Золото, гл. 2

Золото

     Глава вторая
     Июнь 1910 года

   
     В июне 1910 года 24-летний дерзкий столичный повеса, потомственный дворянин, отставной поручик Сергей Лисицкий после громкой дуэли, в результате которой он был разжалован и изгнан из армии, решил покинуть Россию и отправиться на Аляску, куда приглашал его родственник – служащий Российско-Американской компании. 
 
     Старинным Иркутско-Якутским трактом семь тысяч верст до порта Аян преодолевал Лисицкий, пребывая в каком-то странном состоянии, в котором не существовало времени: нет людей, нет ночи — летом в этих широтах светло в любое время суток, сверху небо, по бокам — тайга, впереди и сзади — только дорога. И все это длится, длится и длится… Так добрался он до места, откуда иркутские купцы отправлялись в Анкоридж – «столбить» Аляску. Место это именовалось поселком Мая, где на стыке рек Мая и Чуя и располагался Охотский перевоз — станция старинного Екатерининского тракта, названного, вопреки предположениям Лисицкого, не в честь императрицы, а в честь жены иркутского генерал-губернатора Муравьева-Амурского. Как оказалось, это была первая светская женщина, отправившаяся в путешествие по дальневосточному бездорожью, где, по свидетельствам местных старожилов, погибало до шести тысяч лошадей в год. В экстремальный вояж молодая генерал-губернаторша, француженка по происхождению, пустилась вместе со своей соотечественницей — подругой-виолончелисткой.

     Переночевав в гостиных комнатах хлебозапасных складов Российско-Американской компании, Лисицкий нанял карету и отправился дальше -  через Джугджурский хребет к Охотскому морю. Двести верст по дороге, работающей всего один месяц в году... Преодолев цепь горных ручьев и речушек, ямщик доставил его, наконец, к морскому порту Аян, служившему форпостом для освоения Аляски.

      Здесь ступил Лисицкий на палубу корабля «Витязь», следующего под Андреевским флагом в Америку, на Аляску.  Лисицкий обладал всеми задатками аристократа, был легок в общении, не заносчив. Словом, отставной поручик был добрый малый, отзывчивый к чужой беде, всегда готовый придти на помощь, и потому он был тепло принят в офицерской кают-компании. Но был у него один недостаток… До поры до времени ему удавалось держать себя в руках, скрывая свой порок - злоупотребление спиртным, из-за которого он был вынужден оставить военную службу, но однажды он сорвался… Явившись в кают-компанию в крепком подпитии, Лисицкий наговорил дерзостей командиру корабля и, более того, изгнанный с позором из кают-компании офицерами, он отправился на нижние палубы и стал подбивать матросов на мятеж. Капитан, узнав об этом, приказал немедленно скрутить пьяного подстрекателя, завязать глаза и высадить на пустынный берег безымянного острова.
     Лисицкий, тяжело страдая похмельем, долго приходил в себя. А когда очнулся и содрал с глаз повязку, зацепив ее о какую-то корягу, увидел на горизонте уходящий за его пределы «Витязь». Когда он освободился от пут, корабль уже скрылся за горизонтом, оставив после себя лишь легкое облачко дыма. Капитан Басов был человеком благородным и не оставил Лисицкого без средств, необходимых тому для выживания на пустынном острове. Ему был оставлен его собственный чемодан с одеждой, две пары матросских сапог, тулуп (Охотское море – не тропический океан), револьвер «Смит и Вессон» с двумя пачками патронов, большой охотничий кинжал, топор и пара фунтов разных гвоздей, моток такелажной веревки, запас сахара и чая, немного провианта, пол пуда соли  и пуд сухарей, складной нож и кое-какая кухонная утварь, две фляги с водкой, бритвенный прибор, огниво, запас спичек, табак и даже 20 гаванских сигар. Ко всему этому прилагались отличное ружьё 12 калибра с пятью десятками патронов и записка командира корабля: «Любезный Сергей Петрович! По Морскому уставу вас следовало бы осудить на смерть, к чему я имею полное право. Но ради вашей молодости и ваших замечательных талантов, а главное, подмеченного мною доброго сердца, я дарую вам жизнь… Душевно желаю, чтобы уединение и нужда исправили ваш несчастный характер. Время и размышления научат вас оценить мою снисходительность, но если судьба когда-нибудь сведёт нас снова, я вынужден буду дать ход судебному делу, ибо подстрекательство к бунту на корабле, является серьезнейшим государственным преступлением. А. М.Басов».
     Дворянин Лисицкий отродясь ничего не делал своими руками: в имении его обслуживали слуги, в полку опекал денщик. Он надеялся, что его оставили на одном из клочков суши гряды Алеутских или Курильских островов. Но вскоре убедился, что его положение гораздо хуже. Он находился на острове в клещах двух морей. Прямо перед его взором плескалось студеное Охотское море, а за проливом, шириною в полверсты, чернело дремучее море девственной тайги, до которого еще надо было каким-то образом добраться…
     Делать нечего - нужно было выживать даже в таких условиях. Искушенный в военном деле, Лисицкий в первую очередь нашел источник пресной воды – журчащий ручеек, ниспадавший каскадами с высокой скалы, пик которой высился как раз посередине острова. Благоразумно решив беречь заряды к ружью, он соорудил лук и выстрогал стрелы, вбив вместо наконечников гвозди и заточив их о камни. В прозрачной морской воде он бил рыб стрелами, и это спасало его от голода. На острове гнездилось много птиц, но Лисицкий не знал, какие из них пригодны в пищу, и не охотился на них.
     Обследуя остров, ту его часть, которая не была покрыта лесом, он обнаружил укромный уголок – небольшой грот в глубине скалистого мыса, и за неделю наносил туда отмытые морем лесины, коряги и клочья высушенных солнцем и ветрами морских водорослей. Еще за неделю он пристроил к гроту дом, вернее сказать, большой шалаш, ибо с наступлением холодов его жилище будет слабой защитой от морозов и студеных ветров с моря. И хотя он законопатил сухими водорослями все щели, нужно было делать печь, а вот об этом Лисицкий не имел ни малейшего понятия. Он силился вспомнить, как выглядели печи в родном имении, но это мало помогало, ибо внешний вид домашних печей не давал возможности понять, как они  устроены внутри. Оставив временно заботы о печи, Лисицкий из коряг смастерил мебель.
     Теперь пришло время обследовать лесистую часть острова, уходившую ввысь, в каменистые холмы. Лисицкий зарядил револьвер и ружье и отправился в лес. Вблизи он оказался не таким уж густым, как виделся издали. Это было типичное редколесье из кустарниковой ивы, кедрового стланика и ольховника. Пока Лисицкий медленно продвигался по склону холма,  редколесье сменилось зарослями лиственницы, тополя и березы. Высокие деревья здесь под воздействием сильных ветров с моря имели форму флага и искривленные стволы. Присев отдохнуть на поваленное ветром дерево, Лисицкий вздрогнул – прямо на него из лесу вышла огромная лосиха с теленком. Непуганые лесные обитатели спокойно посмотрели на человека с ружьем и ровным шагом проследовали мимо него, направляясь куда-то по своим делам. Лисицкий не счел возможным стрелять в детеныша при матери, хотя его мяса ему бы хватило надолго. Он порядком устал и решил возвращаться, хотя до вершины холма оставалось не более трехсот метров. Но идти предстояло по склону вверх и по каменистому ложу, а сил, да и желания, уже не было.
     На спуске Лисицкий потерял свою тропу и неожиданно вышел к ручью или небольшой речушке, резво перекатывающей через валуны свои вспененные воды, направляя их к морю. 
      И здесь его ожидало весьма опасное приключение…
     Огромный медведь, стоя к Лисицкому задом, ловко выхватывал из речушки огромных лососей, швыряя их себе за спину, чтобы потом, после рыбалки вдоволь полакомиться.  И вдруг – запах, сладчайший запах неведомой доселе пищи встревожил и оглушил медведя. От волнения зверь захлебнулся ветром и слюной; вытянутый нос его шевелился, трепетал, извивался, как щупальце, хватая набегающий запах; шерсть на его загривке ходила волнами, то вздыбливаясь, то опускаясь, упруго колыхалась спина. Одолев голодное желание сразу же броситься на одуряющий запах, медведь медленно развернулся всем телом.
     Громадный бурый ком в два прыжка оказался перед человеком – он впервые видел в лесу существо, обладавшее столь сладким запахом, и вздыбился косматой горой. Лисицкого обдало смрадом неопрятного зверя, красная разинутая пасть в желтой слюне и оскаленные белые клыки дрожали от горлового стонущего рева, в злых дремучих глазах на него наступал непостижимый враждебный мир, в который человеку нельзя проникнуть ни взглядом, ни мыслью, а значит, не вызвать хотя бы тончайшую нить понимания. Перед ним был лесной зверина, и сам он для этого медведя – тоже зверь, вставший на дороге к его рыбе: один из них по извечным законам леса должен сожрать другого, чтобы не стать сожранным. За медведем стояла тупая дикая сила, вооруженная зубами и когтями, идущая напролом, одним и тем же приемом, обретенным за тысячелетия, привыкшая ломать и сокрушать всякого врага. За Лисицким стоял изворотливый опыт человеческого ума, который ко всякому зверю быстро подбирал свой прием и свое оружие. И в данном случае ружье, каждый из двух стволов которого был заряжен тяжелой свинцовой пулей – было лучшим оружием против медведя. Словно чужими руками, держал Лисицкий ружье, целя в косматую медвежью грудь. Еще шаг медведя, и он нажал на оба спусковых крючка. Медведь взревел от боли, падая на все четыре лапы, и яростно замотал головой. Он снова попытался подняться на задние лапы, но его повело в сторону, и он рухнул, пытаясь ползти в лес, припадая всем телом к земле, густо орошая лишайники бурой, почти черной кровью. Лисицкий в три шага догнал зверя, на ходу перезарядив стволы, вскинул ружье и прекратил мучения зверя выстрелом в мощный загривок…
     Три дня понадобилось Лисицкому, чтобы перетаскать к своему жилищу огромную шкуру медведя и куски мяса, которые он укладывал в ледяной ручей, приваливая валунами. Еще два дня ушло на то, чтобы нарезанное тонкими лентами мясо закоптить над костром и развесить сушиться под потолком своего «чума».
     Теперь он был обеспечен не только питанием, но и теплой шкурой, которую можно было постелить на холодные камни, служившие полом его жилища.