снимать,  –  встала и отошла в сторону Зоя.
 –  Вот ты сейчас выдаешь себя. Отвернулась, в глаза не смотришь…
Зоя не выдержала, повернулась вполоборота и выпалила:
 –  Да, было у меня с твоим Колькой. Было! Хочешь знать больше? Так знай: детей у вас не было по твоей вине. Я Ольгу родила от твоего Николая. Это его дочь.
Люба сначала окаменела, а потом схватилась за сердце и застонала.
 –  Что с тобой? – испугалась Зоя. – Э, ты это брось! Помереть вздумала? Нет уж, не сейчас.
Она стала искать в сумке сердечные капли.
  –  Говорила я тебе: не нужно ничего ворошить.  Дело-то ведь прошлое. Не знала ты, и не надо.  Так нет, разошлась: расскажи, признайся… А я дура, чего разболталась? Грех, грех… Знаю, что грех. Я про него батюшке сказала бы в нужное время. А тебе зачем было знать?
Так бубня себе под нос, Зоя быстро накапала капли в стакан, добавила из бутылки воды и подала Любе. Та выпила одним глотком, глубоко вздохнула, будто бы набиралась сил, оперлась на палку и с трудом встала.
 –  Пошли,  –  буркнула она, не глядя на подругу.
 –  Говорила я тебе, но ты же упрямая,  –  продолжала корить подругу Зоя,  – Все тебе знать нужно.
 –  Так значит, Мариночка – внучка Николая… А я-то думаю: почему она так похожа на него… Никак в толк взять не могла. Глазки – точь-в-точь…
 –  Маринка похожа на маму. А Оля – на Николая. Я всегда боялась, что ты это заметишь.
 –  Какая же ты, Зойка…  –  с досадой произнесла Люба.  –  А Николай знал?
 –  Знал. Он Оле всегда подарки покупал, а я ей говорила, что сама, с зарплаты, – резала правду-матку соседка.
Подробности следовали одна за другой и становились невыносимы.
 –  Ой, что-то плохо мне совсем, Зойка…  –  еле слышно произнесла Любовь Петровна. Она вдруг побледнела и стала медленно опускаться на землю.  Женщина попыталась опереться на палку, чтобы удержаться на ногах, но силы оставили ее, она повалилась на бок.
 –  Люди добрые, помогите!  –  закричала во весь голос Зоя Ивановна.  –  Ой, дура я дура старая, что наделала… Люба, не помирай! Прости меня, … 
Женщина лихорадочно оглядывалась по сторонам, надеясь увидеть хоть кого-нибудь из односельчан, но поблизости не было ни души. Люба хватала воздух широко открытым ртом. Зоя причитала над ней, совала валидол под язык и не знала, что еще сделать. От ощущения собственного бессилия села рядом и зарыдала.
Любовь Петровна хотела что-то сказать, но не могла. Страх овладел Зоей. Она снова стала кричать, заливаясь слезами. И тормошила, тормошила уже бездыханную подругу…
Прошел час. Зоя все еще сидела в оцепенении рядом с соседкой и сжимала ее похолодевшую руку в своей, не решаясь встать и пойти в деревню за помощью. Когда она уже совсем потеряла надежду, что кто-то увидит их, невдалеке послышались шаги. Женщина подняла голову и увидела старика в черном пальто и вязаной серой шапке. Зоя, от расстройства, сразу и не узнала его, пока тот не подошел ближе.
 –  Егорыч, ты, что ли?
 –  Да, я. А вы что тут делаете? Услышал какие-то крики и свернул сюда.
Подойдя ближе, дед посмотрел на лежащую на земле Любу и охнул:
 –  Любка… Неужели померла?  –  испуганно спросил он и даже сделал шаг назад.
Зоя опять зарыдала.
 –  Да, Люба… Умерла…
 –  Царствие ей небесное!  –  перекрестился Егорыч.  –  Надо же, на кладбище померла…
  –  Все здесь будем, но Любка могла бы еще пожить, –  прошептала Зоя.
 –  Вечереет. Пойду, людей позову. Не лежать же ей здесь всю ночь,  –  забеспокоился он.
 –  Иди, позови. А я с ней останусь, – вздохнула Зоя и провела рукой по лицу Любы, закрывая ей глаза.
 –  Что ж я наделала, Любаша? Как же я без тебя жить буду? Ведь каждый день виделись, помогали друг другу и в радости, и в горе… Зачем было ворошить прошлое… –  продолжала причитать подруга.