Июль

  Ее нет. Она уехала. А я остался. Здесь, в своем привычном аду, в четырех стенах провонявшей средством от моли и множеством профуканных жизней съемной квартиры.
  Круглые сутки идет дождь: он катится серой волной со стороны залива и обрушивает на стекла свои слезы. А я пью. Уже несколько дней. От одиночества, от глупости и жестокости окружающего мира и еще черт знает чего. Пью и гажу. Сижу на унитазе и листаю страницы порножурнала. Руки трясутся. Даже мастурбация не помогает. Мне действительно плохо.
  Я бросаю замусоленный журнал в угол. Покидаю сортир, иду на кухню. Из холодильника достаю банку пива. Открываю ее и выпиваю в несколько глотков, не ощущая вкуса. К горлу подкатывает рвотный комок.
  Скоро начнутся галлюцинации. У мужчин довольно часто бывает, что черная меланхолия сменяется белой горячкой. Такова игра оттенков бытия. Мы – слабый пол.
  За окном люди прячут под зонтами свои бесформенные тела. Через лесопосадку в сторону промзоны тянется линия электропередачи. А у меня закончилась выпивка.
  Я роюсь в карманах, нахожу какую-то мелочь, оставшуюся с последней зарплаты. Зарплаты, которую я получал на вонючей работе в вонючей конторе с вонючим менеджером, лицо и шея которого были покрыты крупными чирьями. Эти деньги не грех и пропить.
  Я не одеваюсь, а прямо в домашней футболке, шортах и тапочках иду на улицу. Один черт все промокнет. Мне плевать. Люди смотрят на меня как на сумасшедшего. И к черту вас, думаю я.

  Я вспоминаю, как мы прощались. Она сказала, что я слишком самовлюбленный и самоуверенный тип. Единственное, что я умею, – строить воздушные замки. Наверное, Она права. И все же Она дала мне себя поцеловать.
  Нет, я просто подыхаю без Нее. Как человек, которому вырезали поджелудочную железу. Переломали все кости и бросили на съедение собакам.
  Я покупаю две бутылки дешевого вина. Продавщица смотрит на мое небритое лицо и трясущиеся руки. Кажется, мы с ней учились в параллельных классах. По барабану!
  Вернувшись домой, сразу открываю первую бутылку. Делаю глоток с горла. Вино смердит дохлятиной. Мне все равно. На кухне нахожу немытый стакан, споласкиваю его в раковине, и наливаю вино в него.
  Включаю телевизор. Пью и смотрю в серые лица экрана. Это не мы делаем их, это они делают нас. Уже сделали. Поимели во всех позах и положениях.
  Телевизор быстро надоедает, и я выключаю его. Первая бутылка заканчивается. Я открываю вторую и продолжаю пить. По стенам плывут мутные пятна. Скоро они начнут улыбаться. И это уже точно будут галлюцинации.
  Короче, перед вами законченный параноик. Человек, который ненавидит весь мир, потому что боится его. Боится намечать цели и двигаться к ним, боится создавать семью, боится заводить детей среди этой грязи и разврата. Боится остаться один. В особенности, боится остаться без Нее.

  Внезапно начинает пиликать домофон. Я никого не жду и не хочу идти к нему. Но звонят долго и настойчиво.
  В итоге я нехотя встаю с табуретки, икая. Иду в прихожую. В трубке знакомый голос:
  - Открывай, затворник. Я знаю, что ты дома.
  Это Владимир, аспирант с философского. Раньше мы были приятелями. Думаю, мы и сейчас приятели. Я пускаю его в парадную.
  Через несколько минут он уже стоит в дверях моей квартиры.
  - Бог мой, на кого ты стал похож! - восклицает Владимир, протягивая мне руку. Я жму ее.
  Владимир через коридор смотрит в кухню и видит пустые бутылки.
  - Бормотухой балуешься? Нехорошо!
  Я же просто уставился на него. Мне хочется знать, зачем он пришел и чего хочет.
  - Давно пьешь? – спрашивает Владимир и тут же сам себе отвечает, - Ладно, вижу, что давно. Облик человеческий совсем потерял. Собирайся!
  Я не спрашиваю куда. Продолжаю вопросительно смотреть на него.
  - Говорю же тебе, собирайся! Тебя нужно срочно эвакуировать из этого чистилища. – И он подталкивает меня в комнату.
  Я беру со стула джинсы и свитер, в голове все те же вопросы, но я отмахиваюсь от них и в тупом алкогольном трансе переодеваюсь. Кто знает, что за этим последует?
  - Хреново мне, Вован, может, не надо?..
  - Надо, Федя, надо! – произносит он известный афоризм из не менее известной комедии Гайдая и, открыв входную дверь, выводит меня из квартиры.

  Мы выходим из парадной и идем в сторону автобусной остановки. Почти всю дорогу молчим. Дождь нудно молотит по куполу моего зонта, который Владимир прихватил с вешалки перед выходом.
  У остановки лужи и грязь, люди жмутся под навес, но все не помещаются. Те, кому не хватило места под крышей, грустно смотрят вдаль и чуть слышно ругаются.
  Автобус долго не желает приезжать. Владимир что-то говорит, задает мне какие-то вопросы, я слушаю его вполуха и отвечаю главным образом невпопад. Мне реально плохо и я хочу прочь отсюда, хочу забиться в самый дальний угол своей квартиры и там в ужасе испустить дух.
  В голове крутится строчка из стихотворения Алексея Крученых: «Уехала! Как молоток влетело в голову отточенное слово…». Капли выбивают сбивчивый ритм.
  Наконец из-за завесы дождя выплывает автобус, окатывая нас грязью. Люди матерятся. Они не читают Крученых.
  Мы едем через полгорода в зловонной давке; наши невольные попутчики возвращаются с работы, мокрые, усталые и злые. Я чувствую, что еще чуть-чуть и меня вывернет на головы остальных пассажиров. Скорей бы мы уж приехали…

  Выходим в центре города, Владимир ведет меня в бар. Это довольно-таки приличное заведение с приятной атмосферой. Я занимаю место в углу у вешалки, где-то рядом невидимые мне колонки изливают тихие волны ненавязчивой музыки.
  Внезапно становится лучше. Наверное, смена обстановки действительно пошла мне на пользу. Владимир приносит немного водки и емкость с апельсиновым соком.
  Я сразу выпиваю водку. Крепкий алкоголь приободряет меня. Может, действительно не все так и плохо?
  Потом мы разговариваем, я тяну сок.
  - Вот ты сходишь с ума без Нее, - говорит Владимир, - но это все только потому, что тебе, как и любому другому человеку на этой планете, нужен кто-то или что-то, чем бы ты мог обладать и боялся потерять, правильно? Он делает небольшую паузу, словно ожидая от меня ответа, но так его и не дождавшись, продолжает – ведь, по сути, ты любишь не конкретного человека, а свою любовь к нему. Да, Она красива, умна, Она – хорошая и порядочная женщина. И только. Таких, согласись, много, но ты выбираешь почему-то именно ее. Хотя можешь выбрать и другую, это не важно, в данном случае ты любишь, как я уже сказал, только свою любовь к ней, сечешь? И так происходит с каждым. Мир слишком протух, чтобы в нем могла существовать настоящая любовь. Если честно…
  Я его прерываю. Все это я знаю и сам. Проблема в том, что смириться с одиночеством невозможно. Оно губительно, оно – плесень, которая съела колумбийский поселок Макондо в знаменитом романе Маркеса. Одиночество заставляет нас искать, находить… а потом страдать.
  Конкретный человек с его проблемами, комплексами и заморочками нам, действительно, не нужен… по существу, нас интересует лишь присутствие кого-то рядом – и это уже наши проблемы, комплексы и заморочки. Но хоть я и понимаю это, все равно без Нее я схожу с ума. Она – моя идея-фикс. И ничего тут не попишешь.
  Мы допиваем водку, остается только сок. Владимир что-то постоянно говорит. Он выдвигает странный тезис о том, что свобода выбора – единственное, что может спасти нас от одиночества. Такова его теория. Я не вдаюсь в подробности, прекрасно понимая, что, в чем бы она не заключалась, она загодя лишена всякой надежды, впрочем, как и любая другая теория этого прогнившего насквозь мира; она – лишь миф и иллюзия.
  Я смотрю вокруг. Люди болтают и пьют, компания студентов шумно отмечает какое-то событие. В углу сидит спившийся человек с почерневшим лицом, дрожащими руками он подносит рюмку ко рту. Еще один одинокий пьяница. Еще один просто Одинокий Человек.

  Вскоре не остается и сока, Владимир зовет меня на улицу. Продолжая беседу, мы покидаем бар. Дождь, слава богу, закончился, но над ржавыми крышами по-прежнему висят тучи, местами похожие на разодранную стекловату. Близится ночь.
  Владимир предлагает пойти погулять по крышам, он знает отличное место неподалеку, откуда открывается прекрасный вид на город. Что ж, может, это и не совсем плохая идея. В моем-то состоянии…
  Мы берем две бутылки дешевого вина в ближайшем магазине и, пройдя пару кварталов, сворачиваем во двор-колодец. Заходим в парадную, как и все в этом городе пропахшую блевотиной и экскрементами, поднимаемся наверх по лестнице, потому что лифт не работает. Ни одной лампочки не горит. Люди живут в темноте. Во всех планах.
  Мы залазим на чердак через люк со сбитым замком, а затем и на крышу. Небо придвигается, оно похоже на сапог эсэсовца, готовый втоптать в грязь, раздавить белорусского мальчишку.
  Открываем вино и пьем. Город внизу похож на вытащенного из воды котенка. Такой же мокрый и продрогший.

  - Знаешь, еще один признак приближения гибели мира – это тотальная отчужденность людей. Каждый сам за себя. Обществом правит энтропия, общество распадается на мелкие части, и вскоре канет в небытие… – Владимир говорит отрывистыми фразами, время от времени глотая из бутылки и морщась. – Всем насрать друг на друга. Всем и каждому. Им даже насрать на себя… Мы не сдвигаемся с места, мы тупо ждем цунами и уже видим первый вал: еще довольно спокойный, но, тем не менее, настырно накатывающий на берег, и каждую секунду готовый превратиться в волну, которая подомнет под себя все… Любви нет. Да и не может быть в мире наживы. Так что не парься, приятель…
  Возможно, он и прав. Но мое сердце не хочет соглашаться…

  За разговорами проходит ночь. Под утро начинает накрапывать мелкий дождичек.
  Я смотрю, как за домами в фарватере реки скользит тяжелый сухогруз. С глазами иллюминаторов, полными тоски и одиночества. Прав Владимир, и прав я: мы все сдохнем от этой болезни. От маркесовского одиночества.
  Спускаемся с гостеприимной крыши. Первые трамваи громыхают сквозь влажную пыль по грязным ржавым рельсам. Они идут кругами, и можно прямо сейчас сесть в один из них и ездить хоть целый день. Думаю, мне это подходит.
  Я прощаюсь с Владимиром, говорю ему, что он мне здорово помог. Владимир отвечает, мол, все это ерунда, приятель, что-то в таком духе. И устремляется к метро – у него сегодня какие-то дела на кафедре. Я не раскрываю зонта, просто иду сквозь эту сырость навстречу трамвайной остановке.
  На остановке кроме меня несколько человек, все с заспанными лицами. Они ежатся и щелкают своими зонтами. А мне плевать.
  Минут через десять приходит трамвай, я сажусь в него. Покупаю билет и, заняв место у окна, смотрю на серый город, плывущий мимо. По стеклу ползут крупные капли.
  В этом году очень дождливый июль.


Рецензии