катерина

Екатерина встала рано, на дворе еще темно было. На работу через два часа, а дел по дому много. Поторапливаться надо! Она пошла на кухню, присела перед печкой, открыла дверцу, клюшкой прочистила топку, выгребла из поддувала золу, затопила печь. Языки огня сначала робко, потом все веселее забегали по лучинам, затем перебрались на сухие поленья.  В топке загудело. Отсветы пламени забегали по стенам комнаты. Хозяйка сверху поленьев засыпала уголь и взяла со стола кастрюлю. Прежде чем налить в нее воду, посмотрела на жестяную посудину с сожалением. Когда-то высокая,  она превратилась постепенно в глубокую сковороду. Дно у кастрюли прогорало быстро. Приходилось ее отдавать в ремонт лудильщику, а тот каждый раз подрезал металл. Так  и превратилась она в сковороду.
Женщина поставила кастрюлю на плиту. Села у стола и стала задумчиво смотреть на печь, подперев щеку кулаком. Мысли ее бегали с одного на другое, путались: то думалось, что девчонкам новые пальто покупать надо,  а денег нет. То о кастрюле думалось: что скоро не в чем будет и похлебку сварить, так быстро она приходит в негодность. Да ладно бы хорошей была! Наказанье одно,  а не кастрюля. Пищу в ней оставлять нельзя. Постоит немного суп в ней и чернеет. А вот, ведь, все равно жалко. Где ее новую-то раздобудешь?! Война! То, вдруг представлялось, что сейчас постучат в дверь, она откроет ее, а на пороге муж стоит. И не важно, что еще до войны бросил он ее с двумя детьми и ушел из дома: уехал в Биробиджан за лучшей жизнью. Неделю назад пришло  письмо от него. Пишет, что на фронте, что с новой семьей не сложилось, просит, хоть курева прислать. Выслали, конечно же, посылку: и не только махры, хоть у самих за душой и гроша ломаного не осталось. Потом думалось, что нечего на судьбу гневаться. В глубоком тылу живут. Снаряды рядом не рвутся. А что тяжело, так всем сейчас тяжело. Потом мысли веселее пошли: получка скоро, подруга Нюра обещала свести ее с сапожником, который задешево берется из шахтовых чуней сшить ее девчонкам обутки. А тут и картошка сварилась. По квартире распространился манящий запах съестного. В комнате проснулись дочки. Вскоре вся семья сидела за столом и завтракала. Мать давала наказ то одной, то другой: что и кому нужно сделать. Ее смена начиналась в 8-00 утра. Домой  вернется не раньше десяти вечера, это если смена спокойно пройдет. После работы еще нужно на отвалы заглянуть, насобирать среди породы угля мешок, а то печь завтра топить нечем будет.
Катерина собрала немудрящий тормозок, оделась потеплее и ушла на работу, на шахту, в забой. Тогда в забое, считай, одни женщины трудились.
В раскомандировке было шумно. Бабы разговаривали громко и все разом. Катерина присела на скамью. Новостей было много, словно не одна ночь прошла, а минимум неделя. У кого брат с фронта письмо прислал, у кого печка задымила. Кто нечаянно нашел еще заначку мирных дней. Но самой интересной новостью поделился начальник участка. На шахту в помощь мужчин прислали - военнопленных немцев.  В городе было несколько спецзон. За колючей проволокой в бараках жили и крымские татары, и немцы поволжья, и западные украинцы. То есть, все, кто мог, по мнению органов, перейти на сторону фашистов. Был и лагерь военнопленных. Смотреть, что на тех, что на других было страшно. Худые, плохо одетые, вечно голодные, они заискивающе улыбались, когда кто-нибудь из местного населения проходил мимо их зоны. Вдруг, да счастье и улыбнется: дадут что-нибудь съестное. И вот этих немощных на помощь прислали!
Женщины разом возмущенно закричали, мол, не было помощников, и эти не помощники. Тем более враги. Станут они работать для погибели своего фюрера! Как же! Держите карманы шире.
На шахте уже трудились спецпереселенцы. Так с ними одна маята. Сил у них как у детей.
- Их сначала откармливать надо, а потом в шахту спускать, - высказалась немолодая уже с уставшим лицом женщина. У Варвары погибли на фронте двое сыновей, муж пропал без вести, а на ее руках остались трое малолетних внуков, так как сноха  бросила детей и убежала с молодым офицером, который лечился в местном госпитале.
- Ты это брось, Варвара, - громко остановил ее начальник участка. – Много они наших жалели да откармливали! У тебя все мужики на войне сгинули, а ты хочешь врагов пожалеть. Дура баба! Пусть вину свою заглаживают, подобывают уголек, узнают, каков он – шахтерский труд.
На этом и разговор закончился. Рабочая смена началась. Женщины гурьбой сели в клеть, и та, надсадно скрипя, медленно поползла вниз, в чрево шахты. Горизонт за горизонтом в клети становилось все свободнее. Наконец, и Катерина попала на свое рабочее место. Она, Нюра и еще несколько женщин подкатывали к забою пустые вагоны. Упрутся ногами в шпалы и начинают руками и плечами толкать  чугунные бока вагонетки. Та сначала упирается. Никак не желает двигаться. Однако, все же сдается и нехотя начинает скрипеть по рельсам.
На этот раз их уже дожидался бригадир и еще какой-то незнакомый человек.  Около них недружной стайкой стояли несколько мужчин в оборванной немецкой форме.
- Вот вам в помощь эти молодцы, - сказал незнакомец. – Их не баловать, спрашивать с них строго.
Сказал да и ушел с бригадиром по своим делам. Остались стоять друг против друга непримиримые враги. Женщины с ненавистью смотрели на оборванных помощников. Те в свою очередь с некоторым вызовом: ничего, дескать, потерпите нас, фашистов.
Так и стали работать. Все больше женщины. Какая польза от этих изможденных доходяг?! Одно название – мужики! А толку никакого. То ли они толкают вагонетку. То ли вагонетка поддерживает тех, чтобы не упали. Поди, разберись.
Обедали обычно на месте, здесь же около вагонеток. Вот и в этот раз развязали женщины свою узелки, достали немудреные припасы (как местные говорили – тормозки): картошку в мундирах, хлеб, да бутылку с остывшим несладким чаем. Женщины присели своей компанией. Пленные сгрудились в стороне. Сидят, ничего не едят, на женщин смотрят. Да и нечего было им в рот положить. С голыми руками пришли уголек добывать. Обед прошел в полном молчании. Пленные молчали, наверное, от голода,  а женщины от неловкости, что не поделились с ними. И снова работали. Так и смена закончилась.
В следующие дни все повторилось точь в точь. Трудились в основном женщины. Пленные вроде тоже пытались помочь. Только толку – то от них. И обед по той же программе.
Однажды  Катерина, уже пообедав, отошла в сторону по своей надобности и услышала позади себя какой-то шорох.
- Крысы, что ли? – с испугом подумала женщина (никак не могла привыкнуть, что эти твари спокойно разгуливают по забоям) и обернулась. То, что увидела, повергло ее в  шок: «ее» немец ползал по земле на коленях и жадно запихивал себе в рот очистки от картошки. От той картошки, которой она только что обедала. Тяжелый комок подкатил  к горлу,  глаза застлала пелена, и потекли слезы. Она ничего не могла с собой поделать. Слезы покатились ручьем, дышать стало трудно, и она готова уже была заголосить навзрыд, как по покойнику. Чтобы не зарыдать, закрыла лицо руками и быстро пошла к рабочему месту. В голове пронеслось:
- Звери мы! Звери!
 До конца смены перед глазами Катерины стояла эта ужасная картина, и слышался легкий шорох, будто немец все еще ползал по земле и собирал остатки ее обеда.
В этот вечер домой вернулась Катерина сердитая, будто все были виновны в дневном происшествии. Молча повернула к своему дому, не простившись с подругой. Наказала дочерей за то, что не выполнили  все ее поручения. Громко гремела ведрами и кастрюлей, словно желая обидеть и их.
На следующую смену она несла с собой уже не один тормозок, а два. На обеде  решительно подала своему помощнику узелок и сказала: «Ешь!» Перевод не понадобился. Немец жадно схватил съестное и уселся на рельсы перед вагонеткой. Катерина с вызовом посмотрела на товарок. Те молчали. Но и осуждающих взглядов на себе она не почувствовала.
Потом, как всегда,  Катерина уперлась руками в бока пустой вагонетки и попыталась сдвинуть  с места. Ей на помощь поспешила Анна. Вагонетка, немного поупиралась,  а потом медленно поползла. Затем, как будто обо что-то  запнувшись, на мгновение приостановилась, и покатилась дальше по гладким рельсам.
Вокруг закричали, замахали руками: и бабы, и их помощники. И побежали к тому месту, где только что прокатился вагон .
На путях лежал, свернувшись калачиком, Катеринин немец, подложив под щеку ладони. Так и раздавила его спящего железная махина.
Катерину долго не могли успокоить. Она сидела около мертвого врага, обхватив голову руками и качаясь из стороны в сторону, громко рыдала и при этом все повторяла: «Зачем я его накормила?! Зачем я его накормила?! Пусть был голодный, но живой!»