Золото, гл. 3, 4

Золото
 Глава третья
Июнь 1988 года
     Геологи сбросили с плеч тяжелые рюкзаки, и пока дежурные кашевары занимались костром и приготовлением пищи, шесть двухместных палаток уже стояли двумя ровными рядами, словно приглашая усталых людей прилечь и отдохнуть от трудов праведных.
     С кружкой чая Сережка Смирнов подсел к проводнику, который, сидя на лесине у костра, помешивал прутом угли, шумно прихлебывая чай.
     - Дмитрий Никифорович, - сказал Смирнов, дуя на горячий напиток, - а расскажите мне о Лаптевых. Как же они, вдали от людей, от цивилизации? В голове не укладывается. Надо ведь с кем-то общаться, какие-то новости узнавать…
- А для чего им это? – сказал проводник. – Они промеж собой общаются, да к Господу-Богу обращают молитвы свои. Тайга для них – дом родной. Верно? А что же это за дом, если для того, чтобы, скажем, кедровых шишек набить запас на зиму, главе семейства нужно идти к властям на поклон за разрешением. А еще и половину ореха потом сдавать властям… Ведь при всякой власти такие как Лаптевы хозяевами не считались: не могли охотиться, рыбачить, собирать женьшень или косить траву, поскольку и земля и тайга принадлежали властям. Вот они и уходили в глушь, чтобы не знать над собой никакой власти, кроме власти Господа.

     - Но ведь тяжко, наверно, жить без помощи людей? – не унимался Смирнов. – Надо ведь и жилье построить, и какую-то скотину завести. Да, и землю надо обрабатывать. Как же в одиночку, одной семьей?
     - Когда я в последний раз видел Лаптевых – лет десять назад, скит их стоял на левом берегу реки Конуй, чуть повыше того места, где она в Абакан впадает. На подворье было два сруба для женатых сыновей Лаптева, родительская изба, баня и хороший, крепкий амбар. Поблизости, в земляном тайнике хранился запас продовольствия. Скотина – с десяток оленей и столько же косуль, паслась на выгоне. По реке мимо скита невозможно было проплыть незамеченным. Ширина реки там около двадцати шагов, и даже сидя у окна, можно было хорошо просматривать всю ее гладь. На противоположном берегу, ниже по течению, видна была долина правого притока Абакана - реки Бедуй, которая уходила в верховья на Шапшальский хребет. Места, конечно, дикие, как говорится – нога человека не ступала, но богатые. В урожайные годы Лаптевы собирали десятки пудов кедрового ореха; в реке и по ее притокам было полно рыбы, в лесу - зверя. Несколько пасек было у них. Словом, не бедовали, хорошо жили.
     - А в случае, если заболеет кто? Или покалечится? Как же без доктора?
     - Примерно в километре от скита бьет из-под земли горячий ключ. И зимой, и летом температура в нем одинакова.  С древних времен охотники знали этот источник и его целебные свойства. Я сам однажды убедился в его чудесной силе. Однажды в морозную зиму, я тогда еще не так стар был как сейчас – сутками мог в тайге ходить, я выследил марала и, подойдя на близкое расстояние, выстрелил, да неудачно - пуля пробила только заднюю ногу животного. Марал взревел от боли и на трех ногах скрылся в тайге. Я стал преследовать его, удивляясь, что олень не пытался петлять, а устремился по прямой линии в каком-то известном ему направлении. Вскоре на небольшой скалистой террасе я увидел густые клубы пара. Марал, не останавливаясь, вскочил в пар и через несколько мгновений выскочил с противоположной стороны на всех четырех ногах. Я не стал в него стрелять, поняв, что марал, таким образом, показал мне целебный источник. Так что, юноша, тайга и кормит, и лечит, и золотишко дает. А Лаптевы  эти места знают великолепно, ибо исходили их вдоль и поперек. Каждая гора, каждая долина, особенности погоды и, конечно, тайга, словом, все, что касается этих диких, суровых, но, в то же время, богатых мест, знакомо им до тонкостей и дорого сердцу.  И никогда они не обижали тайгу неразумным поведением.
      - Это как же тайгу можно обидеть? – удивленно спросил Смирнов.
     - Легко! – проводник ополоснул кружку кипятком из чайника и убрал ее в рюкзак. – Вот, к примеру, искатели золота… Старатели издавна искали золото, топтали тайгу, где и когда хотели, применяя при добыче его самые примитивные способы, в основном, добывали ямным способом. Месторождения хищнически отрабатывались по богатым столбам, по простиранию на двести и более метров и на глубину до пятидесяти метров. Золота брали крохи, а землю губили. Тайге ведь, порой, десятки, а то и сотни лет нужны, чтобы восстановиться после человека. Но, тайга и мстила, однако. Бывало, утром выйдут старатели к шурфам, а те полностью водою залиты вместе с инструментом, а веревки, что в шурф спускались, исчезли. Всяко бывало…
     - Расскажи, дядь Дмитрий! – взмолился Смирнов.
     - Э-э, юноша, экий ты любознательный! – проводник ухмыльнулся в бороду. – Поди, и ночи не хватит, коли начну тебе сказы сказывать. А завтра нам через реку идти – денек тяжелый будет. Отдохнуть хорошо надо! А на сказы будет у нас еще время. Иди, паря, отдыхай, а мне еще помолиться надо!
     Утром Наумов, как и предлагал проводник, разбил партию на две части. Но прежде чем разойтись, геологам предстояла непростая задача – переправить группу на другой берег реки. У них было две надувные лодки, но они здесь не годились, ибо сильное течение и мощные перекаты не дадут людям даже отплыть от берега – перевернут.
     Дмитрий Никифорович отвязал от рюкзака веревку с небольшим кованым якорем на конце, и некоторое время пристально разглядывал противоположный берег, до которого было не менее двадцати метров… 
     - Ну-ко, паря, - обратился проводник к Смирнову. – Хватит ли у тебя силенок, чтоб веревку закинуть во-он на тот дубок с раздвоенным стволом?
     Смирнов взял веревку и примерился, раскручивая якорь в руке.
     - Пожалуй, смогу! – сказал он.
     - Гляди, паря, попасть нужно аккурат промеж стволов. Чтоб якорь надежно закрепился в дереве за оба ствола. Понял?
     - Понял, дядь Дмитрий! Что ж тут не понять. Я в Афганистане гранат накидался так, что, мама, не горюй! Привычное дело.
     Смирнов раскрутил веревку и, прицелившись, с силой метнул ее через реку.
     Якорь упал точно между стволами дуба, и геологи одобрительно зашумели. Кто-то даже захлопал в ладоши.
     Проводник несколько раз дернул веревку, вгоняя острые зубья якоря в дерево, и привязал другой ее конец к стволу пихты. Теперь туго натянутая веревка мелко вибрировала в двух метрах над водой, полого спускаясь к противоположному берегу.
     - Ну, Серьга, тебе и честь – первому отправиться на тот берег! – сказал проводник. – Рюкзак-то оставь! Поклажу мы потом переправим.
     Смирнов, как оказалось, был не только отличным метателем, но и имел опыт подобных переправ. Сняв свой широкий солдатский ремень, он перебросил его через веревку и, намотав концы ремня на кисти рук, сильно оттолкнулся ногами от земли. Через пяток секунд он был уже на другом берегу. 
     Вслед за ним таким же образом отправились остальные четверо геологов группы. Последним переправился проводник, который тащил через реку привязанный к ремню тонкий трос. К тросу цепляли рюкзаки, и им перетаскивали их на противоположный берег. Когда переправили поклажу, кто-то отвязал веревку с тросом, и Смирнов быстро перетащил их через реку, наматывая на локоть.
     Вскоре обе группы отправились в путь.

     Глава четвертая
     Октябрь 1910 года
      В октябре резко похолодало. Море заштормило, задувая береговую полосу ураганными ветрами и плотно затягивая берег туманами, похожими на клочья ваты в лазарете. В гроте стало сыро и холодно, и шкуры медведя и лося, которого Лисицкий добыл в конце сентября, уже не спасали. К утру жилище промерзало так, что, даже кутаясь в две шкуры, Лисицкий не мог согреться.
      Нужно было делать очаг, и Лисицкий каждый день экспериментировал, пытался складывать из камней что-то подобное, обмазывая их серой глиной, найденной у ручья. Но стоило глине высохнуть, и твердая, словно камень у ручья, на печи она начинала трескаться и осыпаться. И тогда барин вспомнил, что бабы-крестьянки в имении, замешивая глину, добавляли в нее конский навоз. Навоза на острове не было, но зато было много высушенных солнцем и ветрами пучков водорослей, похожих на клочья ветоши в деревенской кузнице. Лисицкий насобирал водорослей и, размельчив их, добавил в замес. Даже на ощупь глина сразу стала пластичной и податливой.
     Он сложил очаг, сделав конусообразный дымоход и дыру для выхода дыма в крыше. Но стоило ему развести огонь, как дым пластами повалил в «чум», заставив его выбежать на холод и долго тереть глаза, слезящиеся от дыма.
    Нужна была какая-то труба, чтобы вывести дымоход над крышей, и Лисицкий каждый день ходил на берег, ожидая, что приливы и шторма вынесут на берег что-то похожее. И наконец, ему повезло. Он нашел двухметровый отрезок трубы, изрядно помятой, местами крепко ударенной ржавчиной, но целой. Засунув в трубу крепкую лесину, Лисицкий, как мог, выровнял бока, пользуясь ею как рычагом, крошками камня убрал ржавчину. Ему пришлось разобрать часть конуса над очагом, чтобы вставить в него трубу. Закончив, он обмазал глиной конус и трубу, чтобы убрать все щели.
     Разложив в топке щепки, Лисицкий с трепетом поднес к ним спичку, и… через пару минут выбежал из «чума», кашляя и продирая кулаком глаза.
     Откашлявшись, он вновь ударился в воспоминания, и вспомнил, что в печах в имении были собственно топка и ниже ее - поддувало. Когда пламя разгоралось, поддувало закрывали…
     Наносив в «чум» крупных голышей, Лисицкий уложил их в три ряда, а сверху уложил более крупные, так, чтобы между ними проходил воздух. И закрепил это сооружение глиной. А сверху разложил щепки…
     Выкурив сигару, он разжег огонь. И чудо совершилось! Огонь полыхнул на щепках и стал медленно разгораться, облизывая более крупные поленья… Лисицкий закрыл голышом поддувало, и пламя загудело ровно и мощно. Скоро в жилище стало тепло и уютно.
     Утром Лисицкий обнаружил, что глина на дымоходе покрылась крупными трещинами с почерневшими от гари краями.  Он сделал жидкий раствор глины и замазал их. Затем затер дымоход крутым раствором и дал хорошенько высохнуть. Больше его очаг не дымил.
     Печь намного облегчила жизнь отшельника. Он варил куски вяленой лосятины, ел мясо и хлебал бульон. Пил чай и мог позволить себе изредка помыться горячей водой. Лисицкий закладывал на ночь пару толстых поленьев, и они тлели до утра, давая постоянное, устойчивое тепло.
    А на улице становилось все холоднее и холоднее. В конце октября выпал снег, и однажды утром Лисицкий не смог отворить дверь, задавленную снегом. Когда он, наконец, выбрался наружу, показалось – не вздохнешь… А когда вздохнул – внутри все обмерло. Лицо вмиг покрылось коркой, губы высохли и треснули. Веки словно заржавели, и еле открылись с болью. Пока он собирал дрова, руки и ноги успели промерзнуть так, что в чуме, в тепле, отходя от стылости, он начал выть и корчиться от нестерпимой боли.
     Тишина была мертвая… И лишь ворон, сидя на ближнем дереве и  потрясая заиндевевшими бакенбардами, изредка оглашал застывшее от лютой стужи безмолвие зловещим, надрывным карканьем. Лисицкий хорошо слышал в морозной стыни шелест размеренных взмахов жестких крыльев ворона, когда тот решил покинуть свое дерево…
     Мороз держался несколько дней, и Лисицкий не покидал свое жилище, экономно расходуя дрова. В тепле он переждал мороз и вышел только тогда, когда дерево его «чума» перестало потрескивать от стылости. Первым делом, он натаскал запас дров с избытком и аккуратно сложил их у очага.
     А потом отправился на берег. Море, насколько видел глаз, было покрыто мокрыми комьями льда, еще не ставших полноценными льдинами. А вместе со льдом на берег пришли тюлени. Их было так много, что Лисицкому приходилось выискивать место, куда бы можно было поставить ногу.     Добродушные зверьки совсем не боялись человека, поглядывая на него черными бусинами глаз и попискивая, словно малые дети. Как ни жаль ему было тюленей – голод не тетка! Когда он свалил лося, он успел отрубить и волоком оттащить к жилищу только одну тяжеленную заднюю ногу. Когда же он вернулся к туше, обнаружил только обглоданный начисто скелет… Так что, запасы мяса нужно было срочно пополнять. Он выбрал двух тюленей покрупнее и, взяв за загривок, отнес к «чуму». Чтобы не портить шкуры, Лисицкий забил тюленей обухом топора и, изрядно повозившись, снял шкурки «чулком», не попортив их. Вычистив шкурки и круто просолив, он повесил их на сбитые из прутьев «распялки» сушиться. Когда шкурки высохнут, он набьет их сухими водорослями, и у него будет две полноценных подушки…
    Вечером он сварил тюленя, мясо которого по вкусу напоминало курятину, но сильно пахло рыбой.
     Жизнь снова налаживалась…

Продолжение следует -