О любви к цветам

У старого храма стен точеных
Подликёрной июльской ночью
Холодно.
Словно
На столе фермерской дочери
Кукурузным початком
Лежала
На щербатой брусчатке
Девушка
С рваными космами,
Окруженная
Пышных пионов россыпью,
Гнилостным запахом приторным
И инсинуациями выпитого.
Извивалась
Умирающим богомольим танцем,
Словно бы ее придавили пальцем
К насыпи.
Кожу ее прозрачную
Скребла брусчатка
Наждачкой.
Сочленения костей – резкие и однозначные,
Как выпад мечник
Или колени кузнечика -
Выламывала судорога увечий.
Жаль ее отчаяния.
Этот лоб, целованный на ночь и на прощание,
Уши, усеянные обещаниями,
Зрачки, транслирующие испуг,
Темные овраги тайны в уголках губ,
Брови, скрюченные мученически,
Лопатки, скребущие макабрически
Отражения электрические
В тротуарном камне величественном.
Она поднимала голову вопреки
Воплям и серенадам,
И,
Со всей дури,
Опускала,
Желая расколоть глиняный сосуд на черепки,
Вскрыть грецкий орех…
Желая трещин и прорех,
Чтоб через них - 
Стенания выплеснуть,
Взболтать мысли,
Как в миксере,
Высеять
Затравленное желе мозга.
Оно трясется
Экспонатом в стеклянной банке,
Давит
Груди
Силиконовым имплантом,
Межгалактическим мутантом
Травит
Идеи о порабощении
За вычетом
Человечности.
И если оно вытечет,
Все увидят, что ее гложет,
Увидят нейронов слизь, страданий причины,
Обид величины,
Подберут нужные слова,
Может,
Когда наступят носком сапога
В то,
Чем забита ее голова.
Скорбеть приятно
Слезами опрятными.
По туловищу в белой майке
С малиновыми пятнами
Пионов,
Разложенных вокруг хозяйки,
Взлелеянных ее ладонями.
На жертву, корчащуюся в агонии
Из собора в окно
Глядел бог
С икон,
Но видел
Лишь панно
Безучастных ног.