Померания. Март сорок пятого

Северо-западный ветер гнал по небу низкие серые тучи, едва не цепляющиеся за верхушки деревьев. Моросил мелкий противный дождь, скорее растаявший в воздухе мелкий снег. 48-я гвардейская танковая бригада размещалась для маскировки в лесочке между Ноугардом и Голльновым. Впрочем, лесом, эту по нашим меркам рощицу, можно было назвать с большой натяжкой. Лиственные деревья – преимущественно дубы и липы – стояли голые на достаточно большом расстоянии друг от друга и танки Т 34 свободно размещались между ними. В ожидании тепла набухали почки.
Механик-водитель танка старшина Николай Грачев сидел на ведре под импровизированным навесом, представлявшим собой кусок брезента, переброшенного через ветку дерева и ствол пушки. Часть брезента свисала к земле и спасала от промозглого сырого ветра. Неторопливыми аккуратными движениями он прочищал воздуховод. В голове обрывками проносились разные мысли:
«…Здесь, в Померании, названия городов и поселков просто созвучны русскому уху. Штаргард – это ведь Старгород, а Ноугард – Новгород, Камин – Камень, Голльнов – Голенов. И здесь немцы захватили чужое… Ноугард… Новгород… А танк Т 34 с пушкой 85 миллиметров хорош… Эх, появился бы он на вооружении годом раньше! И четвертый член экипажа, пулеметчик, сидящий справа от меня, тоже к месту оказался. Его задача – сшибать «фаустников»… Вчера у нас там был тяжелый, но успешный бой с немецкими танками… Мой сорок седьмой по счету… Говорят, что если ты сражался более пятидесяти раз с танками противника, то тебя могут представить к званию Героя Советского Союза. Как Пашку Люлина из нашей бригады, такого же, как и я механика-водителя «тридцатьчетверки»… У него больше боев, чем у меня, потому, что он меньше времени провел в госпиталях… Да, вчера мы действительно хорошо врезали 10-й танковой дивизией СС «Фрундсберг» и другим немецким частям…».
Вчера 12-й гвардейский танковый Уманский ордена Ленина, Краснознаменный, ордена Суворова корпус, в состав которого входит и наша 48-я гвардейская танковая бригада, в результате умело проведенного маневра и упорного ночного боя, к пяти часам утра 5 марта 1945 года овладел Ноугардом, этим крупным узлом сопротивления противника. Мы укрепились на окраине у железнодорожного вокзала, ожидая контратаки. И наш комвзвода старший лейтенант Железняков не сомневался в этом, ведь город имеет важное тактическое значение для противника: через него проходит железнодорожная магистраль Альтдам – Ведьгард – Кезлин, а рядом с вокзалом, почти перпендикулярно железной дороге, проложено шоссе Вангерин – Ноугард – Плате – Каммин.
Выбитые из города танки эсесовцев отошли на север к Плате. И именно с этого направления ожидалась их атака. Железняков приказал двум танкам – старшего лейтенанта Шуляева и нашего, младшего лейтенанта Ковалевского – выйти в засаду в северной части Ноугарда (где граница города проходила почти параллельно шоссе) и сорвать немецкое наступление. К заводским постройкам, где расположились наши танки, под углом к шоссе отходила грунтовая дорога, огибая небольшой холм. Как принято в Германии, все дороги были обсажены деревьями с плотно сросшимися кронами.
Танк Шуляева пошел в разведку. Только он выскочил на холм, как по нему открыли огонь двигавшиеся по грунтовой дороге немецкие танки и самоходки, чем выдали свое присутствие. Шуляев быстро скатился в ложбинку между холмом и железной дорогой. Но успел заметить, что в атаку идут шесть немецких бронированных машин. Пушка его танка не могла стрелять по немцам, так как этот сектор обстрела прикрывал холм. Он быстро перебежал к танку младшего лейтенанта Ковалевского, который находился по другую сторону железнодорожного полотна, прикрываясь им. Немецкие танки еще двигались в сторону города. За ними бежали автоматчики. По отношению к танку Ковалевского вся немецкая бронетехника находилась уже на расстоянии около 300 метров и, причем двигалась не в лоб, а бортом к нему, где бронирование было более тонким. Идеальные условия для атаки!
Шуляев приказал открыть огонь.
— Корректируй! – крикнул Ковалевский.
Шуляев вскочил на броню танка. Пушка завершила доворот в сторону цели. Он стукнул кулаком по башне, что означала: «Огонь!».
Первый выстрел прошел рядом с целью. Но вторым выстрелом экипаж поджег следующий танк. Первый успел проскочить к заводским сооружениям. Немецкая колонна остановилась. Танки и самоходки пытались отползти подальше от подбитой машины, но им мешали толстые стволы деревьев, росших на обочине. После двух следующих выстрелов загорелись еще две машины. Остальные дали задний ход и успели по дороге отползти так, чтобы на директиве стрельбы нашего танка находился холм. Танк Ковалевского, прикрываясь полотном железной дороги, двигался в сторону головного немецкого танка, который уже выехал из-за заводского корпуса и на какое-то время оказался в секторе стрельбы танковой пушки, но наводчик «тридцатьчетверки» не успел довернуть орудие. Немец скрылся за сараем и скирдой соломы. Теперь уже танк Шуляева стрелял по противнику. После шести выстрелов немецкий танк выскочил из укрытия, направляясь к дороге. Было видно, что наш снаряд угодил в его пушку. Метким выстрелом Ковалевский добил «Тигра».
Через некоторое время немцы пришли в себя, перестроились и начали контратаки оставшимися танками и подошедшими пушечными бронетранспортерами. Но безуспешно.
— Да, пришлось мне попотеть в том бою, — вспоминал Грачев. – Ратный труд механика-водителя танка, в отличие от командира и заряжающего, не слишком заметен, Но что представляет из себя танк без него? Бронированную коробку с пушкой. И я, поэтому, горжусь своим вкладом в победу!
Скоро нам наступать на Голльнов. Что-то долго задерживается у командира бригады наш лейтенант Ковалевский. Значит, нам предстоит серьезный бой… И пулеметчика нет. Как ушел за бортпайками, так еще и не вернулся… Двигаемся мы на юго-запад, а там, за рекой Одер, Берлин. Может быть, отсюда мы и начнем наступление на столицу рейха?
– Николай, давай закурим! – рядом пропел чей-то голос. Из-за кромки брезента показалась круглая физиономия механика-водителя второго взвода Дуляпина.
Сам Грачев курил мало, в основном, когда заедали комары. Поэтому в бригаде он считался человеком, у которого всегда можно разжиться куревом. Николай неторопливо вытер руки ветошью, достал из кармана пачку махорки и протянул ее Дуляпину.
Тот потряс пачку возле уха, комично удерживая двумя пальцами.
– Так здесь только на одну затяжку. Возьму все?
Махорки, разумеется, там было гораздо больше, чем на одну хорошую затяжку, но Грачев спорить не стал.
– Бери!
Он не любил этого балагура, вечно грязного, одетого в драные штаны, считая его несерьезным человеком. Но отношения все же поддерживал, ведь для сложного ремонта танка необходима помощь многих людей. А кто знает, вдруг такое случится?
Дуляпин, находясь в согнутом положении, так как встать в полный рост мешал натянутый брезент, произнес:
– Ты все трёшь, чистишь, перебираешь? Брось! Скоро в бой. Наслаждайся жизнью!
– А если твой танк замрет перед «фаустником» из-за того, что забит грязью топливный насос, что тогда будешь делать?
– Выбираться через нижний люк. Если успею. Для «фаустника» безразлично, стоит танк или движется. Как, впрочем, и для их мощных пушек в засаде.
– Но если техника неисправна, то подобьют быстрее. И ты не будешь считать себя виноватым за гибель товарищей?
– Может быть, а, может быть, и нет. Войне все равно скоро конец, а победа все спишет!
– Неужели тебе самому не противно забираться в грязный танк? – спросил Грачев, но, взглянув в чистые голубые глаза Дуляпина, в которых не промелькнуло ни тени сомнения в праведности своей жизни, он вдруг сменил тон.
– А знаешь, друг мой ситный, я ведь про тебя даже рассказ написал. И отдал его в нашу газету. Как опубликуют – на весь Первый Белорусский фронт прославишься! Родина должна знать своих героев! Прочитать?
– Валяй!
Николай снова неторопливо вытер руки ветошью, уселся поудобнее, достал из верхнего кармана комбинезона сложенный вчетверо лист бумаги. Откашлявшись для солидности, начал:

«Расскажу я вам, ребята,
Небольшой рассказик свой.
Есть у нас Дуляпин в роте,
Парень взрослый, боевой,
И наружностью солидный,
И на личность неплохой!
Но имеет наш Дуляпин
Недостаток вот какой. –

Не следит он за машиной,
За одеждой, за собой!
У него сверкает тело,
Брюки рваные вокруг,
У него не мыта рожа,
Не отпарить в бане рук!

Есть машина боевая
У тебя, мой ситный друг,
И к тому же дорогая,
Но ее не берегут.
Ведь в ее нутре хаос,
Есть в трансмиссии навоз,
Есть и ветки, и песок…».

Продолжить чтение не удалось. Дуляпин дернулся, чтобы выхватить листок, но Грачев быстрым движением засунул его в карман.
– Что, заело?
– Ишь, какой стихоплет выискался! Но в бою я свой танк по бревнышку проведу! И на «тигра» в лоб пойду, и при этом дрожать коленами не буду! Об этом все знают!
Дуляпин, в ярости скомкав окурок, удалился.
– Тьфу! И есть же такие на свете!
Разговор оставил неприятный осадок на душе Грачева. Не могут быть оправданы потери из-за обормотов, как Дуляпин. В бою за Ноугард от «фаустников», как сказал Ковалевский, мы потеряли два танка, а от «тигров» и артиллерии шесть. Но сколько из них из-за состояния техники? Этого сейчас не узнаешь.
Пришел пулеметчик Курочкин. Притащил пустой ящик, сел на него. Радом поставил сумки с ботртпайками, а к ним аккуратно приставил фляжки с водкой. Закурив, спросил:
– Командир не вернулся?
Не дожидаясь ответа, выпустив струю дыма, вдруг произнес:
– Я недавно сценку видел. Собирали колонну пленных для отправки в тыл, человек тридцать. Трети из них под шестьдесят лет, а трети – лет пятнадцать-семнадцать. Среди них мальчишка стоит, шкет худой. Офицер из разведотдела корпуса подходит к нему с переводчиком, спрашивает, много, мол, таких? А шкет орет (я недалеко стоял, слышал, что переводчик говорил): «Я ничего не скажу, я вас ненавижу! Мы воюем за фюрера, за Германию и поэтому мы вас победим!». Представляешь, как гитлеры немцев накачали!
Из танка выпрыгнул наводчик сержант Воробьев.
– Как дела, птичий экипаж?
– А ты боекомплект уложил?
– А как же!
– Теперь надо дождаться командира, получить наставления и в бой! Да, кстати, а вот и он между деревьев к нам чешет!
И буквально через минуту показался Ковалевский. Он махнул рукой, давая знак, что можно не вставать, приветствуя. Его хмурое лицо выглядело замученным и предельно озабоченным.
– Вась, – обратился лейтенант к Курочкину, – притащи еще три ящика, а один посередине поставь!
Когда все расселись, он повернулся к Грачеву:
– Как машина?
– В порядке.
– Воробьев! Что с боекомплектом?
– Получен и уложен!
– Курочкин, ты что скажешь?
– У меня все в порядке.
– Так! – лейтенант выдержал паузу, затем продолжил. – Завтра в тринадцать ноль-ноль бригада пойдет в атаку на Голльнов. Цель – взять город, а потом, повернув влево вдоль берега Одера, двигаться к Альтдаму, подрезая немцев с севера. С юга к нему выдвигается 47-я армия. Что нас впереди ждет? Окопы, дзоты на подходе, бои за каждый дом в городе, а немцы там будут с гранатами, «фаустами», танками и пушками в засаде. Впрочем, все эти прелести вы уже прочувствовали в Ноугарде. Что еще? Перед Голльновым открытое поле, прятаться негде. Мы пойдем вперед, прикрывая пехоту. Город находится на холме, за ним протекает река Инна, через которую переброшены только три моста, включая железнодорожный. Вся местность, кроме холма, заболочена и помимо реки прорезана ручьями. Грунт размок после таяния снега и длительных дождей. Наш взвод должен двигаться вдоль северной окраины Голльнова, затем, переправившись через Инну, атаковать предместье на другом берегу, чтобы облегчить форсирование реки основным силам. А дальше, если все будет нормально, – на Альтдам! Вопросы?
Воробьев нервно дернул подбородком:
– При взятии укреплений или при форсировании рек пехоте полагается идти перед танками – зачищать местность от «фаустников», строить переправы, искать проходимый брод. Иначе потери техники расти будут. Зачем же нам доля такая?
– Такой же вопрос задал комбригу и комвзвода – старший лейтенант Железняков.
– И что он ответил?
– Что 34-я мотострелковая бригада, которая пойдет с нами в бой, по уставу и должна так делать. Но тогда на штурм города потребуется от трех до десяти дней. А по данным разведки немцы сюда в течение двух суток могут перебросить с запада еще одну-две танковые дивизии. И, сражаясь с тремя дивизиями вместо одной, наши потери значительно увеличатся. Отсюда и приказ комбрига: сначала идут танки, за ними – самоходки, потом пехота, за ними перемещается артиллерия. И мы с самоходами будем пробиваться сквозь врага, гореть и прикрывать собой пехоту.
– Еще вопросы?
Все молчали, обдумывая сказанное.
– Раз вопросов нет, по местам готовиться к бою!
…Утром старшина Грачев тщательно побрился, несмотря на сырую прохладную погоду, окатился водой, надел чистое белье. Внимательно проверил двигатель, тяги, торсионы, катки, крепление звеньев гусениц. Подумав, снял с груди боевые награды, уложил их в мешочек, а его, в свою очередь, в нагрудный карман гимнастерки. Затем натянул выстиранный комбинезон, вычистил сапоги. Что ж, теперь можно идти в бой. Почему-то подумалось: позавчера мы немцев расстреливали из-за засады, сегодня, возможно, они нас. Впрочем, о том, что будет, лучше не рассуждать.
Подошел командир взвода старший лейтенант Железняков.
– Готовы?
– Так точно!
– Через пятнадцать минут начинаем выдвижение. Минут через пять можно прогревать дизели.
Экипаж забрался в танк.
Ковалевский проверял пушку, работу радиостанции, заряжающий Воробьев – курсовой пулемет. Грачев, подергал рычаги, потом ножные педали. Краем глаза он увидел, как Курочкин водит своим пулеметом в разные стороны, оценивая сектора обстрела.
Николай немного поелозил по сиденью, чтобы «обжить» его. Мешала кобура на ремне. Опять она! Годом раньше, когда его танк загорелся, он с трудом выбрался из люка, зацепившись за кромку кобурой пистолета «ТТ». Поэтому, подумав, Грачев расстегнул ремень, снял кобуру. Потом вытащил из нее пистолет и засунул его за голенище левого сапога. Подготовка к бою закончена.
Дизель, фыркнув и выпустив струю газа, перешел в мягкий рык.
– Ну, птичий экипаж, поехали! – скомандовал Ковалевский.
Танки 48-й бригады посыпались из леса, распределяясь по своим секторам атаки. Прозвучал щелчок в наушниках, означающий, что лейтенант переключил радиостанцию на прием. Вдруг раздался его голос:
– Вперед!
…Танк катился по полю к северной окраине Голльнова. Слева в дубах и липах тянулись ленты железной и шоссейной дорог. Немцы открыли заградительный огонь. Хотелось бы как можно быстрей проскочить голое поле, но размокший грунт не позволял двигаться с нормальной скоростью. Вот и сейчас правая гусеница скользила, выбрасывая землю назад, левая же пока находилась на более твердом грунте, где сцепление с землей было намного лучше. Поэтому танк вдруг рванулся вправо. На то место, где он находился, плюхнулся снаряд, и, взорвавшись, окатил машину комьями липкой грязи.
– Коля, молодец! Так и надо двигаться зигзагами, – прокричал в наушники Ковалевский.
Надо же, – думал Николай, – рывок вправо получился случайно, а оказалось, что все правильно.
«Тридцатьчетверка» приближалась к предместным укреплениям и форсировала окопы. Курочкин короткой очередью успел снять «фаустника», уже изготовившегося к выстрелу. Дойдя до первого здания, машина приостановилась. Требовалось осмотреться, сообщить командованию о своем местонахождении, получить указания.
…Первая улица, уходящая влево. Немецких танков не видно… Вторая улица… Пока то же самое. Граница города постепенно отворачивала к западу, и танк следовал за ее изгибом. Обогнув дом, сквозь смотровую щель Грачев увидел сарай, из окна которого торчала танковая пушка.
– Командир! В сарае «Тигр»!
– Вижу!
И почти сразу раздался выстрел танковой пушки «тридцатьчетверки». Снаряд ударил в стену сарая, разнес ее. Крыша склонилась на развалинах стены. Из-под нее, разворачивая башню в их сторону, выполз «Тигр». На перезарядку пушки «тридцатьчетверки» требовалось время, а его не было!
– Назад! – закричал Ковалевский.
Но секундой раньше Грачев уже переключил передачу и «тридцатьчетверка» двинулась назад. И вовремя!
«Тигр» выстрелил. Его снаряд зацепил за угол маски башни нашего танка, с визгом отрекошетировал и разорвался в стене дома.
«Ухнула» танковая пушка Т 34. Снаряд попал в стык корпуса и башни «Тигра», взорвался, и сразу вспыхнуло пламя.
– Знай наших! – в восторге крикнул Ковалевский.
Теперь надо решать, что делать дальше. Можно было повернуть на юг, влево, и двигаться вдоль улицы, начинавшейся от развалин сарая. Но кто знает, где там притаились «фаустники» или, что страшнее, спрятался очередной немецкий танк. Вероятность же того, что в непосредственной близости от горящего «тигра» может находиться другой танк противника, была мала. И поэтому младший лейтенант Ковалевский приказал продолжать движение мимо сарая вдоль северной окраины Голльнова.
В этом состояла его ошибка. За сараем, прикрывшись уцелевшими стенами и поэтому незамеченная, стояла «пантера».
С расстояния семьдесят метров – предельно малого по меркам танкового боя – ее снаряд прошил левый борт «тридцатьчетверки». Вспыхнуло пламя. Осколок снаряда, отразившись от вала поддерживающего катка, ударил в ногу механика-водителя, в то место, где лежал пистолет. Нога могла быть буквально срезана его гранями, но добротный тульский металл спас и ногу, и жизнь. Резкая боль на секунду почти парализовала Грачева. Он почувствовал, как быстро намокает портянка внутри сапога от крови, и, рванув ручку, открыл нижний люк. С трудом протиснувшись сквозь него и застонав, когда окровавленная нога ударилась о землю, старшина пополз от танка, оставляя на земле кровавый след и не замечая, куда он ползет. Неожиданно для себя скатился в воронку и там потерял сознание от боли и потери крови. Он не знал, сколько времени находился в забытьи. Очнулся тоже от боли. Приоткрыв глаза, Грачев смотрел, как девушка-санинструктор снимает с ноги разрезанный сапог, и застонал.
…Командир 34-й мотострелковой бригады подполковник Щукин, наблюдая за ходом боя, увидел вспыхнувший Т 34 и приказал направить туда медслужбу. «Танкисты собой жертвуют, прикрывая нас» – подумал он, – «Надо помочь им».
…Медсестра Петрова нашла механика-водителя по кровавому следу. Она завершала перевязку, когда услышала слабый стон и повернула голову.
– Лежи, миленький. Скоро за тобой приползут и доставят в госпиталь.
– Как звать? – услышала в ответ.
– Мила… Людмила.
– Запомню.
И снова провалился в небытие.
В госпитале только под утро Грачев открыл глаза. Санитарка, несмотря на тусклое освещение, протирала пол возле его кровати.
– Какой сегодня день? – спросил он.
– Восьмое марта.
– С праздником Вас!
– И тебя тоже. Еще и потому, что в живых остался.
– А не знаете, город мы взяли?
– Вчера вечером. Да ты лежи, сил набирайся. Чтобы поправиться, да по земле ходить, их тебе много потребуется!
Так закончилась для него война.
В госпиталях Грачев провел долгих четыре месяца. Его выписали уже после падения Берлина. Никаких наград за четыре подбитых танка противника под Ноугардом и Голльновым он так и не получил.
Спустя почти год, 21 апреля 1946 года, ему вручили медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг».
Низкий поклон и слава тебе, скромный герой Великой войны гвардии старшина Николай Иванович Грачев!