Молчание Соловья. Глава 8

— Ну, и что Вы на это все скажете, Артем Терентьич? — задумчиво произнес Зураб и выжидательно посмотрел на профессора, — будем копать дальше?

Профессор медлил с ответом, сосредоточенно покусывая зеленый стебелек полевого цветка и разглядывая стены глубокого раскопа, на краю которого они оба стояли.

— Думаю, что крепления могут не выдержать, — произнес профессор через некоторое время, завершив осмотр, — видишь, аспирант, по восточной стене вода просачивается. Соседний раскоп на какой глубине обрушился?

— На шести метрах.

— А мы здесь прошли уже восьмой метр. Так глубоко еще ни разу не рыли. Уникально! И опасно — низина.

— Черт побери! Ведь самое интересное начинается, Артем Терентьич!

— Безбашенный ты, Зураб, не понимаешь — я за вас, молокососов, головой отвечаю. Для меня «самое интересное» может в суде начаться, если что.

Неугомонный аспирант вновь хотел возразить, но вдруг ноги его стали ватными, просели, а по ушам мягко, но сильно будто хлопнули огромной подушкой. На какое-то мгновение воздух осязаемо уплотнился, умерщвляя всяческие звуки, а затем разрядился, и Зураб потерял равновесие, как от удара взрывной волны.

— Что это было, Артем Терентьич?!

Он оглянулся и увидел, что профессор тоже сидит на корточках, цепляясь руками за высохшие с осени бодылки.

— Земля «вздохнула», — профессор, помедлив, встал, отряхнул руки от травяного мусора и посмотрел по сторонам, прицениваясь к обстановке.

Они стояли на береговом склоне, имевшем сложный и проблемный рельеф.

Вниз по склону, туда, где синяя Река несла на своей широкой спине караваны барж, теплоходов и катеров, ветер гнал зеленые цветочно-травяные волны. Выше, за чередой перелесков и лесополос, словно горные цепи, покрытые вечными снегами, таяли в майской дымке многоэтажные жилые окраины Нурбакана. Солнце прогревало почву, подзуживая кузнечиков на неугомонные трели. Высоко в небе стояли сахарные облака.

— Что значит «вздохнула»?

— Это значит, что несколько тысяч кубических метров земли на какое-то время пришли в движение. Сместились. Сдвинулись.

— Из-за чего?

— Породы переувлажнены из-за осадков. Плюс глинистое основание склона. Нехорошо, очень нехорошо. Придется консервировать раскоп.

— Но Артем Терентьич!..

— Тихо, аспирант! — профессор поднял палец и прислушался, — только этого мне еще не хватало!

Не уточняя, чего именно ему не хватало в настоящий момент, Артем Терентьевич Кияшко заторопился вверх по склону, туда, где по пригорку, в районе трех старых берез, проходила грунтовая дорога. Поднявшись выше, он увидел, как со стороны города по грунтовке, вздымая желтую пыль и сотрясая всю округу, прямо на него двигалась целая колонна машин. Ее возглавлял бронированный Хаммер. За ним, блестя на солнце всеми оттенками перламутрово-желтого цвета, следовал роскошный Бентли. Еще один навороченный Хаммер отделял «голову» колонны от пестрой автомобильной разномастицы, состоявшей из УАЗов, сильно изношенных, но еще надежных «японок» и иномарок отечественной сборки.

Профессор бросился им навстречу, размахивая руками и крича «Назад! Назад!..».

Колонна остановилась.

Из ведущей машины вышли четыре охранника — по одному из каждой двери. Цепкими, с профессиональной ленцой взглядами окинули окрестности и что-то буркнули по рации. Из Бентли появился Лещинский. Сделал едва заметный предупреждающий жест. Все четверо застыли на месте, а глава Корпорации двинулся навстречу профессору, который обреченно опустил руки.

— Вы нам не рады, профессор? — спросил Лещинский, подходя поближе.

— Рад! Очень рад! — заверил Кияшко, — мне столько нужно Вам рассказать. Скопилась целая масса уникальных данных. Но при всем моем к Вам уважении, не мешало бы предупреждать о таких масштабных визитах. В последнее время здесь, после обильных дождей, создалась нестабильная геологическая обстановка. Кто эти люди, и зачем их столько?

Лещинский оглянулся и пожал плечами:

— Не знаю. Организацией занимался Генрих Скобинов. Думаю, что подавляющая их величина — это пресса. Вы не возражаете, если мы утолим извечный информационный голод этих хищников, этих акул пера? Да и мне, по правде сказать, очень интересно, что же Вы там нарыли на наши денежки.

— А нельзя ли отложить это мероприятие? — забеспокоился Кияшко.

— Почему? — удивился Лещинский, — пиар и продвижение проекта, подготовка коллективного мнения — одно из условий финансирования Вашей экспедиции, и Вы это прекрасно знаете.

Кияшко схватил Лещинского и за руку и потащил в сторону трех берез. Миллиардер не сопротивлялся — люди науки и искусства, увлеченные своими идеями до сумасбродства, были его слабостью. Им позволялось обращаться с главой Корпорации самым вольным образом.

— Видите, Вадим Александрович, за последние дни стволы этих деревьев значительно изменили угол наклона. Отмечается и сильное смещение их относительно друг друга. Это является признаком возможных масштабных сдвигов почвы. Такое количество людей и техники может спровоцировать ухудшение ситуации.

— Тогда мы бросим машины здесь, на дороге, пойдем дальше на цыпочках и говорить будем шепотом, — и Лещинский, не принимая возражений, повлек профессора вниз по склону, туда, где виднелись зеленые тенты палаточного городка.

За ними двинулись телохранители, затем — руководители подразделений Корпорации. Их догоняла, спотыкаясь на кочках, подбирая провода микрофонов и роняя блокноты, пестрая журналистская гвардия.

Брифинг было решено провести на открытом воздухе, под большим брезентовым навесом, где обычно обедали археологи. Сюда в спешном порядке несли складные стулья, ящики, бочки, доски и все, из чего можно было бы соорудить скамейки. Прибежали ассистенты с картонными обувными коробочками, в которых бережно хранились археологические артефакты. Разложили их на большом обеденном столе. Натянули экран для демонстрации слайдов.

Операторы налаживали видеоаппаратуру, выстраивали свет, тянули какие-то провода. Кто-то, пользуясь паузой, торопливо жевал предусмотрительно захваченные с собой бутерброды и пил газировку. В импровизированной «курилке» разгорелись околонаучные дискуссии.

Лещинский стоял поодаль, в окружении своих телохранителей, и отстранено взирал на всю эту, затеянную им же самим, беготню, стараясь не выдавать своих подлинных чувств.

Несколько месяцев назад, потерпев неудачу в беседе с Паляевым, с которым он связывал последние надежды, Лещинский готов уже был наложить на себя руки. И вдруг — словно где-то в глубине большой затхлой и темной комнаты открылась маленькая форточка, и оттуда потянулась тоненькая струйка свежего воздуха, полился серенький, пока еще слабый, но все же свет. И это, несомненно, было связано с его внезапным и горячим увлечением археологией.

Сейчас Лещинский даже не мог бы точно вспомнить, с чего началось это увлечение. Может быть, со случайной, ни к чему не обязывающей светской беседы за бокалом шампанского, на очередной презентации очередного музейного проекта. Или с одной из научных конференций в каком-нибудь институте, одном из десятка тех, что присуждали Лещинскому звание Почетного Академика.

Так или иначе, но со временем работа экспедиции Кияшко все больше захватывала его мысли и чувства. Он все больше торопил профессора и требовал от него конкретных результатов, находок, выводов — словно боялся опоздать, пропустить что-то важное.

А сегодня с самого утра Лещинский и вовсе — не мог найти себе места. Забросив дела, метался, кружил на своей машине по городу, как зверь в поисках потерянного следа, снедаемый смутным беспокойством, словно в предчувствии скорой развязки, конца погони, в которой он — то ли хищник, то ли жертва.

Срывались заранее назначенные встречи, презентации, заседания — Лещинский исчез из поля зрения всех сотрудников Корпорации, включая свое самое доверенное лицо — Генриха Скобинова. И лишь после обеда внезапно объявился в своем офисе и дал команду срочно организовать брифинг прямо на месте археологических раскопок.

Он летел сюда, как на крыльях, с тревожно бьющимся сердцем, одолеваемый предчувствиями. И ему уже было неважно — предчувствие это чего-то хорошего, что принесет ему облегчение, или наоборот, повергнет в еще больший кошмар. Для него было сейчас главным одно — он был уверен, что каким-то странным, необъяснимым образом приближается к разгадке происходящих с ним в последнее время событий.

— Вы не задумывались над тем, что даже самые великие события и потрясения в глазах современников выглядят как обычная пошлая суета? И только по прошествии значительного времени, когда из памяти поколений стираются бытовые детали и мелочи, можно оценить их масштаб и значимость.

Лещинский обернулся на голос и увидел худого смуглого мужчину в строгом, официальном костюме и круглых очках с беспросветно черными линзами.

Мужчина улыбнулся, протянул Лещинскому руку и представился:

— Очень рад знакомству. Водопьянов, археолог-любитель, если Вам так будет угодно.

Лещинский машинально пожал протянутую руку, сбитый с толку неожиданной напористостью незнакомца.

— Я давно слежу за ходом этих раскопок, — с воодушевлением продолжил любитель археологии, — сердце подсказывает мне, что сегодня мы станем свидетелями выдающегося события. Говорят, профессор Кияшко собирается сделать официальное заявление о своих открытиях. Я поспешу занять место поудобнее. Надеюсь, мы еще с Вами встретимся и обсудим последние новости.

И Водопьянов, вежливо откланявшись, быстро отошел в сторону и затерялся в общей массе людей.

Подошла девушка в зеленом комбинезоне, кедах и простой кепке, видимо, из археологов, и жестом пригласила Главу Корпорации пройти на отведенное для него почетное место в первых рядах. Но Лещинский, поблагодарив, отказался. Вместо этого, он лишь приблизился к краю навеса и остановился за спинами журналистов, стараясь не привлекать к себе излишнего внимания.

Вдруг, совсем близко от себя, Лещинский увидел Стефанию.

Девушка сидела в последнем ряду и, слегка наклонив голову, внимательно слушала, что говорит ей сосед слева, молодой журналист-практикант. Высоко подобранные волосы открывали ее тонкую, но сильную, упрямую шею. Лещинский сместился чуть в сторону, и ему стал виден совсем свежий, розовенький рубец на ее щеке, там, где царапнул осколок разбитого оконного стекла.

Он вспомнил тот день, когда случился пожар в торговом центре. Дым. Огонь. Крики людей. Взгляд ее удивленных распахнутых глаз, в которых не было страха. Он вспомнил те редкие случаи, когда доводилось ему видеть Стефанию на официальных мероприятиях хотя бы издали. Как она теребит в маленьком ушке крохотную серебряную серьгу, когда чем-то смущена или взволнованна. Как разговаривает, ходит, садится, встает — так естественно, легко, без напряжения и малейших видимых усилий; так течет река, общее движение которой явно, но составляющие его изменения вечно ускользают от взора.

Как некстати подумалось ему об этом. Немного бы раньше… А сейчас — уже поздно. Сейчас — не до этого.

Между тем всеобщая сумятица почти улеглась, а когда свое место за импровизированной кафедрой занял Кияшко, все буквально обратились в слух.

— Большинство из тех, кто здесь присутствует, не в первый раз пишут о работе нашей экспедиции, — кашлянув в сухой кулачок, начал профессор, — они достаточно хорошо знают о том, почему мы начали нашу работу, и какую большую, весомую поддержку оказывает нам руководство Корпорации. Если кому-то интересны эти и другие подробности, то я мог бы предложить ознакомиться с моими последними статьями в «Вестнике археологии», который ежемесячно издается нашим университетом. Сейчас же я приступаю сразу к главному — свежим находкам, позволяющим совершенно по новому взглянуть на то, что происходило здесь несколько веков тому назад.

К сожалению, из-за нестабильной обстановки, о которой я уже доложил господину Лещинскому, мы не можем пройти к раскопу. Это опасно. Но я постараюсь проиллюстрировать свой рассказ фотографиями и слайдами.

Должен предупредить заранее: все, что вы сейчас услышите, является исключительно моей собственной гипотезой, у которой немало противников. Сейчас мне предстоит впервые публично сформулировать мои смелые предположения, и я позволю себе немного углубиться в специфику дела лишь для того, чтобы не быть голословным.

Профессор встал из-за стола и, взяв вместо указки деревянную китайскую палочку для еды, обратился к первому слайду, на котором была изображена схема участка.

— Эта территория, как известно, насыщена объектами осадных сооружений позапрошлого века. Именно они долгое время привлекали внимание ученых, и никто не предполагал, что данный участок может таить в себе еще более значимые и невероятные находки.

Наш раскоп мы разделили на три квадрата — каждый четыре на четыре метра. Через две недели на первых двух квадратах, невзирая на предпринятые меры безопасности, на глубине шести метров произошло обрушение нескольких стен. Нам пришлось законсервировать этот участок. Посовещавшись, мы приняли решение продолжать работы в третьем квадрате, который поначалу казался нам самым бесперспективным. Однако именно здесь нас и поджидал настоящий сюрприз.

Здесь мы рискнули углубиться более, чем на восемь метров и обнаружили неисследованный прежде культурный слой, заключавший в себе следы тотемного комплекса и производившихся здесь ритуальных обрядов, в том числе и одно погребение. Мы исследовали попадающийся здесь в изобилии керамический материал, монеты, предметы военного характера и прочий металлический инвентарь. Но наиболее богатый материал для научного анализа дали нам фрески на стенах сооружения и текстовые фрагменты, высеченные на камнях. К счастью, расшифровка их не потребовала особых усилий.

Суммируя все полученные данные, мы пришли к следующему заключению: примерно полторы тысячи лет назад здесь жили племена, являвшиеся носителями абсолютно неизвестного до настоящего момента религиозного культа, которые называли сами себя «Нани-Ото» — «люди с золотыми глазами». Этот культ не укладывается ни в одно из уже исследованных нами языческих верований местных племен, а обнаруженные нами и хорошо сохранившиеся остатки культовых сооружений не имеют аналогов.

Согласно обнаруженным нами летописям, племена Нани-Ото вели полукочевой образ жизни, и пока нам не удалось выяснить, откуда они пришли и куда ушли впоследствии. Народ постоянно раздирали междоусобицы и длительные, изнурительные военные конфликты. Летописи гласят, что в тот момент, когда Нани-Ото оказались на грани вымирания, откуда-то пришли некие мифологические существа — «Мэни-Ото» — «люди с белыми глазами». Они развели конфликтующие стороны и объявили нейтралитет. Но порочные страсти и жажда уничтожения себе подобных уже глубоко въелись образ жизни племени. И тогда Мэни-Ото ушли, оставив кочевникам Заповеди, согласно которым борьба отныне будет вестись только между двумя их представителями — избранниками. Мэни-Ото также дали каждому избранному по талисману, который одаривал своего обладателя нечеловеческой силой, сказочными возможностями и значительно более долгим сроком жизни. Очень сложно было перевести слово, которым назывались избранные. Двусмысленность языковой системы, которой пользовался этот народ, не позволяет приблизиться к смысловому значению вплотную. Однако в обоих случаях присутствует символ, который можно перевести как «путь» и в то же время как «бесприютность». И мы решили называть их условно Скитальцами.

Судя по всему, вначале не было ни плохих, ни хороших Скитальцев. Обе противоборствующие стороны были равны. Задачей их было просто сражаться. Биться на мечах, выслеживать друг друга на горных тропах, преследовать в пустынях, делать засады и ловушки в лесных чащах. Они могли друг друга ранить, топить и жечь, обрекать на голод и жажду, замуровывать на годы в «каменном мешке». Но они не могли умереть, не могли убить друг друга. Они должны были просто сражаться, пока не истечет их время. Ведь отказ от этой битвы навлекал на простой народ страшные беды: начинались повальные болезни, падение нравов, разнузданные оргии, наводнения и пожары. Страшно даже перечислять. И когда Скитальцы вновь брались за мечи — в селениях наступал мир.

Здесь профессор сделал паузу, налил в стакан холодной минеральной воды и, осушив его несколькими глотками, вытер испарину, выступившую на лбу.

Становилось душно и парко. Где-то далеко, за горизонтом, потемневшие небеса вызревали плотными дождевыми тучами. В наступившей тишине стало слышно, как в отдалении приглушенно рыкнул первый громовой раскат.

— В расшифрованных нами текстовых фрагментах утверждается, что по завершению отведенного ему срока каждый Скиталец должен был заняться поиском и подготовкой того, кто унаследует его силы — своего Преемника. Именно уникальный обряд посвящения, передачи божественных сил от Скитальца к Преемнику является центральным звеном всего религиозного культа данного племени. Могу утверждать также, что обряд был весьма длителен и даже мучителен для Преемника. Из-за сложностей перевода нам, к сожалению, пока не удается понять, в каких конкретных действиях он заключался. Но Преемник словно бы терял связь с окружающим, обыденным миром, лишался самого ценного, что у него было в жизни, и через страдание исторгался в другие, более высшие сферы. Единственное, что нам удалось расшифровать почти дословно, и что не вызвало споров среди моих коллег, — это главная, сопровождающая весь ритуал посвящения фраза.

Профессор ткнул указкой в очередной слайд с неразборчивыми иероглифами:

— И читается она так: «Скитаться будешь отныне без времени и без границ. Всегда один, и не найдешь себе приюта!..».

О чем говорил профессор дальше, Лещинский слушать уже не мог. Ему стало дурно. Сердце оборвалось и ухнуло куда-то вниз. Слабеющими пальцами, обрывая пуговицы, он расстегнул ворот рубашки.

«Невыносимо!» — прошептал он одними губами и двинулся прочь от лагеря, не разбирая дороги.

Это не могло быть простым совпадением! Давно засевшая в его мозгу, ежедневно опаляющая его своим ледяным пламенем фраза полностью, дословно, буква в букву совпала с обрядовым заклинанием мифического племени! И как точно определил профессор отвратительное, отдающее мертвечиной состояние, опутывающее его последнее время, подобно чудовищной паутине! Обрыв всех и всяческих связей с окружающим миром… Погружение в Пустоту… Лишение самого ценного… Исторжение через страдание…

Неужели мания преследования одолела его настолько, что он готов увидеть в мифологических россказнях единственное объяснение донимающему его кошмару?
А если — не миф?

Лещинский резко остановился, словно натолкнулся на невидимую стену. Если допустить, что профессор прав? Тогда выходит, что он, Лещинский, избран Преемником, а его внезапное увлечение археологией, его непреодолимая тяга на место раскопок объясняется зовом загадочного Скитальца, готовящего завершение жестокого обряда.

Бред! Полный и невероятный бред!

Но разве сама его жизнь — это не цепь потрясающих невероятностей? Одной больше — одной меньше.

Между тем погода сильно изменилась. Небо уже полностью заволокло грозовыми тучами, и березовая рощица, испуганно замершая поодаль, выделялась на фоне темного неба мертвенными, меловыми штрихами. Стало сумрачно, как вечером. Ветер стих. Только стрижи носились над самой землей, со свистом рассекая воздух.

Вдруг Лещинский увидел неподалеку, за реденькими, молодыми деревцами тонкий, ломаный силуэт давешнего любителя археологии, господина в черных очках, который заговорил с ним перед началом лекции. Лещинский пригляделся. Ему показалось, что незнакомец стоит в нерешительности, то оглядываясь по сторонам, то, наоборот, наклоняясь к земле, пытается разглядеть что-то под ногами. Потом — поворачивается и идет. Но куда? В сторону раскопа? Зачем? А что, если?..

Немного помедлив, сначала осторожно, а затем все более уверенным шагом, Лещинский направился вслед за неизвестным, не имея никакого представления о том, что же предпримет в дальнейшем.

Сухопарая фигура то исчезала в зарослях, то снова появлялась в поле зрения, дразня и маня за собою.

Тем временем в палатке, среди коробок с артефактами, на фоне мелькающих слайдов профессор Кияшко заканчивал свое повествование:

— Итак, обряд посвящения в Скитальцы, согласно изученным нами фрагментам, завершался передачей Талисмана в руки Преемника. Трудно сказать, что представлял собой этот предмет. Может быть, часть одежды или военной амуниции, меч, кинжал, а может быть, кольцо или медальон. Передавая свой талисман в руки Преемника, Скиталец терял свои силы, становился простым смертным.

Профессор, почувствовав внезапно крайнее утомление, сел обратно за стол и на какое-то время замолчал, словно прислушиваясь к чему-то внутри себя. Затем с явным усилием продолжил:

— Мои оппоненты уверены, что Скитальцы с их Заповедями и Преемниками — не более чем народный эпос, мифы, легенды, при помощи которых эти люди объясняли картину окружающей их действительности. Однако сопоставление мифопоэтических текстов, основанных на эмоциональном восприятии мира, с археологическими реалиями обнаруживает, с моей точки зрения, целый ряд соответствий, наталкивающих на серьезные размышления.

Профессор сделал паузу и обвел глазами притихшую аудиторию:

— А что, если Скитальцы — это не миф? Что, если наша хрупкая цивилизация существует до сих пор только благодаря тому, что где-то по-прежнему ведется эта борьба, оттягивающая на себя все пороки нашего общества и нейтрализующая их? Конечно, сегодня Скитальцы выглядят не так, как столетия назад. И методы борьбы их иные. Но как знать…

Здесь профессор запнулся. Лицо его осунулось, а глаза запали. Изменения были настолько явными и быстрыми, что могло показаться — кто-то одел на его лицо странную, неприятную маску.

— …как знать, может быть, эти Скитальцы до сих пор ходят среди нас и ищут своих Преемников. Но я никому бы не пожелал столкнуться хотя бы с одним из них.
Последние слова профессора потонули в шуме обрушившегося с небес грозового ливня.
Струи дождя, упругие и сильные, мгновенно затянули пространство сплошной завесой. Запахло озоном. Брезентовый полог превратился в огромный барабан, по которому застучали тысячи барабанных палочек. Сверкнула молния. Ударил гром, теперь уже совсем близко.

Пытаясь перекричать небесную какофонию и успокоить журналистов, профессор вскочил и замахал руками:

— Оставайтесь на местах! Долго это не продлится!

Подбежали две встревоженные ассистентки, начали укладывать образцы обратно в картонные коробки и заворачивать в пленку. Среди общей суеты почти никто не заметил, как появился один из археологов и схватил профессора за рукав:

— Там!.. Там!.. — все, что мог произнести он стянутыми судорогой белыми губами.

Профессор выскочил наружу, прямо под дождь. Увидел, как от раскопа вверх по склону в панике бежали люди. «Почему? Зачем?» — как-то отстраненно подумал профессор и вдруг вместе с навесом, скамейками, рассыпавшейся по земле посудой и другой утварью мягко, словно во сне, заскользил вниз. Ноги его почти по колено погрузились в землю, моментально потерявшую прежнюю плотность, и он опрокинулся на спину.

Огромный оползень, сминая деревья, кусты, палатки, полевую кухню и не успевших укрыться людей, тяжелея под потоками воды, словно губка, вбирающая влагу, двинулся вниз к реке, набирая скорость.

Услышав отчаянные крики людей, Скобинов, оставшийся дремать в одной из машин, выскочил наружу и заметался по пригорку.

— Где Вадим?! — заорал он на подбежавшего к нему телохранителя.

Тот пожал плечами:

— Я думал, шеф поднялся сюда раньше.

— Где Лещинский? Кто видел Лещинского? — кричал Скобинов, хватая подбегающих людей за руки, но мало кто из них мог понять, о чем идет речь.

Дрожащие, промокшие насквозь, перепачканные в земле, не чувствуя боли от ушибов и ран, те, кто успел выбраться, с ужасом смотрели вниз.

Там, где несколько минут назад стоял палаточный городок, и виднелись земляные холмики раскопов, теперь зиял рваный обрыв — словно гигантское чудовище откусило полсклона, похоронив в своем исполинском чреве десятки людей.

Земля содрогалась под ногами. Еще несколько крупных пластов, увлекая за собой кустарник и мелкую древесную поросль, отделилось от края обрыва и, ухая, покатились вниз.

Какая-то женщина закричала страшным голосом:

— Сережа-а! Се-ре-жа!..

Ее стали оттаскивать от пропасти, а она все билась в чужих руках, пытаясь вырваться и кинуться вниз.

Начавшийся ливень застал Лещинского на полпути к раскопу, и он остановился, оглядываясь по сторонам. Незнакомец в очках исчез. Укрыться от дождя было негде. Впрочем, какая разница? Все равно он уже промок до нитки.

Сначала медленно, а потом все более быстрым шагом, скользя по мокрой траве, он спустился вниз по склону, туда, где сквозь дождевую пелену виднелся земляной холмик раскопа, подошел к краю ямы и глянул вниз.

Восемь метров глубины — так, кажется, говорил профессор. Шаткая лестница, ведущая вниз. По восточной стене, пульсируя и смешиваясь с дождевой, толчками сочится грунтовая вода. Видно плохо. Дождь заливает глаза. Мокрая одежда мешает двигаться.

Снова сверкнула молния. Лещинский втянул голову в плечи и вдруг увидел, как отвалившийся от стены у самого дня кусок грунта обнажил небольшой, но ярко сверкнувший белым металлическим блеском предмет.

Не отдавая отчета в своих действиях, Лещинский, словно загипнотизированный, ступил на скользкую перекладину и начал спускаться вниз.

Ниже, еще на два метра ниже. Здесь совсем темно. Воды уже почти по колено. Но он — у цели! Держась одной рукой за перекладину лестницы, Лещинский потянулся к предмету.

Внезапно сильный подземный удар свалил его с ног. Это был тот момент, когда гигантский оползень ожил и двинулся вниз по склону, хороня под своей массой палатки и бегущих врассыпную людей. Цепляясь руками за стену в попытке удержать равновесие, Лещинский случайно задел блестящий предмет рукой. Перед тем, как тот упал в коричневую пенистую воду, Лещинский успел разглядеть его. Это был массивный медальон из неизвестного металла, украшенный камнями, на длинной цепочке.

— Вадим! — закричали наверху.

Лещинский поднял голову и обомлел — это была Стефания. Она стояла на коленях на самом краю раскопа и протягивала ему руку.

— Назад! — крикнул он ей что было сил, — уходи! Сорвешься!

— Боже мой! Вас же затопит! — она была в полном отчаянии, — выбирайтесь наверх! Немедленно!

«Вот сумасбродка! Дура упрямая», — подумал Лещинский и, погрузив руки почти по плечи в глинистую воду, стал методично обшаривать дно.

— Вади-и-им!

Ну, еще, еще несколько секунд. Веточки… корешки… алюминиевая ложка… раскисшая пачка из-под сигарет. Вот! Нет, это просто проволока. Черт, укололся!

И тут последовал второй подземный удар. Лещинский ощутил под ногами пустоту, в которую стремительно стала уходить вода. Краем глаза он успел заметить, как в восточной стене раскопа образовалась и стала расширяться трещина, открывая вид на весь берег.

Стены раскопа рушились, пытаясь увлечь его за собой. Лестница кувыркнулась и исчезла где-то внизу.

Лещинский снова поднял голову.

Девушка оставалась на прежнем месте, полная решимости. Неожиданно он увидел ее лицо совсем близко, словно через волшебное увеличительное стекло — смог разглядеть каждую родинку, каждую песчинку в ее спутанных мокрых волосах, с которых стекали вниз крупные дождевые капли. Капли падали все медленнее и медленнее, пока не застыли в воздухе, и Лещинский понял, что время остановилось.

И он вдруг ощутил снова, с прежней знакомой остротой весь этот мир и его горячую живую пульсацию — враз, одномоментно, цельно, во всей его великолепной разрушительной мощи, и так ярко и сочно, что Пустота, почти полностью овладевшая им, пошатнулась и отступила назад.

— Я вернулся! Я — вернулся! — крикнул потерпевшей поражение Пустоте Лещинский и в последнем отчаянном усилии рванулся наверх, цепляясь за обнажившиеся корневища деревьев и кустов.

Земля ушла из-под ног, и он повис на одной руке. Другая сжимала медальон.

— Я удержу тебя. Не бойся, — услышал он ее голос и поверил ей.

Зажав медальон в зубах, Лещинский ухватился свободной рукой за ее узкое, крепкое запястье и, скользя ногами по отвесному склону, выбрался наверх, на твердую почву.

Они не обнялись — вцепились друг в друга руками намертво. Омываемые потоками не по летнему ледяного дождя, стоя на краю обрыва, слились на мгновение в одно целое.

Потом Лещинский слегка отстранился, чтобы вглядеться в ее лицо:

— Ну что, пресса, жаркий сегодня выдался денек, не правда ли?

Она то ли заплакала, то ли засмеялась, вытирая воду с лица грязными ладонями.

— С тобой не соскучишься, — сказал он, взял медальон и, помедлив немного, одел на Стефанию, — он теперь мне не нужен.

* * *

«…Как сообщили нашим корреспондентам в штабе по ликвидации возникшей чрезвычайной ситуации, около двух часов назад мощный селевой поток уничтожил значительную часть берегового склона на юго-восточной окраине города, где в течение нескольких месяцев работала группа ученых под руководством археолога, профессора Артема Кияшко. По предварительным данным, палаточный лагерь, в котором жили археологи, а также раскопы, и все ценные находки, обнаруженные на их месте, полностью уничтожены. Сам профессор и еще не менее двадцати человек пропали без вести. Среди пострадавших от ран, ушибов и переломов — группа журналистов местных средств массовой информации. На месте трагедии ведутся поисковые и спасательные работы. Глава Корпорации „Элефант“ Вадим Лещинский, который спонсировал работу экспедиции Кияшко, уже отдал распоряжение об оказании спасательным службам всемерной технической и финансовой поддержки. Свое содействие Главе Корпорации предложил неизвестный прежде в предпринимательских кругах бизнесмен и любитель древностей некто Водопьянов».

Стефания закрыла лицо руками, и Вадим сначала убавил громкость, а затем и вовсе выключил радиоприемник. В машине стало тихо. Только дождь барабанил в окна.

Видимость на загородном шоссе стала совсем уж никудышней. Но Лещинский не снижал скорости.

Всю дорогу они молчали, сделавшись вдруг и сразу очень серьезными. Лишь один раз Лещинский, не отрывая глаз от идущей впереди машины, положил руку на колено девушки и тихо сказал: «Все будет хорошо, милая… Все будет хорошо».

Стефания посмотрела на него потемневшими глазами, судорожно вздохнула и отвернулась к окну.

Она совсем потеряла счет времени, и ей казалось, что едут они уже целую вечность.
Таких вечностей минуло несколько, прежде чем машина, свернув с трассы, подъехала к небольшому простому домику, укрывшемуся за забором и мокрыми кронами деревьев. Лещинский вышел под проливной дождь и открыл ворота. Машина вкатилась на вымощенный скользким булыжником дворик.

В доме было темно, тепло и сухо. Ветки, раскачиваясь снаружи на ветру, барабанили в маленькое, серое оконце.

Лещинский и Стефания стояли напротив друг друга и молчали. Странное дело: бившая их ранее нервная дрожь куда-то ушла, вместо нее навалилась свинцовая усталость, а к сердцам прильнул холод.

— Переоденься, — сказал он тихо и осторожно коснулся кончиками пальцев ее ледяной, твердой щеки, — в прихожей первая дверь справа — это ванная. Там полотенце и все такое.

Девушка ушла. Лещинский постоял у окна, глядя в темнеющий сад, потом подошел к шкафу, нашел где-то в глубине полки свечу, зажег ее и поставил на пустом столе.
«Зачем это все?» — подумал он вдруг с внезапным безразличием.

Совсем недавно, там, на раскопках, под ливнем, он был уверен, что благодаря Стефании выбрался из своего мрачного лабиринта, что отныне и навсегда эта девушка — главная и последняя причина, по которой ему еще хочется и получается жить. Теперь же он хотел только одного — бежать отсюда, пока не поздно. Сесть в машину и ехать в темноте. Долго. Бесконечно долго… В никуда…

Он уже лежал на кровати, когда она вошла в комнату, осторожно переступая тонкими ножками, обутыми в его большие не по размеру тапочки, настороженно глядя вперед своими огромными влажными глазами, словно испуганная косуля, выходящая из леса на поляну. Один неосторожный жест, один шорох — и она встрепенется, вскинется и скроется в чаще. И поминай, как звали.

Но он лежал, не шелохнувшись, и она медленно подошла к нему. Сначала осторожно села на край кровати. Потом легла рядом, прямая и неподвижная.

Едва прикоснувшись друг к другу, они заснули крепким, без сновидений сном…

Утром Лещинский первым открыл глаза и увидел рядом с собой рыжеволосого спящего ангела. Он осторожно поцеловал ангела в губы и в ямку над ключицей, где билась тонкая голубая жилка.

Ангел открыл глаза и начал свое медленное падение с белоснежных облаков куда-то вниз. А Лещинский с каждой минутой поднимался все выше и выше.

И, наконец, они встретились где-то на головокружительной высоте между небом и землей.

И тьма смешалась со светом, боль — с радостью, а жизнь — со смертью.