Осенняя Я. Любовные семена

Старый бежецкий рынок — словно осколок ушедших времён. Триста лет ему, а может, и вдвое больше. Время обглодало его стены, но упрямые арки всё ещё держат небо, будто древние стражи, не желающие покидать пост.
Среди этой благородной разрухи, словно нарочито дерзко, выстроились торговые ряды. Тут и толстые цыганки с ворохом тапочек и очков, и белорусы с аккуратно сложенными полотенцами, и старушки, предлагающие всякую мелочь — ту самую «старческую ерунду», в которой порой прячется чья;то забытая история.
Вокруг — шум, гомон, суетливое движение. Жизнь пульсирует вопреки ветшающим стенам, вопреки ощущению, что время здесь застыло в странном промежутке между прошлым и настоящим.
Я не люблю такие места. Они будоражат, тревожат, заставляют чувствовать себя чужой среди этого многоголосого быта. Но именно здесь пролегает самая короткая дорога на площадь — и я иду, невольно ускоряя шаг, стараясь не вдыхать этот густой, многослойный запах: затхлости старых камней, прогорклого масла, несвежей ткани и чего;то неуловимо горького — запаха времени, которое здесь будто протекло сквозь пальцы и оседало на всём, к чему прикоснулось.
Воняет прошлым. Воняет неустроенным настоящим. И всё же — живёт.


Столько дешёвого товара — и столько же глаз: печальных, голодных, будто выхваченных из другого времени.
Двадцать первый век за окном, а здесь — словно история замерла или часы дали сбой. Пора бы их починить, да кто возьмётся?
Я иду, и каждый взгляд — будто прикосновение: может, на меня и не смотрят впрямую, но я чувствую себя обнажённой, выставленной на обозрение. Даже разглядывать прилавки не хочется — а они лезут в глаза, как назойливые тараканы, не дают отвести взгляд.
От напряжения устали руки, онемели пальцы. Скорей бы уже… Где эта площадь, чёрт бы её побрал?
Скрываюсь под внутренней паранджой — невидимым щитом, которым обволакиваю себя, чтобы не прорвалось это липкое ощущение чуждости.
Платочки, вонючая обувь, сорочки, губки для мытья посуды, свечи, спички, пакеты для мусора, бюстгальтеры, пижамы — всё свалено в одну кучу, в один бесформенный поток вещей, лишённых достоинства и порядка.
Базар.
Прижимаю сумку к самому сердцу, невольно прикрываю грудь, словно защищаясь. Уливаюсь внутрь себя, прячусь за невидимой стеной.
Пару раз огрызаюсь на окрики вроде «куда прёшь?». Мимо катит тележку какой;то мужик, неуклюже выруливает. Пьяный… Фу, и я на мгновение опускаюсь до его тона, заражаюсь этой грубой волной. Злюсь — и тут же стыжусь своей злости.
Снова прилавки — бесконечная череда вещей: чайники, розетки, батарейки, памперсы, медный купорос…
Мой воспалённый мозг выхватывает из этого хаоса абсурдные сочетания: деревянные иконы рядом с плетёными корзинками, веники для бани — и тут же цветы в горшках. На руке продавщицы — огромное кольцо, а из её уст срываются обрывки разговора на незнакомом языке: «га;ла, ах;ры, гуль;тор!».
Из глубины палатки доносится громкий, чуть диковатый смех.
За тентом — крашеная блондинка: облегающая футболка подчёркивает внушительные формы, юбка едва сдерживает буйство плоти. Она курит, будто пытаясь спрятаться, но её силуэт отчётливо проступает сквозь ткань — такие объёмы не укроешь.
Я иду. Всего три минуты пути, а кажется, будто брожу здесь уже третий час.
Удобрения, средства от комаров, цветы в горшках, рассада — бесконечная рассада. И пакетики с семенами…
Чего тут только нет! На упаковках — красочные картинки: розочки, гортензии, кабачки, баклажаны, капуста. «Супербыстрые», «самые суперовые» — цветущий рай в миниатюре.
Поднимаю глаза, чтобы разглядеть того, кто продаёт эту вереницу садовых грёз.
И замираю.
Передо мной — лицо удивительной тонкости, почти божественной. Пшеничные усы и бородка, алые губы, высокий лоб, а под ним — глубоко посаженные глаза, бережно укрытые пушистыми, невероятно длинными ресницами.
«Ну почему у мужчин всегда такие ресницы?» — мелькает мысль. Мы;то мучаемся: красим, наращиваем… Но это уже потом, когда воспоминания нахлынут.
А в тот миг я увидела лицо Христа — тихого, сосредоточенного. Он аккуратно разглаживал и расставлял пакетики с семенами огурцов… или какой;то другой огородной прелести.
========
Его руки… Длинные тонкие пальцы, изящные запястья — и в то же время ладони широкие, сильные. В них была какая;то особенная, почти противоречивая красота: благородство линий и в то же время ощутимая, земная мощь.

Мне вдруг отчаянно захотелось прикоснуться — представить, как эти пальцы скользят по моей коже. От одной мысли мурашки побежали по спине, будто лёгкий электрический ток пробежал вдоль позвоночника.

Он работал сосредоточенно: сложил пачку купюр, обвил эластичной резинкой, положил на прилавок. Ни на кого не смотрел — словно существовал в параллельном мире, отделённом от базарной суеты прозрачной, но непроницаемой стеной.

И на меня не взглянул — только скользнул взглядом поверх моей головы, словно я была не более чем размытым силуэтом. Лишь на мгновение его губы тронула снисходительная улыбка — не мне, а какому;то своему внутреннему видению.

«Может, он слепой?» — мелькнула глупая мысль. Но нет — он моргал, и его невероятные ресницы, длинные, пушистые, то опускались, то вновь взмывали вверх. Хитрец.

В груди что;то дрогнуло — то ли вспыхнул огонёк, то ли, напротив, угас. Сердце забилось чаще, неровно, будто пыталось пробиться сквозь невидимую преграду.

А пакетики с семенами вокруг словно ожили: казалось, они тихонько перешёптывались, издавая едва уловимый писк. И вдруг стало тепло — удивительно тепло от этой мимолетной, почти нереальной встречи.

Он был чертовски красив. Не гламурной, выверенной красотой, а той самой, что рождается из контрастов: потрёпанная куртка, засаленная рубаха — и рядом старенький «Москвич». Всё как у обычного деревенского парня. Но в его чертах было что;то библейское, почти неземное — будто сам ангел спустился на этот шумный базар, чтобы продавать семена.

С тех пор, стоит мне увидеть пакетики с семенами, я вспоминаю его. И каждый раз в голове звучит один и тот же вопрос: «Зачем, Господи, ты одарил его такой божественной красотой?»

И я покупаю семена.
Покупаю не рассаду — покупаю воспоминание.
Покупаю любовь…



Бежецк. 2017 год