Бомжи

Рассказ

Олег Филинов хотел встать из-за стола, чтобы справить малую нужду, уже как полчаса неприятно резало в мочевом пузыре, ниже скрипящего нового коричневого с пупырышками крокодильей кожи ремня. Позывы у него частые из-за грибка в мочевом пузыре. Приподнялся над креслом из красного резного дерева, но лакей или, как его назвать иначе, телохранитель в черном фраке, стриженным выпуклом затылком и большими крупными ладонями, придавил его плечо сверху и держал до тех пор, пока Олег не поддался его нажиму и не обмяк, прогнувшись горбом в позвоночнике.
Уже три дня как он под неусыпной опекой. Понял, что кто-то другой, вроде этого верзилы, с унылым взглядом, за спинкой кресла сам знает за него, Олега, что и, как поступать, включая отлучки в сортир.
Вообще, к этому, третьему дню, Олегу фешенебельное обращение с ним, человеком с улице, пришлось по вкусу.
И исполнять все повеления ему тоже было по нутру, правда, начиная с вечера первого дня странного злоключения.
Два лакея, в белоснежных пиджаках и черных брюках,  убрали со стола, с белой скатерти посуду с завтраком, а именно, позолоченную тарелку, на которой была яичница с красноватой ветчиной и пучком ароматного сельдерея, масленку с кусочками масла и зелеными маслинами, горку красной и черной икры на никелированных блюдечках, удлиненное блюдце типа селедочницы, на которой еще остались крошки зерновых сухих хлебцев, и чашку кофе “Nestkafe” со сливками.
Олег покачался плечами из стороны в сторону. Под ягодицами чуть отпружинила красная эластичная синей обивка на мягком, чувствовал ягодицами, поролоне.
По привычке поднял руку, чтобы отбросить челку серо-желтых волос, но почувствовал только кок волос надо лбом, затвердевший справа от ниточки пробора, закрепленных лаком для волос, пахнувшим слегка хвоей.
Выпрямил спину. Новая крахмальная рубашка захрустела под синим пиджаком что, как говорится, с иголочки и ощутил запах сирени, от испарения дезодоранта, выгнанного движением из-под мышек.
Олег терпеливо ждал. Быстро наработанный опыт подсказывал, что что-то ещё будет нового.
Опустил руки под стол на колени и погладил мягкие брючины от бедра до колен, ощущая пальцами отутюженный рубец брючной стрелки.
Пошевелил пальцами ног, которые упирались в мысок лакированных черных изящных модных с прямоугольными мысками и каблуками ботинок.
- А какого у меня цвета носки сегодня? - подумал он. Покачал головой, продемонстрировав сам себе то, что не заметил даже.
Во вместительной столовой комнате было тихо и неярко от дневного света, проходящего через занавешенные голубоватые шторы.
Он покачал головой вверх-вниз. Это ему пришел на память первый день из трех. День был самым впечатляющим и не предполагаемым на событие.
Начиналось почти как все дни в течение пяти лет, как уволился из “Гидропроекта”, где работал архитектором по ГЭС.
Зашел по привычке в дворик-закуток, за тыном гостиницы “Интурист”. Удачный был день. На замоскворецкой линии быстро набрал пивных бутылок на “стольник”. Сдал удачно по “три-сорок” в палатке у Настьки в проходе на платформу электрички Каланчёвская.
Там же рядом у Клавдии купил Пшеничную и  у азербайджанца два горячих чебурека на закус.
Пьянеть не хотелось, но угостить братву в ответ на вчерашнюю “халяву”  ему  мыслилось. Долг платежом красен!
Но никого не было на месте схождения, хотя и пора бы. Ни Собачника, он наверняка разместился специально, чтобы раздражать культурных ходоков по Тверской со своими тремя своими любимцами, резвыми дворняжками, произошедших и от бультерьера, и афганского кобеля, и от боксера, кормя их хлебными ломтями, нарочито создавая ощущение неопрятности у ступенек в изысканный “Интурист”, собственно, гостям “Интуриста” и проституткам поодиночке стоящих на ступеньках под козырьком в коротких черных идеально от утюженных юбках, и просто прохожим. Не было  ни Марфы, ни Бордюра, ни Корнея, ни Стукача, жадноватого тощего типа, которому поручили хозяева за приличные “штуки” наблюдать за входом в их ювелирный магазин, и быстро сообщить им, если что возникнет подозрительное.
Когда затевался разговор, то никто о своём ни прошлом ни будущем не трепался. Будто они такие какие есть были изначально. Будто ни светлого детства, ни радужно обещающей юности и не было, Болталось  буквально о том, что только что произошло.
Марфе везло, она находила деньги, от 50 копеек до сто рублей, почти ежедневно. Шастала по супермаркетам, торговым точка, как если б в лесу по грибы, и выглядывала обронённые "башли". 
- Ветер, дует. Листья вдоль асфальта двигаются. Сижу на лавочке. На Рождественском бульваре. Мимо меня, как живые. Приглядываюсь. Зеленоватая бумажка в купе с ними придувается.
Не поленилась. Подымаю. Блин - стольник. Малость скомканный, потёртый. Подошвами-
Из под лифчика вытащила и показала братве.
Позавидовал везучке-сучке. 
Завернулся от прохлады в прорванную на локтях джинсовую куртку с меховым кем-то подшитым собачим воротником. Присел на корточки спиной к решетке забора, разделяющего территорию “Интуриста” и медицинского института. За помойными контейнерами “Интуриста” упрятался от внешних взглядов и сожалеющих, и презирающих и осуждающих. Хотел положить голову, чтоб вздремнуть, на замасленные серые вельветовые колени брюк, да в шее больно кольнуло, приподнял пятки в потрескавшихся кроссовках, одетых на босу ногу, чтоб повыше, да пальцы надавили на мысок кроссовок и того гляди прорвали бы их насквозь.
"Я самодостаточный! Что хочу то и молочу!" – пробубнил он, оправдывая перед другими нынешнюю его жизнь бомжа, не вызывающую у него отторжение. 
Перед теми, кто обычно по дворику туда-сюда ходили: и студенты, и с улицы Тверской солдаты и офицеры, и  пацаны, и девки, и мужики, чтоб отлить, и деловые, обычно пожилые, и резкие в движениях, по юношески энергичные и ретивые, и заторможенные пожилые, и ищущие Московскую Приёмную палату, и полицейские в форме и в штатском, с автоматами и дубинками
Но, вот того, кто к нему близко подошел и не заметил.
Закрыв глаза, сидя на корточках, откинув голову в синей бейсболке к прутьям ограды, воодушевлённо думая об ожидаемом небольшом пикничке в кругу своих произвольно живущих знакомцев.
Вдруг запахло чем-то синтетическим, типа эмалевой краски.      
Голова закружилась. Обмяк. Звонкое шипение послышалось в ушах. Запершило чем-то кислым во рту. Нос будто стал без ноздрей, по нему не шел воздух ни на вдох, ни на выдох.

Открыл глаза от того, что было тепло и пахло уксусом или чем-то похожим на уксус, на прокисшее сухое самодельное вино из черноплодки.
Тепло было от голубоватой воды в ванне, где он лежал на приутопленном шезлонге с головой над водой.
Вентили смесителя блестели золотом. Фонарь над головой имитировал раковину с перламутровым отливом.
Приподнял голову, чтобы посмотреть за борта черной эмали ванны.
Зеркала по стенам, выложенные розовыми ромбическими плитками.
Нет, не было у него игры в чудо: мол не сон ли это?
Понял, что не сон, что это явь.
Удивился тому, с чего это все? Что бы значило?
Вошел в белом клеёнчатом переднике голый седоволосый пространщик.
Посмотрел бегло на него и ушел.
Пришли тотчас, видно он дал команду, в белых халатах три женщины, средних лет.
Они подняли его из ванны за подмышки..  Чувствовалась и сила и сноровка в их обхождении с ним. Обтерли полотенцами, пахнувшими ландышевыми цветами, с ног до головы и голову, и живот, спину, ноги. Не смущались, когда протирали его половой орган, мошонку и ягодицы, раздвигая сжатые места.
Мокрые полотенца бросили в пластиковый мешок и отлучились.
Вслед вошел пространщик с охапкой одежды: нижним бельём, шелковой с вышитыми рисунками, сорочками в магазинных пакетах, пиджаком серорозовым, брюками черными и двумя разного фасона галстуками тоже в магазинной упаковках.
Потом музыка, обед в полумраке комнаты без окон и будто без дверей.
Отодвигались бутафорные книжные шкафы, и выходили и входили молчаливые официанты в белых перчатках и белой униформе с черными бабочками под подбородками, идеально выбритыми.
Почему-то тоже седоволосые, но не плешивые.
Ни какого ощущения, что это сон.
Воспринималась как не объяснимая явь.
Одна мысль: “Что бы это могла значить эта метаморфоза?”.
Вероятно, вид у Олега был насупленным и насторожённым, раз обслуга без улыбок пристально на него поглядывала.
Если бы Филиппов на себя взглянул в зеркало, то не узнал бы в холёной по виду личности себя.
Во-первых, умное выражение лица. Во-вторых, вид сверх преуспевающего бизнесмена. 
Через часа два, он определил по золотым кварцевым часам с золотым браслетом, его вежливо пригласил  очередной администратор в салон, куда он вошел через открывшееся высокое трюмо.
Его окружила компания. Молодые и средних лет мужчины и женщины, живо разговаривавшие друг с другом. Музыка; и быстрая и танго.
Что поразительно, ощущение такое, будто бы он "в своей тарелке".
И из присутствующих никто не показывал вида, что он среди них не с бухты-барахты.
Как бы он был всему хозяйству заправила. Анекдоты рассказывали на разные темы от политики до похабных. Последние проговаривались шепотом.
“Зюганов встречает Чубайса и говорит ему: “При советской власти мы, тебя уже за торговлю цветами, алыми гвоздиками, в твоем Кооперативе, как махрового спекулянта приговорили.”. На что Чубайс чуть раскрывая рот отвечает: “Близок локоть, да не укусишь! Ху-уй. На-ны!”.
“Женщина раздетая до гола стоит и голосует такси на Манеженой площади рядом с Кремлем.
Путин видит её из окна Георгиевского зала и возмущается: “Что хотят то и делают у нас гражданки, демократия!”. “А есть ли закон, что позволяет ню фланировать по городу?”. Медведев отвечает: “Закон неприкосновенности депутата” .” О она депутат?”. “Формальный депутат.”. “Ну, ничего не понять!”. “Главное не понимать, а надо душой чувствовать феноменальность”.
Засыпая, это было часов пять утра по его ручным золотым часам, в небольшой спальне, ощущал  приятную комфортабельность жизни. Которой он как бы был достоин.
Самое удивительное было то, что ни какого страха от неизвестности положения не было. Данность воспринимал как естественная.
На следующей день все повторилось, включая мытье в той же ванной комнате с итальянскими кафельными плитками..
Но, это уже производил бритье, умывание и принятие душа, как свое традиционное мероприятие.
Анекдоты рассказывались уже другие, и опять не очень смешные. Ему казалось, что его окружали актеры, у них были особые дикторские театральные голоса и чувствовалось, что у них хорошая память. 
   “Встречает Марк Захаров Михаила Швыдкова на узкой дорожке, и не уступает ему дорогу, а должен бы.
Швыдкой говорит: “Накажу за архаическое названия твоего театра! Что это за название в наше дем-рыночное время “Ленком”?”. Тот подумал и ответил; “ От такого и слышу!”.
"Видать, на до мною кто-то из магнатов приятно намеренно шуткует…"
Кто-то благоденствует.
Да и ладно!
Только бы не в затяжку по времени.
Когда дранного вида бомж, то на тебя обращают внимание , как бы на знаменитость.
Что для души приемлемо!
А то бы на тебя смотрели бы как сквозь пальцы. Пусть даже и чураются.

В принципе, до того как продал двухкомнатную квартиру и нарочито не забомжевал, житье было идентичным, что демонстрировалось в сею минуту: и по духу, и по комфортабельности. Лишь, малость, масштабом поменее.
Ради чего с ним возюкаются?
В этом загадка.
Да будет вскоре ясно.
Может, ради очищения совести кто-либо. Завалил кого-то в ничтожество, вот долг перед Богом исполняет. И не важно, кто он: хрестьянин-православный, или евангелист, мусульманин-шиит или суннит, а может и кришнаит?
А вообще-то все бы это не ему а забулдыге Марфе. Отогрелась бы душой. У нее такие красивые голубые по трезвости глаза, и когда трезвая без запоя, от неё даже мочой тухлой не воняет.
Марфе бы ... 

Второй день был похож по мероприятиям на первый. Он заметил, что актеры были другие и очень оживлены.
Что это актёрская массовка, понял однозначно.
Каждый из них держался так по отношению к другому, будто бы он перл значимый.
Он так понял, что они рады ожидаемому ими большому гонорару. Заметил, что они не сколько ели, а больше выпивали дорогого вина.
Черноволосый несколько сутулый быстро захмелел, хотя и закусывал энергично, это он про Швыдкова и Захарова рассказывал, и его тотчас увели без замены его вакансии. Правда, остальные трое приостепенились в энергичных потреблениях.
На третий день после обеда, Филиппова завели в подземный гараж, посадили в автомобиль на заднее сидение с не прозрачными тонированными стеклами и непрозрачной перегородкой за спиной водителя и привезли точно туда, где его и “взяли”: к тыну “Интуриста”.
Что удивительно, Олег-то не курящий, но тут никто не курил и не пахло даже табачным дымом ни от кого.
- Вылась!- резко скомандовал ему рослый провожатый.
- Слушай, чего ради такой обиход со мной?
- Ты похож на младшего брата Аркадия Савватеевича. Которого уже нет…
- Кто таков Аркадий Савватеевич?
- Ха-ха,- усмехнулся провожатый: - Монте-Кристо!
В туалет Олег так и не сходить. Сейчас жгло в мочевом пузыре, будто сигарету гасили об его оболочку, как об пепельницу, а та не тухла.
Бордюр, прозвище высокого в очках , пятидесятилетнего типа, не бритого , с серой седой щетиной на щеках, шатаясь приподнялся с пластикового ящика, который он украл у азербайджанца в овощной палатке в переулке рядом с консерваторией, чтобы продать хохлу торгующему семечками в манежном переходе, но забыл и приволок его три дня назад сюда к металлическому забору во двор “Интуриста”, сообщив: “Не тронь! Мой трон!”.
Брюки изнутри прилипли к потной коже тела и он, согнувшись дугой, отдергивал сырую материю от маслянистой грязной коже.
- Я у тебя ящик возьму, Бордюр! - медленно проговорила Марфа, наблюдавшая за Бордюром, - Он мне по хозяйству снадобиться. Это вообще, каг аст проуды...-
- Что несвязное бормочишь?
Она говорила медленно и с остановками, у нее язык не сразу принимал нужное положение во рту, чтобы осуществить произношение очередного слова, Больше часть ее разговора была не совсем понятна для постороннего.
Бордюр Марфу-Фуфло давно знал и все слова ее разобрал.
- По пиз....е не хочешь схлопотать? А то схлопочешь.
Ты что х-ню городишь? У тебя хозяйства никогда не было. И не будет.
Только тронь Сука рваная мой трон. Это мой трон. Ты понимаешь.
Смотри мне в глаза.
Вняла? -
Они уставились друг на друга с безразличием и агрессивно.
У нее от какой-то обиды, что ей не дали ящик, по правде,  а зачем он ей пригодится она и сама не знала, просто хотела, как например хочется выпить или покурить, поиметь его. Что она не в силах отобрать ящик, сморщилась и на ее опухшем с красном и синими пропитыми прожилками на щеках заискрились слезы.
Корней сидел на холодном цоколе металлической ограды и смотрел между домами, где в медицинский и Геологический музей быстро проходили студенты.
Он смотрел и мысленно их пересчитывал до шести, сбивался и начинал считать снова.
- Три, пять.. О, а эта сисястая тощая уже проходила туда, а как она обратно туда?
Раз, два, три... О, все пропали. Почему их нет? Этот кривоногий - три. Нет три у же было.
Тогда он - раз...-
Бордюр пошатываясь приблизился к Корнею и к металлическим прутьям ограды.
Взялся левой рукой за прут и прислонился лбом к холодному стержню.
Правой рукой раздвинул ширинку брюк выкарабкался из под трусов свой половой член и напыжившись, так что кольнуло в мочевом пузыре, стал испражняться по другую сторону ограды над плечом Корнея.
Его качало и упругая струя попадал на прут дробилась и мелкие брызги мочи летели к нему на брюки и на щеку Корнея.
- Ты, что, блин. ссышь на меня?
Отодвинься, говно!
- Сам говно, отодвинься в сторону и все.
Марфа подняла голову и смотря на крючковатый половой орган Бордюра, медленно проговорила:
- Он пьет водяры меньше всех, а ссыт почему-то больше.
Всех троих это вдруг почему-то рассмешило. Они засмеялись. Смеялся и Бордюр, запихивая рубашку под веревку, стягивающую вместо ремня в грязных жирных пятнах брюки.
- Марфа-Фуфло, ты прям анатом. Тебе вон туда, в Анохиновский, надо идти, в сотрудники, в физиологи.-
У Бордюра переносица ступенькой. Он рассказывал так о происхождении дефекта. Лет двадцать пять назад он шел по Столешникову переулку, еще тогда, когда по нему ездили машины. Переходил дорогу у винного (сейчас этого магазина нет) и уступил дорогу старухе, а тут навстречу ”Волга”. Он отпрыгнул в сторону и не удержавшись на ногах упал лицом на бордюрный камень. Разбил переносицу. После его рассказа, собственно и приклеилась к нему кличка ”Бордюр”.
Каждый из них имел каждый свое отношению к этому месту за спиной “Интуриста”.
Бордюр учился в Геологоразведочном. Любил бывать в Геологическом музее. инст Нравился запах старого дерева и вид потускневших минералов, привезенных со всего света.
Он смотрел на какой-нибудь экземпляр и виделась ему горная складка, в которой блистает этот красивый бирюзовый кристалл.
Ему виделись горы, деревья на их склонах, высокое синие небо. И он мечтал всюду и везде побывать, чтобы своими руками коснуться к натуральной породе.
Потом помнил, что его увольняли из института за пребывание в институте на лекциях и на лабораторных занятиях в сильно нетрезвом виде.
Он помнит тут огромный гранитный валун у входа в институт. И сейчас спустя много лет. Подойдет к нему и погладит шершавую его оболочку, потемневшую от времени.
Алкогольная зависимость. Наследственная, от отца.
Марфа-Фуфло и не помнит, как познакомилась с этой братвой.
Помнит, как она сидела, приглашенная певцом-поляком, за столиком в “Интернацеонале”. Этот столик и сейчас стоит у того же окна, из которого видна Ильинская башня Кремля и подъём на Красную площадь.
Она смеялась сидя за столиком, ей было четырнадцать лет. Смеялась и на смешной говор поляка и на исчезновение красной звезды на башне. Растопырчатая как кленовый лист, красная звезда то исчезала, то появлялась. Ветер поворачивал звезду то в фас то в прфиль.
Потом помнит была гроза. Её взяв под руку сильно пьяную поляк-певец. Привел в здание гостиницы “Москва” на четвертый этаж.
И будто между временем, что сейчас и тем временем, когда она сидела за столиком с тремя бутылками “Советского шампанского” и ничего и не было. Провал. Исчезновение. Сейчас ей сорок один год. Одинцово по Белорусской дороге по улице Узкой  дом, первый этаж, однокомнатная убогая квартира.
Сегодня она дольше обычного смотрела на белую скатерть и хрустальную посуду столика за окном. И подумала впервые: “Поляк-шлягер, а живой ли ты сейчас? Пане поляк, поешь ли ты? А как ты еще и хорошо плясал, в так мелодии своей песни. Дзинькую...”
- А я вот, жива... Если б ты знал, а я счастлива!-   
  Она поморгала нагноенными ресницами, почесала, царапая кожу до красна грязными ломкими ногтями шею под правым ухом правой рукой, наморщила лоб под седеющей челкой темных волос, и посмотрела с умиленьем на каждого из сидящих рядом.
Те же не смотрели на нее.
- Пионеры Страны Советов, - обратилась она к ним улыбаясь: - а где наш Пионервожатый собачник, он мне из всех вас больше всего нравится?-
Собачник, в это время сидел на асфальте, подложив правую ногу под зад, у ступенек в “Интурист”.
На нем была синяя вязанная кофта, под кофтой три рубашки, одетые одна на другую, виднелись разноцветные воротники с черными засаленными краями, брюки из толстой материи, серого сукна, и резиновые новые черные калоши из Фикс-Прайса по верх синих кроссовок без шнурков.
На газете у его выпрямленной ноги лежали надкусанные куски беляшей и чебуреков, которые сбросили  прохожие, идущие в метро “Охотный ряд”.
Объедки предназначались трем собакам, лежащих в разных позах: на спине, на боку вытянув переднии и заднии лапы, дворняжкам, с гарязной от пыли шерстью.
Собачник, упустив голову к груди, даже не видел обуви прохожих, отключившись от окружающей его реальности вспоминал свое.
В этот момент ему вспоминался Бахчисарай в Крыму. Он студентом, в кругу студентов однокурсников гидрогелогов, приехавших на практику на полуостров,  выпившие каждый после обеда в горной деревне, где жили две недели, по две банки сухого самодельного местного вина, одухотворенные экзотикой юга, шли во Дворец на экскурсию.
Остановились у полатки, от которой сильно пахло подгорелым подсолнечным маслом, фаршем с луком и печеным тестом.
Продавались жаренные блины не блины с округлыми зубчатыми краями на полукруге.
Купил два, как узнал называются чебуреки, татарского кулинарного продукта.
Текло из надкусанных краев горячее масло и мясной сок. Сгибал голову вперед груди, оттопырив назад зад, чтобы не окапать брюки и тельняшку.
- Кто бы мог подумать, - покачал медленно головой беспризорный старик, - что через лет тридцать, а может...  Да, через лет тридцать пять, в Москве будет главная лакомство пицца! А не татарские чебуреки, вкуснее итальянской.
Чудно...

Привезли Олега на сером внедорожнике туда откуда “взяли”.
Знакомцы, Марфа, Бордюр, и не взглянули на него, стоящего недалеко от них, холеного человека в кремовой длиннополой дубленке.
Он бы и дольше смотрел бы на них, даже и не зная, стоит ли обозначать себя перед ними или просто схилять с их глаз долой.
Может быть дать им денег, что вручили ему как бы на обусройку. Или сводить в ресторан или кафе. Рассказать, как его бомжа, какие-то нынешние рябушинские, захомутали по мимо его воли, отмыли, откормили, приодели и отпустили на волю.
- А что бы им не меня, а убогую Марфу так бы...-
Наверняка денег ему дали немало, так может братве купить новую одежду, и привести на квартиру жены и дочери, откуда они его за пьянство выгнали из отчего дома, на улицу, пригласив родню чтобы выпроводит силой. Еще и морду набили. Синяки месяц не проходили.
Вот с таким видом, с коком в прическе, в дубленке...
Если бы не жжение в мочевом пузыре, еще бы несколько минут поразмышлял. Но терпеть уже было не в моготу.
По привычному направления прошёлся широким шагом за угол “Ювелирки” и там прислонившись плечом к кирпичной красной стене, с каким то острым ознобом опустошался от мочи.
Чувствовал спиной, как братва смотрит на него не дружелюбно, как на "варяга". 
Отошел на несколько шагов от бывших компаньонов по бомжеванию, остановился, чтобы оглянуться. Но не обернулся. Подумал, что надо бы навестить бы Собачника. Удивить его своим новым обличьем. Раздумал.
"Произошедшее было за городом. В фешенебельном особняке.
Чем же я похож на того брата?
   Пойду-ка я в помощники к реставраторам... "
   
   Тут, за тыном “Интуриста” больше не появлялся.
   Да и льготное место вскоре было прикрыто, в связи с благоустройством городских дворов.          

См. также Стихи.ру Автор: Владимир МОРОЗОВ (фам. Заглавн.буквами)
E-mail: vmrzv@mail/ru