Шум безвременья 2

2

«Профессорской дочкой» кликали Машу иные сослуживцы, вкладывая в это указание самую обширную и неопределённую зависть. Между тем покойный профессор Михайлов вовсе не оставил после себя ни роскошных гарнитуров, ни сказочных сбережений, ни заморских гардеробов. По всем стенам – стеллажи, полки и книги, книги, книги. Физика, металлургия, биохимия, история, филология. Энциклопедии, словари, справочники. Художественные альбомы и серии академических изданий. В промежутках – пачки фотографий и толстые кипы исписанных листов. Безнадёжно погребённый под книгами рояль.
С осторожностью ходили среди всех этих сооружений Маша и её мама. И Лёня, когда трезвый, то тоже с осторожностью. Неуклюже Лёне иногда валилась из-под потолка какая-нибудь книга, и почти всякий раз она оказывалась самой непредвиденно-важной, если сильно везло – или если он был в Гармонии со своим вдохновением? – сразу открывалась ещё и неожиданно-нужная страница. В редкую пору, свободную от алкоголя и стихов, Лёне доводилось писать научные статьи. Так что случился он не только писателем, но и читателем.
Профессиональные династии в семье Михайловых никогда не складывались. Все шли кто в лес, кто по дрова, не переставая интересоваться занятиями друг друга. Тут была территория дружбы физиков и лириков. Оттого и библиотека стала такой разношёрстной.
Между книжными стопками там и сям рассажены были маленькие плюшевые мишки – все разноцветные. Лапы медведей разного цвета, лапы медведей держат планету!..
С верхотур периодически спрыгивали коты, тоже, возможно, по-своему плюшевые – и безусловно живые.
…Гости совлекли с себя различные намокшие скафандры – и немедленно застыли, как приклеенные, у ближайшего к прихожей стеллажа.
- А можно Брехта взять почитать? – заворожено спросил Петя.
- Машут? Брехта можно Пете?
- Ну да, конечно!
Вместе с Брехтом прошли в большую комнату.
В глубине за столом сидел молодой человек в пиджаке, абсолютно безукоризненно выбритый, и неторопливо прихлёбывал дымящийся чай. Он чинно и как-то немного печально кивнул вошедшим.
- Ну, седайте! – махнул рукой Лёня. – А-а, блин… Сейчас я ещё табуреток с кухни наберу. На диване у нас мама тоже сидит иногда.
Он суетливо понёсся по узкому проходу, на ходу обняв и едва не сбив с ног Машу, которая несла скворчащую ещё сковородку с соевым мясом… Предполагалось, что все гости – вегетарианцы.
- Ага! Тарелки… - Лёня забегал с возрастающей скоростью. Тарелки предстояло вымыть со тщанием: кухня на причудливой карте этого дома отмечена была присутствием ещё одной популяции – тараканов. Разумеется, никто их здесь не убивал.
Всё вымыто, принесено, разложено. Тихая лёгкая тихая пауза.
- Спасибо, Маша! – с чувством сказал Скороходов. – Отлично сварено… А ты чего, карри не используешь?
- А это что?
- Ну, это офигенная приправа такая. Она как раз сюда в самый раз пошла бы.
- Карий? – пьяновато спросил Лёня. – Это где-то в крайнем углу таблицы Менделеева?
- Карий – это где-то в середине цветовой гаммы! – урезонил его Скороходов, смеривая насмешливым взглядом. – А карри, Лёня, это – карри!
- Буду знать! – с любопытством обескуражилась Маша.
Все доели. Лёня рискованно-неловко рвёт тарелки из Машиных рук, стыдясь недостаточности собственного феминизма.
Приходит вроде как черёд чая. С чашками лёгкая проблема. Не то чтобы их мало, но содержащий их буфет надёжно забаррикодирован книгами.
- Да мне не надо! – машет рукой Скороходов.
- Мне и подавно, - ухмыляется, кивая, Лёня.
Для Пети с Дашей чашки нашлись в пределах обозримости. Старшие наставники совершают паломничество в прихожую и возвращаются со внушительными бутылями. Маша разливает чай – Ване, Даше, себе. Маме, которая тоже вышла. На сей раз Лёня уже не дёргается помогать: отныне это не его епархия. Впрочем, в продвинутых обществах такого рода раскол не мешает диалогу.
- Ну, я, пожалуй, начну! – сказал Скороходов с сакральным волнением и небезуспешно откупорил бутыль. – А мясо соевое было мировое! – кивнул он Маше.
- Спасибо Дине! – развела руками Маша. – Подарила нам целый мешок этого добра. Выцепила где-то по дешёвке.
- А где сама-то Дина? – застремился Скороходов.
- Исихастка она у нас…
- Чего-чего?!
- Молчунья. Явится и исчезнет. По орбите кометы летает – по длинной, понимаешь?.. По длинному эллипсу. Земля крутится слишком-слишком быстро…
- То-то я её никак отловить не могу, - сокрушённо вздохнул Скороходов и продолжительно схлебнул из бутыли.
- Не ты один такой, - добровато ухмыльнулась Маша.
- Ве-е-ертится быстрей Земля! – запел быстро хмелеющий Лёня, подтвердительно размахивая головой. – Трутся спиной медведи о земную ось! – Он нежно цапнул Машу. И сразу стало видно: оба они и впрямь медведистые, и похожи. Даже сдержанный Ваня в глубине стола слегка подкивнул.
- И всё же, в отличие от кометы, Дина далеко не льдина! – пояснила Маша Лёне что-то будто своё, мелкосемейное.
- Как у неё хоть дела-то? – грустно спросил Скороходов.
- Вся в трудностях, аки пчела, - развёл руками Лёня. - Её служба и опасна, и трудна.
- Какая служба? – зажёгся вниманием Скороходов.
- Ну какая-какая!... Вам, матерьялистам, этого вовек не понять.
- Звёзды, что ль, высматривает?
- Чего ей их высматривать! Она ж, комета, комета, среди них летает. Там звёзд, как говна… Но, короче, она где-то правда – наш космический диспетчер. Очень ненавязчивый. И, как я бы счёл, слишком уж ненавязчивый.
- Да. Слишком! – с чувством согласился Скороходов. И немедленно выпил. Лёня сделал это ещё раньше.
- Вот ты, сцуко, матерьялист! – завёлся Лёня и развил тему. – Все твои идиотские депресы – от этого! Вечно мнишь себя потенциально забытым. А того не просекаешь, что на скрижалях, сцуко, вечности все твои труды уже записаны. И это куда важнее, чем сиюминутные реакции кучки блогеров.
- Да какие там труды, - Скороходов горько тряхнул плечами. – Они всегда были на злобу дня.
- Так потому ж ты и перешёл на стихи? – провокационно обрадовался Лёня. – Значит, всё-таки летаешь втихаря?
- Крыльями я не обеспечен, - мрачно ответил Скороходов.
- Где твои крылья, которые нравились мне? – вопросил Лёня, задорно подмигнув Пете.
- Возраст не прибавляет крыльев, - нервно вздохнул Скороходов.
- Возраст – дело малое. И, похоже, очень субъективное. Ну о-очень субъективное!.. Когда умерла моя невеста, я ощутил себя стариком. А пару лет спустя почувствовал себя юным панком. Не забыл её, нет. Просто под новым углом воспринял и память, и всё остальное. Так что не морочься ты на этом.
- На этом больше всего морочиться стоило бы мне, - расхохоталась Маша. – Но поклонники только прибывают…
- Та же фигня! – авторитетно подтвердил Лёня. – Когда мы были молодые и чушь прекрасную несли, всем и дела было мало. А нынче все выстроились… Ха-ха!.. – Да разве дело-то в этом? – Он посерьёзнел. – Мы в войне с нынешним миропорядком. Но война преходяща, а музыка вечна!
- В войне с миропорядком мы будем всегда! – вонзил Скороходов с каким-то глухим отчаянием.
- Ты что? – в коммунизм не веришь? – возмутился Лёня. – Ну, хотя ладно… И не верь, не очень-то и хотелось. Но музыка-то всё равно Вечна!
- Не в боженьку твоего, а в коммунизм я как раз верю. Но просто он всегда будет требовать усилий. От каждого очередного поколения. Нельзя заработать свободу для внуков!
- Опять ты всё путаешь! Почему это боженька – мой? Это вот скорее к Маше вопросы. Она у нас по этим делам.
- А кто ж ты тогда есть – не понимаю? – пожал плечами Скороходов.
- Я?.. Гностик. Альбигоец. Борец с демиургом.
- Н-да, Лёня. Куда уж демиургу до тебя? – Петя шутливо кивнул на бутыль близ его тарелки.
- А к Аристотелю как Вы относитесь? – с серьёзностью спросил у Лёни Ваня.
- Больше по Платону ударяю. По раннему, разумеется. От «Государства» и «Законов» упаси нас Мелькор.
- Кто-кто? – переспросил Скороходов.
- Ну, - Лёня поджал губы, - ты же вот так и не прочёл «Чёрную Книгу Арды». Залезь хотя бы в издававшийся нами с тобой некогда журнал «Булыжник». И перечти мои тамошние рецензии на неё. Единственную, кажется, которая существует. Там всё объяснено.
- «Булыжника»-то у меня, кажется, ни одного экземпляра не осталось, - вздохнул Скороходов. – Все разошлись.
- Не, у меня ещё где-то лежит. Я тебе отрою на досуге.
- Христиане бывают очень разные, - заметила Маша Скороходову. – Те, что поливают мочой и всякой тухлятиной феминисток на демонстрациях – это такие же христиане, как Сталин или Ежов – коммунисты. – Маша вытащила из пакета изрезанную куртку, вымазанную краской и какими-то сухими ингредиентами вроде соплей. – Новая была.- грустно вздохнула Маша. Отстирать - невозможно(((
- Вот это я совершенно согласен! – горячо кивнул Петя. – Христос вообще был первым анархистом!
- Лао-цзы был малость постарше… - откашлялся Лёня с деликатным сочувствием.
- Может быть, Христос был первым социал-демократом? – переспросил Ваня с непонятной степенью серьёзности. Похоже, у этого каменистого человека обнаружилась способность к иронии.
Машина мама с несколько тревожным интересом оглядывала и слушала гостей, косясь временами на висевший в углу большой портрет отца Александра Меня.

И этот спор, и этот гвалт,
Разноголосица, почти скандал, -
Бесчинной спутники свободы,
Шагающей за небосводы, -

с чувством продекламировал Лёня.
- Откуда? – заинтересовался Скороходов.
- Из одной моей старой поэмы.
- Может, мы вообще почитаем? – предложил Петя.
- Даша! Вот ты сегодня опять ничего не читала, хотя явно есть чего, - с дружественным упрёком заметил Скороходов. – Колись, что ли, уже?
Даша кивнула, отхлебнула чаю, подняла задумчивые глаза и начала – высоким, негромким, но твёрдым, иногда певучим голосом. Из её стихов с неожиданной убедительностью дохнуло первозданным хаосом, недосоздавшимся и пересоздающимся миром – иногда страшным, иногда дающим проблески надежды.
- Всё. Пока я больше не хочу, - сказала она, прочтя три стихотворения и внезапно опустив голову.
- Я тогда тоже три, - сказал Петя. – Давайте по три.
У Пети неожиданных образов было под завязку. Но они не роились, а сцепились до непреложности. Их сердцевину было легче почуять, чем понять – по крайней мере, сразу. Но ощущалось тут что-то огромное, необоримое, ни на что не похожее, простиравшее ветви от Условной Реки Абсолютной Любви – до вселенской революции.
Стихи Лёни и Маши напоминали мартиролог, озаряющий вереницы друзей и родных. Но не было в том, на удивление, безнадёжности. А у Лёни порой – словно и какой-то несбыточный задор перед дракой.
- Ну, у меня-то одни верлибры. Не знаю даже, чего читать, - усмехнулся Скороходов с игривой лукавинкой в глазах. – Ладно, сейчас чего-нибудь найдём.
Он сходил в прихожую и вернулся с большим кондуитом, порылся в нём нарочито-неряшливо и стал читать, близко поднеся к глазам. Здесь был предметный, очень осязаемый – и твёрдо осмысляемый мир. Один из чёрно-белых котов примостился на этажерку в позе сфинкса и внимательно слушал.
- Мама, - спросила Маша, - а ты не хочешь прочитать какой-нибудь свой рассказ?
- Ой, да нет, - смутилась та, - может, в другой раз… Пойду я спать, ребят. Спасибо вам, что пришли! Спокойной ночи!
- Спокойной ночи! – ответили все.
- Ну, чё? Теперь за столом остался ещё один нечитавший участник, - Лёня взглянул на Ваню.
-- Нет! – Тот сделал ограждающий жест рукой. – Чукча не писатель, чукча слушатель!
- И что же Вы скажете о том, что сегодня услышали? – требовательно докопался Петя.
- Интересно, - ответил Ваня суховато-задумчиво.
- А каких вообще вы поэтов любите?
- Гомера! – ответил он твёрдо.
Посидели ещё немного. Все затуманились, разговор стал обрывочным.
- Мне кажется, что из стихов я обо всех вас узнала больше, чем из богословской дискуссии, - Маша оглядела гостей.
- И было бы здорово такие встречи повторять время от времени, ну хотя бы в тех случаях, когда погода не пускает на скамейку. Как ты смотришь, Машут?
- Давайте. Только лучше, как сейчас, в выходные.
- Я могу как-нибудь придти пораньше и что-нибудь приготовить, - Скороходов взглянул на Машу.
- Давай, можно.
- Мы, наверно, пойдём, - сказал Петя, тихо поговорив с Дашей.
- Я тоже двинусь, - Скороходов поднялся с кондуитом в одной руке и опорожнённой бутылью в другой.
- Прошвырнусь тогда с ребятами до метро, ладно, Машут?
- Прошвырнись, прошвырнись, котик! Пузо только застегни.