О Москве и москвичах
Реакция Сергея Григорьевича, казалось бы, на банальный светский вопрос, оказалась непредсказуема не только для Анны, для нас тоже была неожиданной. Так умыть златоглавую без грубых слов в ёё адрес, было сверх мастерства. Красноречие, присущее кавказским народам, оккупировавшим первопрестольную столицу, было бы неудивительно, а тут из Северной такие посылы. Услышав вопрос, а он был задан на утреннем чайном совещании с вареньем, Сергей Григорьевич – боевой офицер городской противопожарной службы, непосредственно участвовавший в составе дымзвена в тушении сложных и резонансных в прессе пожаров; ушедший на пенсию с руководящей должности городского управления МЧС, продолживший службу по гражданке, потому что на пенсии не засиделось – отложил чашку, отложил ложку; внутри бушевала волна, поднятая таким грубым, неестественным для него вопросом, на который ответ, как ему казалось, читался в его образе жизни, его манерах, его мышлении; он никак не мог унять эту волну – вот те на, весь образ жизни: коту под хвост, неподдельные изысканные манеры: все в утиль, о творческом стильном мышлении и говорить не приходится – «втоптано солдатским вонючим сапогом в уличную грязь…» Выдержав таким образом паузу и убрав из голоса явные нотки непонимания и обиды, Сергей Григорьевич проговорил, сдерживая голос и себя:
– Аня, я же не купец какой-нибудь там. Гопник, но не торгаш! Ты же знаешь, у меня душа тонкая, изысканная, организация нежная, трепетная… Как я в Москве бы выжил? Пошёл бы по миру? Пустился бы во все тяжкие? А у меня семья, жена, дети; внуки уже…
Фамилия Сергея Григорьевича – Тапурия – никак не позволяла нам даже подумать, что он, с его, казалось бы, кавказским напором и врождённым предпринимательством, не мог бы породниться с Москвой. А тут: грузин и не торгаш! – неправильный грузин, получается?! Как будто читая наши мысли, он уточнил:
– Если вы про мою национальность, то я не грузин, я мингрел, и фамилия моя не Та-, а То-пурия. Это наш с вами руководитель меня так во всех документах записывает, а Аня переносит и множит ошибку – я уже устал сопротивляться им – пусть пишут, пусть множат – бумага всё стерпит. И хочу сказать, что не каждый грузин торгаш – да вы и сами знаете…
У меня и мыслей не возникало о Москве, только Петербург. Петербург, а в то время Ленинград – мой любимый город, тесно связывающий красотой людских отношений и переживаний, витающих на площадях и улицах с восемнадцатого века, живущий под звон бубенчика и цокот копыт отъезжающих от трактира экипажей… И это не метафора. Возвращаемся мы один раз с друзьями ночью со свадьбы, часа в три. Понятно, как у Высоцкого: «автобусы не ходют, метро закрыто, в такси не садют…» и мосты все на страже солдатиками стоят, зенитками мирное небо стерегут,– с Васильевского ходу нет. Да нам и не надо: набережная Невы, лето, тепло, светло уже, у нас белого бутылка со свадьбы… Бутылка есть, а выпить не из чего. Не из горлышка же среди бела дня пить в Ленинграде?! Идём. Ищем газированный автомат. Слышим музыку. Пошли на музыку – послушать. Шопен из открытого окна первого этажа звучит: там там, та-да там та, там тара тара та, там там та… Дождались окончания Шопена, и я, как самый шустрый, полез в окно.
– Мадам, а не будете ли Вы так любезны, выделить трём гусарам для распития в Вашу честь благородного напитка стопку?! – обескуражил я своим обаянием совсем нестарую молодую особу, естественно, после многословной похвалы её красоты и виртуозного исполнения шопеновских произведений.
Мадам на мгновение замешкалась с репертуаром и выдала «Соловья» Алябьева акапелла, а вместе с ним три стопки и ещё закусь, с которой я точно также незаметно исчез, как и появился на подоконнике. Усевшись перед окном на поребрик, мы под фортепиано дожидались соединения невских берегов…
Вот так в Москве ночь можно провести? Нет…
У них и поребриков нет, стоя что ли выпивать?
Люблю я Петербург ещё с тех времён, когда он Ленинградом был, и всё сильнее…
24.09.2017. 1655 … 2030
С.Пб.
Свидетельство о публикации №217092601344