Глава 7

На вопрос кардинала все же придется отвечать. У Атоса было свое отношение к Его Высокопреосвященству. Кардинал его раздражал, как раздражал любого представителя высшей знати. Но Атос служил сейчас простым мушкетером, он сам выбрал себе такое подчиненное положение, и теперь приходилось пожинать плоды такого самоунижения.

Он вряд ли стал бы всерьез затевать дуэль из-за неизвестной девушки: в конце-концов кто знает, что привело ее в Париж? Но Каюзак зацепил его вопросом о происхождении, а тут он смолчать не мог. Как бы не хотел он погрузиться во мрак и безвестность, а даже тень сомнения в его происхождении вызвала у него бурную реакцию, удивившую его самого. Хорошо, что сейчас он абсолютно трезв!

- Господин кардинал, женщина, за которую мне привелось вступиться, не заслуживала обращения с ней, как с женщиной легкого поведения. Видимо, господа гвардейцы несколько поспешили с выводами.

- А откуда вам это известно, господин мушкетер? - поднял брови кардинал. - Она ваша знакомая?

- Не надо было быть особенно проницательным, Ваше Высокопреосвященство, чтобы отличить женщину легкого поведения от наивной провинциалки, не знающей нравов столичных военных.

- И вы готовы были драться за честь неизвестной вам женщины, господин Атос?

- Я надеялся, что господа гвардейцы все же прислушаются к моим словам, - пожал плечами Атос.

- Каюзак, а что вы скажете? - неожиданно вступил в допрос Людовик.

- Ваше величество, я думаю, что господин Атос грешит против истины. Он готов был вызвать меня, только чтобы учить меня хорошим, по его мнению, манерам, на глазах у всех.

- А что вы скажете, господин мушкетер? - король повернулся к Атосу.

- Если дворянин оскорбляет своим поведением даму, и делает это на глазах всех собравшихся, приходится объяснять ему, что он не прав, на глазах у всех. - флегматично ответил Атос.

Каюзак понял, что Атос не хочет говорить об истинных причинах дуэли. А ему очень хотелось, чтобы это узнали король с кардиналом. Он был зол из-за вчерашнего поражения, и полученная вчера рана, хоть и не была опасна, но порезанный бок нещадно саднил, не улучшая настроения побежденного.

- Господин Атос так гордится своим правом учить всех, что невольно возникает вопрос: а имеет ли он на это право? - вкрадчиво произнес Каюзак, с удовлетворением перехватив удивленный взгляд мушкетера. К изумлению Каюзака, король и де Тревиль переглянулись с негодованием.

- Господин де Каюзак, в полку Его величества служат только дворяне! Прошу вас и ваших друзей хорошо это запомнить! - в голосе де Тревиля явственно прозвучала угроза, которую он не смог скрыть даже в присутствии короля и кардинала.

- Тревиль, успокойтесь! - отдернул его Людовик. - Вот горячая голова! Кажется, я понял, из-за чего вы дрались, господин Атос! Тише, тише, господа! Господин Атос попросил меня о праве служить под этим вымышленным именем. Его происхождение этот факт не изменит, а я и капитан - мы оба знаем, кто служит под этим прозвищем, ставшим боевым. В дальнейшем я не советую кому-либо подвергать сомнению его родословную. Господа, я надеюсь, это все! - король кивнул собравшимся, давая знак, что аудиенция окончена.

                ***

У де Тревиля явно отлегло от души. Он был просто счастлив, что Людовик отстоял от кардинала своих мушкетеров. И, тем ни менее, капитан понимал, что это просто везение: Людовик решил именно сегодня показать, что последнее слово за ним.

- Надо предупредить графа, что не всегда Его величество будет помнить о их встречах в молодости. Его сиятельство забыл, что он уже не в той роли, что раньше. Кажется, он упоминал, что поселился на улице Феру. Не думаю, что у себя дома он будет продолжать изображать мушкетера.

Атос, предупрежденный запиской Тревиля, ждал его визита не без тревоги и удивления. Неужели капитан будет продолжать свои попытки вовлечь его в дворцовую интригу, которая, что ни день, набирала обороты. Атос был намерен служить только королю, и никакие намеки и просьбы не могли его сбить с этого пути.

Но Тревиль и не подумал возвращаться к этой теме. Он с трудом отыскал квартиру Атоса, и получилось это только благодаря квартирной хозяйке мушкетера. Она заметила блестящего офицера на лестнице, и была настолько покорена его видом, что ее собственный квартирант сразу вырос в ее глазах на целую голову. Если такие знатные господа посещают господина Атоса, то и сам он не из простых дворян. И она поспешно зажгла свечу, чтобы проводить гостя до дверей квартирки. 
Атос, заслышав голоса на лестнице, встретил капитана у дверей. Тревиль остановился на пороге, несколько растеряно обозревая скромную, чтобы не сказать, убогую, обстановку гостиной. Его взгляд, брошенный на хозяина, сказал Атосу больше, чем самая пылкая тирада: «И это ваш дом? После того, что я видел у вас в ваших апартаментах в Париже?»

На стене тускло светилось золото эфеса, и - все! Больше ничто не напоминало о былом великолепии. Только усевшись в предложенное кресло, капитан разглядел старинный портрет в золоченой раме, и на каминной доске - прелестную бронзовую шкатулку.

Атос, не говоря ни слова, налил бокал вина и протянул де Тревилю. Тот рассмотрел его на свет канделябра и, отпив глоток, поставил на стол.

- Да, граф, никогда не мог бы и вообразить, что вы будете принимать меня в таком месте.

- Мой капитан, - мрачно улыбнулся молодой человек, - всякому образу - своя обитель. Мушкетер Атос вполне довольствуется этой квартирой.

- А как на это бы посмотрел граф де Ла Фер? - подхватил Тревиль.
 
Атос поморщился.

- Граф де Ла Фер довольствуется еще более скромным жильем: могилой. Она всех уравнивает.

- Мне не нравится ваше настроение, молодой человек!

Атос едва сдержал улыбку: Тревиль был старше его едва тремя годами, но чин капитана давал ему повод относиться к своим подчиненным, как к своим детям.

- Мое настроение как-то влияет на то, как я несу службу?

- Боже упаси! Но я помню вас совсем другим, Атос!

- Капитан, вы хотите углубиться в воспоминания? Граф умер, похоронен, и я не намерен о нем вспоминать.

- Мне очень жаль, Атос, но я не смогу забыть его. Мы с вами достаточно часто встречались в былые времена, и эти встречи оставили у меня немало прекрасных воспоминаний о,.. - капитан замолчал, увидев, как по лицу его собеседника прошла судорога боли. - Простите! - прошептал он, смущенный тем, что вызвал у мушкетера такую реакцию.

- Тревиль, - то, что капитан вызывал его на воспоминания о прошлом, заставило Атоса перейти границу уставных отношений, - Тревиль, сделайте мне милость, скажите, наконец, что вас заставило прийти ко мне?

- Заставило? Нет, друг мой, это не вынужденный визит. Я хотел найти связь между вами и тем... что был.

- Ну, ...и... вы нашли?

- Да, мой милый, нашел.

- В чем?

- В этой шпаге. Я ее помню на вашем отце, когда он последний раз был при дворе.

- Я сохранил ее, как память.

- Или как напоминание, Атос? Значит, вы не хотите все забыть?

- Тревиль, вы же ничего не знаете обо мне!

- Атос, кое-что о вас теперешнем я знаю, и это меня не радует.

- Я чем-то оскорбил честь мундира, мой капитан? - мушкетер вскинул голову.

- Боже упаси! Вы никогда не теряете головы. Но, я бы не хотел, чтобы еще раз повторилась вчерашняя встреча с кардиналом. Его величество не всегда может вспомнить о прошлом своего мушкетера.

- Господин капитан, я благодарен вам за оказанную честь, и искреннюю заботу о простом солдате. - Атос покрутил в руках яблоко, которое он бессознательно сжимал пальцами, не замечая, что по рукам потек сок. - Но, ради бога, не возвращайте мушкетера Атоса к его прошлому.

- А я как будто бы нашел средство, которое не даст вам убежать от него, Атос! И хотите вы этого или нет, но вам придется ответить на мое приглашение. Я жду вас завтра к обеду, господин Атос, и отказать своему капитану вы не посмеете. -
Тревиль встал, едва сдерживая довольную улыбку. - Завтра к семи. Я представлю вас моим гостям. Уверен, они будут очарованы.

Атос проводил гостя и посветил ему на лестнице. Потом он вернулся в гостиную и несколько минут простоял, положив руку на эфес прикованной к стене шпаге.

- Гримо, вина! - хлестко ударило приказание, и слуга рванулся за бутылками: предстояла еще одна бессонная ночь.

                ***

Под бессонницу хорошо думается, если только тебя не посещают дурные мысли. У Атоса безмятежных ночей, заполненных светлыми воспоминаниями, не бывало. А даже если они его и посещали, то были окрашены поздним раскаянием. Ничего, кроме боли, после них не оставалось. Боли и мучительного сожаления, что не ценил по настоящему того, чем обладал, что не слышал никого, кроме себя, и не сумел быть достойным славы и чести предков. Визит де Тревиля разбудил в нем память о парижских годах и веселой компании «золотой молодежи», которая не устраивала дебошей, но умудрялась славно повеселиться.

Вся их компания крутилась при дворе. Шевалье, а позднее виконт де Ла Фер, был там своим человеком, поскольку его мать была статс-дамой Марии Медичи. Сыновья богатых родителей, привыкшие к роскоши и толпе слуг, они свысока поглядывали на толпы нищих соискателей королевского благоволения. Де Тревиль был принят ко двору, и попал в свиту дофина только благодаря дружбе его отца с королем Генрихом 4. Но юный господин Труавиль был умен, храбр, любезен, остер на язык, как и положено гасконцу, и умел нравиться женщинам. Молодые повесы набирались опыта ухаживания за дамами, и Тревиль оказался незаменим. Он был галантен, изящен, остроумен, дамы таяли, как воск, от его комплиментов.

Виконт де Ла Фер больше наблюдал за всей этой игрой в обольщение. У него уже была любовница, но о своих победах он не распространялся: родители знали об этом и, по молчаливому уговору, все делали вид, что ничего не происходит. Все было в рамках правил знатной семьи. Виконту уже присматривали невесту, он тоже об этом знал, но и это тоже не противоречило правилам.

Шевалье де Тревиль был старше его, он проще принимал правила придворной игры, но оставался при этом порядочным человеком: редкостная черта в том водовороте лжи, похоти, амбиций и жадности, который из себя представляет любой двор, а особенно двор королевы-матери. Но в этой клоаке создавались партии, раздавались чины, делались карьеры и ковались состояния.

Виконт смотрел на это все как бы со стороны: он не понимал желания матери во что бы то ни стало оставаться при дворе, вопреки настойчивым просьбам мужа все бросить. Но Изабо де Ла Фер думала прежде всего о будущем сына, видя его военачальником, блистательным вельможей, через две ступени шагающим по карьерной лестнице, и ее положение при дворе представлялось ей залогом этой карьеры. Граф на эти мечтания жены смотрел не без иронии, отдавая себе отчет, что у сына не тот характер, с которым можно оставаться при дворе.
 
"Пусть лучше будет властелином у себя в своей провинции, чем угождает королевскому любимцу!" - в сердцах думал граф, строча очередное письмо жене с настоятельной просьбой вернуть сына в Ла Фер.

                ***

- Ла Фер, а ведь мы так и не видели, как вы обустроились в Париже! - Лонгвиль, как всегда, был достаточно бесцеремонен. - Вы редко бываете в столице, так предоставьте нам хоть теперь возможность лицезреть чудеса вкуса, которые проявила ваша матушка, обставляя ваш дом.

Виконт поморщился про себя: приглашать всю компанию без ведома матери ему не хотелось, но Лонгвиль поставил его в безвыходную ситуацию.

Они сидели в «Сосновой шишке» впятером: герцог де Лонгвиль, де Виллеруа, Роан и Тревиль, которого они встретили уже в самом кабачке и пригласили к себе за стол.

- Может быть, вам нужно предупредить, что к вам придут гости? Ваша матушка может не одобрить подобных визитов, виконт! - подзадоривал герцог самолюбивого юношу.

- Дом моих родителей не поставлен на такую широкую ногу, как замок в Ла Фере, герцог, но не сомневайтесь: мои гости не будут испытывать недостатка ни в вине, ни в яствах.

- Но на вас действительно не будут сердится, мой мальчик? - продолжал Лонгвиль, который испытывал к виконту де Ла Фер тщательно скрываемую неприязнь.

Виконт вспыхнул; этот покровительственный тон, это желание герцога показать приятелям, что виконт еще ребенок, вывели его из терпения.

- Идемте, господа. Здесь вы все равно не найдете вин, подобных тем, что в погребах нашего дома.

- Ого! Вы и вправду намерены нас пригласить? - Вильруа, свой человек при дворе, выросший вместе с дофином, кое-что знал о возможностях и талантах статс-дамы. Знал он о том, что ей не понравится, что виконт приводил в гости всю их компанию.

Тревиль был смущен. Он видел, что Ла Фер был бы рад, если бы мог отказаться от своего приглашения, но отступать ему было некуда.

- Господа, я вынужден буду покинуть вас. Дела! - гасконец встал было из-за стола, но Лонгвиль ухватил его за полу плаща.

- Куда это вы удираете, друг мой? - сладкий голос мог обмануть разве что какого-нибудь простофилю, не знакомого с вздорным нравом герцога де Лонгвиля. - Вы боитесь смутить господина виконта слишком многочисленной компанией? Он у нас человек светский, ему не привыкать к приемам. Не так ли, Оливье? - вдруг обратился он по-имени в юноше.

- Господа, я уже имел честь пригласить вас всех, и к чему, господин герцог де Лонгвиль, - он отвесил насмешнику почти шутовской поклон, - сомневаться в искренности моего приглашения? Прошу вас, господа, следовать за мной, - виконт вынул кошелек, царственным жестом кинул на стол несколько монет, расплатившись за всю компанию, и первым вышел из кабачка. Остальные, переглянувшись, последовали за ним. Почему-то неловкость испытывали все, кроме Лонгвиля.

Графский особняк располагался как раз напротив Лувра. Построенный еще во времена Кончини, он сохранил на себе влияние итальянской архитектуры. Внутри все дышало уютом, порядком. Вышколенные слуги, бесшумно передвигающиеся по дому, чистота, поддержание которой в шумном и грязном Париже стоили, наверное, немалых усилий и немалых денег, поразили молодых людей. Богатые драпировки, прикрывающие стены, роскошные портьеры, тяжелая, резная мебель, дорогие картины в золоченых рамах: все говорило о достатке. Тревиль вспомнил, как однажды в его присутствии обсуждали родословную графов де Ла Фер. Видимо, немалая часть богатств пришла в семью еще во времена Крестовых походов, и только Тома де Мерль знал, что было в обозах, следовавших за ним из Святого града. С тех пор графский род не только не распустил по ветру эти сокровища, но и удачными браками, битвами и дружбой с королями их приумножил.

Наследник Ла Феров провел приятелей в свои личные апартаменты, по пути бросив несколько приказаний слугам. Не успели гости расположиться в гостиной виконта, как внесли и расставили на столе приборы, вина в бесценных графинах венецианского стекла и заморские фрукты. Лонгвиль слегка побледнел: его самолюбие было уязвлено. Богатством в этом доме не кичились: оно было частью быта этой семьи, удобной повседневностью. Род Лонгвилей был не беднее, наверное куда богаче графского. Но в своих родовых замках герцог не видел ни разу таких диковинных цветов и таких плодов, как в этой гостиной. Несколько портретов, принадлежавших кисти Клуэ, несколько итальянских пейзажей, два-три рисунка пером, изображавшие старинный замок в разных ракурсах, выгодно смотрелись на темной стене. Рядом висела старинная гитара.

- Вы разрешите? - Виллеруа снял инструмент со стены, покрутил в руках. - Никогда не мог преуспеть в музыкальных науках, господа. Это вам не шпагой размахивать. Вы играете, виконт?

- Совсем чуть-чуть. Я тоже предпочитаю боевые науки, - улыбнулся хозяин.
Виллеруа протянул ему гитару и Оливье пристроил ее на коленях. - Что вам сыграть, господа?

- Что-нибудь из тех прелестных испанских мелодий, которые так любит наша будущая королева. - предложил Тревиль, невольно улыбаясь юному виконту.
 
Тонкие пальцы с неожиданной силой взяли несколько аккордов, и пронзительная мелодия, в которой так ощутимы мавританские мотивы, прозвучала неожиданным диссонансом ко всему, что находилась в этом доме. Виконт прижал ладонью струны, но затухающие звуки еще витали под потолком, путались в занавесях над окном.

Потом тихий перебор струн родил печальный рассказ. Приятели не заметили, как в музыку вплелся теплый голос. Виконт пел балладу о Сиде. Его испанский был безукоризнен, а от природы поставленный баритон был неожидан в таком юном возрасте. Но голос завораживал, вел за собой в глубь веков, к знойным холмам и скалам Испании.

- Я слышал эту легенду, виконт, - задумчивость Тревиля вызвала улыбку у собравшихся. - Вы напомнили мне о моей родной Гаскони: это уже почти Испания. У вас чудесный голос, мой друг, и гитара в ваших руках звучит так, что сердце сжимается.

- Виконт, не скромничайте, вам знакомы не только музыкальные инструменты, но и кисть художника! - Роан, до той поры помалкивавший, указал на рисунки пером, под которыми не было подписи. - Это ведь ваше?

Ла Фер пожал плечами. - Кого из нас не учили всяким премудростям, господа! Главное, что нам необходимо, это уметь постоять за нашего короля, за честь своего рода, и обнажить меч за честь прекрасной дамы.

- Не скромничайте, виконт, лучше признайтесь, вы и стихи пишете? - Лонгвиль кивнул на листы бумаги, испещренные неравной длины строками со множеством помарок.

- Это Эсхил. Я переводил... - Ла Фера настолько вывела из себя нескромность Лонгвиля, что он встал и отобрал у него черновики.

- И вы читали здесь все книги? - герцог кивнул на полки, заставленные томами в кожаных переплетах.

- Если вас это так интересует, Генрих, читал, и не раз!

- Вы настолько учены, виконт, что рядом с вами я себя начинаю ощущать неотесанным мужланом!

- Чтобы учиться, достаточно желания, герцог, и немного свободного времени. Мне чтение доставляет удовольствие.

- А женщины? Виконт, как же женщины?

- Это от нас не уйдет, господа! - рассмеялся молодой человек. - Хвала богу, для этого у нас есть все: молодость, богатство, некоторая доля самоуверенности, и знатность.

Разговор начинал принимать нежелательную для виконта направленность. К счастью, на улице зазвучали голоса и в доме забегали слуги. Оливье бросился к окну, но тут же овладел собой.

- Господа, это приехала моя матушка. Я буду иметь честь представить вас графине де Ла Фер.

Изабо, которой уже успели доложить, что у сына гости, послала вперед слугу, чтобы предупредить виконта о своем приезде. Сын встретил ее на пороге, церемонно поцеловав ее руку, помог сесть в кресло.

- Ваше сиятельство, позвольте представить вам...

Графиня несколько рассеяно отвечала на приветствия молодых людей, из под опущенных век рассматривая каждого. Она всех их отлично знала, но выдерживала правила хорошего тона при представлении младших старшей даме и хозяйке дома.

- Госпожа графиня, разрешите нам откланяться. - Лонгвиль побледнел от досады, что разговор был прерван на самом интересном месте, но этикет требовал оставить гостеприимное жилище. - Вам, наверное, необходимо отдохнуть, и мы не станем вам мешать. Ваше здоровье драгоценно для вашей семьи и Ее величества королевы-матери.

- Я сожалею, герцог де Лонгвиль, что не могу сейчас достойно принять Вашу Светлость, но, надеюсь, этот визит не последний. Благодарю вас, господа, что вы оказали нам честь посетить наш дом ,- графиня протянула каждому из молодых людей руку для поцелуя, приветливо кивнув, нашла для каждого приветливое слово и гости, наконец, покинули гостиную. Виконт пошел проводить их, мысленно кляня себя на чем свет стоит.

- Ну, что вы мне скажете после всего этого, сын мой? - Изабо откинулась на высокую спинку кресла. - Не скажу, что я была рада видеть у себя этих людей. Может быть, один только Тревиль в этой компании и достоин внимания. Мне не нравится, что вы дружите с этими господами, Оливье.

- Это не друзья, матушка, это просто приятели.

- Виконт, как случилось, что вы позвали их в дом?

- Я не смог... - он споткнулся на слове, - не сумел поступить иначе, графиня.

- Впредь, сын мой, постарайтесь делать так, чтобы вежливость и хорошие манеры не делали вас их рабом. Учитесь владеть ситуацией. Впрочем, я получила письмо от вашего отца. Он призывает вас в Ла Фер. Не думаю, что вам стоит откладывать свой отъезд. Граф не любит, когда тянут с исполнением его приказов. Завтра с утра я надеюсь увидеть, как вы придете прощаться со мной, - увидев в его взгляде невысказанную печаль, она улыбнулась. - Оставьте записку, я найду способ ее передать. И не расстраивайтесь: ваша жизнь только начинается. Вы утешитесь в другом месте.