СБ2. Глава 39. Обратная сторона медали

Глава 39. Обратная сторона медали

***
Одна только беда. Да такая, едва задумываешься, тотчас сердце кровью обливается.
Федька мой. Ходила. Не раз не ходила к Следователю – да только тот запретил кого-либо пускать к себе по поводу дела Рогожина. Пыталась и понять, кто адвокат, и что ему нужно. Деньги. Федькины деньги, с карточки. Нам хватало то, что успели (вынужденно потратить) и что я зарабатывала. Экономили на всем – но цель была ясна: если не вытащить, то облегчить участь того, кто был для меня всем.
И пусть порой страшно, и вновь приходилось унижаться – да только… всё оно того стоит, если принесет плоды.
Но, увы. Я слишком наивная дура. И не смогла сопоставить дважды два.

***
Месяц за месяцем. Заседание суда… за заседанием.
Уже и лето к концу подходит. А ничего не ясно. Даже уже знакомство с работником КПП не помогало (всё тот же Лёша): уже ни слова, ни полслова. Стал даже вид делать, что не помнит меня. Только передачки молча забирал.
А дальше и вовсе… какая-то молва (между теми, кто там в очереди стоял), что, вроде как, потасовка страшная в СИЗО случилась. Многие заключенные пострадали.
Остается лишь молиться, что бы… Рогожина всё это не коснулось.

В прокуратуре меня тоже не хотели ни видеть, ни слышать. Ни заявление принимать. Вокруг Федьки… будто глухую, не пробивную стену выстроили.
Руки опускаются. Черти что.
Я уже не ведаю, что делать. К кому идти на порог, кому кланяться. Ничего не знаю…

***
Многих обошла старых знакомых отца (бывших коллег и подчиненных). Да только толку было ровно столько, сколько и доселе: кто делал вид, что не узнает меня и не понимает о ком говорю (наглая, мерзкая ложь - по глазам даже видно!), а кто тактично отнекивался, ссылаясь чуть ли не на глобальное потепление, что априори помешает даже попытаться мне помочь, а не только довести дело до конца, добившись в нем успеха.
Оставался лишь Пухтеев, который и занял нынче должность отца. Как не крутите, Валерий Валерьевич, а Вы все же должны быть Соколову благодарны за столь скорое продвижение по карьерной лестнице вследствие "любезной" скоропостижной его "отставки".
Не прогадала. Хотя, конечно, он проявил вовсе другой интерес, нежели я ожидала. Нет, конечно. Сразу я отрицала все свои догадки, ощущения… и всячески пыталась адекватно объяснять его странные взгляды, ухмылки, но… пришел день, когда «Дядя Валера» окончательно расставил все точки над «и», откинув все мои сомнения и надежды.

Разузнал. Всё, что (якобы) смог, всё разузнал, громом прозрения прибивая, пришпиливая меня к месту относительно Федьки: Буторин. Как выяснилось, за всем стаял Буторин - родственник Матросова. Он был адвокатом Рогожина. А значит, и Серебров при деле. Однозначно, без этого лешего не обошлось.

Обмерла я, давясь шальными мыслями, примесью желчи и полного разочарования в жизни, отчаяния. Учтиво молчал и мой собеседник: давая сполна охватить и переварить услышанное.
Да только… нервы нервами, а решать что-то да надо!
Вздрогнула, вырываясь из омута жути. Взор на Пухтеева:
- И что теперь? Как? – нервически я сглотнула слюну. – Валерий Валерьевич… а Вы бы могли?.. Не бесплатно, конечно! У меня тут немного с собой, а там еще…
Но не дал договорить. Шаги ближе – и вдруг коснулся моего плеча, провел, погладил по руке (поежилась):
- Солнце! Ну ты чего?! Мы же не чужие люди…
- И? – дико таращу на него глаза, захлебываясь наперебой мыслями и тревогой.
- Ну что «и»? – милая, добрая улыбка. – Какие деньги? – наивной, лживой мелодией. – Разве в них счастье? – робкая ласка, игра пальцев на моей коже.
- Я Вас не понимаю, - пытаюсь отступить, вырваться, но вмиг силой сжал в объятиях. За плечи. Удержал на месте. Лицом к лицу, на расстоянии вдоха.
- Хватит дурочкой прикидываться, - громом, хотя и рисованной картиной доброты. – Всё ты понимаешь. И это обоюдная выгода.
Напор – и вдруг попытался притянуть к себе, впиться поцелуем мне в губы. Дернулась я в ужасе в сторону, со всей силы разрывая хватку, – не сопротивлялся. Отпустил. Тотчас попятилась я, пока не уткнулась в стену.
Обомлела в ужасе:
- Вы чего? – вытаращила на него очи, захлебываясь окончательно прозрением.
- Как чего? – и снова эта его непонятная, многозначительная, с примесью неуверенности, робости улыбка, кроя истинные эмоции. – Я – мальчик, ты – девочка.
От творящегося кошмара уже буквально затрясло всю меня. Сердце, как и все мышцы в теле, сжались в тугой комок.
Идет, наступает неспешно Тиран. Загоняет Охотник свою жертву.
Едва попыталась медленно отступить (дабы не воззвать к агрессии), прорваться к двери, как в момент преградил путь. Резвый выпад, напор – и схватил меня своими клешнями. Сжал за грудь – убийственным жаром отвращения, вконец ошеломление обдало меня с ног до головы.
- В-валерий В-валерьевич! – взвизгнула в ужасе. – Вы же папин товарищ!
- Так тем более! – еще сильнее его натиск. Скатилась ладонь вниз, попытка проникнуть мне между бедер.
Дернулась, пнула со всей дури его от себя, невольно повалившись на бок – и снова откровенно поддается, будто наслаждаясь этой игрой.
- Да вы! Да вы мне в отцы годитесь! Д-да… да даже в деды!
Еще рывок – и прилипла к дверному полотну. Разворот. Лицом к лицу, а рукой уже потянулась к ручке.
- Ну… - многозначительно протянул. Ехидная улыбка. – Так и ты давно не «девочка». Всем известно: замужем, ребенок есть. Но к чему эти условности? – мерный, хладнокровный голос, будто на рынке за кусок мяса сторговывается.
Дернула я ручку. Несмело – тщетно, а затем уже и вовсе откровенно, дерзко.
- Я запер, - насмешливо-надменное. Ядовитое. Шаги неторопливые ближе. – Но… давай договорим.
Окоченела я на месте, осознавая, что птица в клетке…и вряд ли живой уже ей выбраться.
- Простите… но нам не о чем говорить, - бормочу невнятно, захлебываясь жутью. Дрожу. Откровенно дрожу, едва уже не исхожусь от слабости влаги, а руки – те и вовсе начали позорный пляс, выдавая мою слабохарактерность.
- Даже… - заговором, голос перешел на шепот. Еще ближе – вплотную. Но еще не касается, не хватает меня – откровенно наслаждается моим страхом, волнением. Своим предвкушением. – Даже… ради своего Рогожина? Несколько тайных встреч? Никто ничего никогда не узнает.
- Деньги, - сжалась, скрестила я руки на груди, желая хоть немного скрыть свое состояние. Попытка отстраниться от него подальше, не выдерживая, сгорая уже под этим кислотным напором его близости (еще сильнее подалась, прибилась к выходу, к щели в двери). – Деньги – это максимум, что я могу предложить. Сорок тысяч. Даже сорок три, - нервически сглотнула слюну. Хотя уже и сама готова его молить, чтобы бросил затею – отказался. Не верю, вовсе не верю больше этой скотине, хоть он и последняя моя надежда.
Рассмеялся вдруг – отчего еще больше шпоры мороза искололи меня всю. Сердце отчаянно, в агонии забилось. Задыхаюсь.
- Зая, - лезвием по слуху, по рассудку, по нервам с душой. -  За такую сумму… тебе тут даже бумажки в толчке никто не подаст, а не то, чтобы… Да и потом, сама понимаешь, я этими делами давно уже не занимаюсь, их не касаюсь. А мои ребята – минимум шестизначные суммы в графе «получено» своего личного счета различают. А с учетом, что там Серебров со своим «синдикатом» замешан, – всё обретает и того иной вид, и как бы родные рубли в валюту уже не переросли. Так что… - доброе, заботливое, вкрадчивое…  лживое, мерзкое, гнилое, - хватит ломаться… Иди ко мне.
Но едва только попытался меня обнять, как дернусь, в ужасе взвизгнув:
- Нет! - отскочила в сторону, к окну.
И снова поддался. Не рванул за мной.
Живо ныряю в сумку, достаю оттуда конверт с пятью тысячами:
- Вот вам, - мигом бросаюсь к его столу, швыряю оного в кучу его бумаг, - за беспокойство, и за то, что успели разузнать. Благодарю за всё, но мне пора.
- Подумай, - поспешно, чувствуя, что проигрывает бой. – Ему очень много грозит. Полжизни пройдет… что его, что твоей. Всё равно же не дождешься.
- Дождусь, - с вызовом в глаза. – Его – дождусь. Выпустите меня… - дрогнул в сомнениях, в мольбе голос, - пожалуйста.
Сверлю, как еще никогда и никого, требовательным, вопящим взглядом. Живой – не дамся. Не дамся, старый к*зел! Из окна выпрыгну! Но не дамся, мерзкая ты, убогая, похотливая тв*рь!
Хмыкнул вдруг. Разворот. Нырнул рукой в карман – и снова движения. Зазвенел ключ в замке, щелкнул затвор.
- Неделя-две… У тебя есть время подумать. Но, а если расскажешь кому наш… «секрет», - обернулся. Сцепились взоры: теперь уже его очередь пронзать меня убийственной чернотой. – Накажу. Всех накажу. Федя, да? Ты, что ли, в честь этого своего… - кивнул головой, - Рогожина назвала?
- Не ваше дело, - невольно грубо, давясь комом лезвий «любезного предостережения». Спешные шаги по кабинету к двери.
За ручку – и дернула на себя:
- Прощайте!
- До встречи… - ядовитое, насмешливое… самодовольное. Явно давая понять, что гордыня так или иначе под прессом обстоятельств будет сломлена.
Не на ту напал, ублюдок.
По крайней мере, пока мне так хочется верить. Хотя и не перечу – игнорирую: молнией в коридор и прожогом помчала на выход мимо удивленной молоденькой секретарши.

***
Мучилась. Чего кривить душой, не одну ночь скоротала в жутких, тяжелых рассуждениях. Страх, совесть заживо поедали изнутри.
Ведь по сути… что? Невелика я цаца. И потом, это лишь плоть, лишь физика. Как с Лёней. Как говорится, за плечами уже отличная школа мерзких сношений и насилия.
Хотя нет… Нет. Даже с Леонидом это было иначе, чем здесь.
Но почему я? Почему?! Чай, не красавица! Особенно теперь, после родов и всех этих стрессов. Неужто… мысль, желание от**ахать во всех позах дочку Соколова, по совместительству жену Сереброва, настолько возбуждает, что вовсе сметает все принципы приличия, адекватность… совесть, стыд? Неужто некая зависть или неприязнь… стоит того, чтобы так опуститься? Или Он и был всегда таким? Гнусным, ушлым, гнилым в душе? Или они все здесь такие? Подчистую? А не только… «синдикат» Серебров-Матросов-Буторин? И какой тогда мой отец был на самом деле? Для меня – идеал, а для остальных? Демон?
Или Аннет бы не полюбила такого? Или она… одна из жертв подобного нахального «соблазнения»? Может, она вообще его ненавидела? Может, их союз – некая месть? А смерть его – благодать?
Фу, нет! Чушь! Папа был хорошим человеком! По крайней мере… для меня. Хоть и зацикленным на своей прагматичности. Черствым и местами недостаточно прозорливым. Но был хорошим.
Как мой Рожа: его окружение – не мед. Но Федя… Федя не такой. Он иной! Он хороший!
И ради него… разве я не могу в очередной раз, но уже для поистине действенного, для дюжего, ощутимого результата унизиться?
Но едва только представлю (как этот мерзкий, старый хрыщ будет меня лапать, как мне придется его трогать, «этот» его… а там, потом… и вовсе: куча таблеток, желая не то, что бы не заболеть, но и не залететь; ненависть к себе, отвращение – фу! нет, не могу!), так и подступает тошнота к горлу, и откровенно начинает трясти от жути. Не могу я. Не могу!
И потом… где гарантии, что эта тварь не обманет? Не будет лапшу вешать, резину тянуть, играться, пока суды идут, а дальше в кювет – как два отброса, и я… и мой Рогожин полетит, да еще и знать будет… как я низко пала.
Ведь не простит. Верю, чувствую, что не простит.
Это тогда было непонятно… Да и будь я просто Сереброва, а то… я Федькина. Сама пришла, сказала, что я его и я дождусь, а тут… Это измена. Жестокое предательство, пусть и во благо. Но это будет измена.
И не думаю, что сможет меня понять и простить. Даже если и сделала бы я это ради него самого (и себя, конечно).

Не могу. Как бы я не любила Федю, как бы не хотела быть с ним вместе… не могу. И боюсь. Боюсь окончательно его потерять. Так, есть шанс через десять-пятнадцать-двадцать (сколько ему там дадут) лет встретиться и наконец-то быть вместе. А если… если «не угадаю», и действительно не сможет простить – подарю свободу (и то, если не обманут), но потеряю навсегда.

Да я себя не смогу простить! Я не смогу с этим жить. Я.
Хоть и так… опустившийся в бедности и унижениях перед «сильными мира сего», человек, не смогу.
А потому – точка.
Выжидать. Единственное, что мне предстоит – это смирно, покорно выжидать вердикта.

***
Устала. До безумия от всего устала. Да так, что хоть счеты с жизнью своди: ни на что сил не осталось. Да только ради обоих Федек не посмею. Тогда, с Серебровым, выдержала… И сейчас выдержу. Справлюсь. Хотя бы назло… всем: Лёне, Матросову-Буторину, Пухтееву, маме… и даже отцу. Назло всем, кто в нас с Рогожиным… не верит.