Камера 39

                КАМЕРА №39
      
                (рассказ)
 
  « Запаздываешь, уже десять минут».  -   Услышал  Володя Булкин,  входя в комнату, -  и его мечтательное настроение приказало долго жить.               

«  Мне завтра опять на смену.  А ты!  Петрович  заболел,  подменить  просил».               

« Да там метро…   у Техноложки простояли»   -   соврал  Булкин,  быстро прошел по комнате,  не глядя на Горлова,  сидящего за столом,  и бросил сумку на диван.               

«  Что метро, -  выходи раньше. Я с Озерков –  и всегда успеваю».               

« А как бойлер, не стучал ночью?»   –   Булкин  попытался перевести разговор.               

« Ты мне  бойлером  зубы  не заговаривай,   -   прорычал Горлов     –    последний раз тебе говорю. Чтоб в девять как штык!».                Горлов тяжело встал из-за стола, нащупал ручку своей палки и захромал к двери. Остановился,  вернулся;  взял со стола  стакан и направился  к раковине.  Раскрутил чай на донышке и выплеснул в раковину;  открыл кран, хилой,  разодранной  струей промыл стакан. Поставил стакан на полку,  задернул  занавеской. И, наконец, вышел.                «Вышел!»  -  Булкин  вытянул шею,  прислушиваясь, как  стучит своей палкой по гулкому коридору  Горлов,  как будто продолжает  отчитывать  его,  Булкина Володю…  но по у-бы-ва-ю-щей.                « Вот старый черт!  –   весь настрой сбил».  –  Володя смахнул хлебные крошки и  просыпанный  сахар  со стола.   -   « Тоже ему скажу, чтобы стол за собой вытирал».                Поморщился,  шмыгнул носом.  От Горлова всегда оставался запах.  Поразительно устойчивый запах.                «Никак этот отставник хренов весь не изыдет».  - Открыл дверь Булкин и вышел в коридор. -   «Проветрить, проветрить!» -   отворил он полукруглую  форточку высокого тюремного  окна с решеткой.
Но сегодня воскресенье. Никаких дополнительных работ и авралов.  Сегодня работа – отдохновение. Пройтись разок  с метлой в тюремном дворике Трубецкого бастиона вокруг  бывшей бани арестантов, переоборудованной под  склад  разнокалиберных лопат и скребков, худосочных метелок и злой скрученной проволоки. Одно удовольствие разметать в стороны опавшие листья с  каменных плит, сбрызнутых ночным дождиком.  Жих, жих .  Потом в бойлерную:  мимолетно  глянуть  на  застывшую стрелку манометра,  боясь её сглазить  – замучаешься поднимать  давление;  записать показание  градусника на трубе с перебинтованным краном;  да не забыть  вовремя сменить ведро, переполненное теплой водой,  из-под  подтекающего раструба. Вот и все дела.                Булкин завалился на скрипучий продавленный  диван. С коричневым растресканным кожзаменителем,  как земля в полупустыне.  Вытянул ноги, заложил руки за голову и в очередной раз пришел к выводу: « а хорошая всё-таки у него работа». На такую не попадешь  просто так, только по знакомству. Если раньше тут штаны протирали пенсионеры,  да по инвалидности списанные,  и еще дорабатывают свое товарищи уходящей эпохи; то теперь на освободившееся место дежурного в Петропавловской крепости конкурс почти как в МГИМО. Надо быть  из «поколения дворников и сторожей». Нет, он  не из  «Сайгона». Но свой. Дежурства сутки через трое. Свободного времени, как воздуха на палубе парусника, скользящего по океану.   А время-то какое! Конец восьмидесятых. Это когда деньги почти ничего не значат, а цензура  спущена на тормоза  - начинается  Русский Космизм! Не полеты жучек и Гагарина, а духа.  Что даже продвинутые агностики, из  итээровцев,   робко начинают говорить о Предназначении.   Всё переворачивается с ног на голову.  Вон  Горлов  «Красную Звезду» читает и тот банками, с заговоренной водой через телевизор, весь  пристенный шкаф небось дома у себя уставил.  Страна выходит из спячки,  взоры соотечественников  отрываются  от картофельной грядки на даче и телепередачи  «От всей души»;  и человек начинает приподниматься над собой, в глазах проскальзывает жажда знаний…  с легким  отблеском безуминки. «Непосвященные» толпы пялятся  на квадраты  Малевича.  А что, разве не так? И концерты «Поп-механики» собирают полный  Олимпийский, как Пугачева  в застойные…                Тут досужие мысли  Булкина пресеклись и он потянулся к своей сумке. Не забыл ли чего?  Взял сумку,  порылся в ней. Нет, всё на месте.  Глянул  на стеклянный круг часов над диваном,  и довольный опять заложил руки за голову:   хватит времени и  поваляться, помечтать;  и дворик подмести.
А в десять вечера Булкин  проверил все запоры на входных дверях. Накинул сумку через  ремень на плечо. Заспешил по  коридору, преодолевая небольшое сопротивление света с пришибленным оттенком,  завладевшим  пространством  тюремного туннеля.  Булкин физически почувствовал эту ущербность света. И время как-то придвинулось со всех сторон, уплотнилось сгустками вокруг Булкина. « Полкило потянет на кубический метр»  –  улыбнулся своему подсчету  Булкин  -  и резким  движением руки ударил по времени. Выдохнув с ударом «Х-х-а!»,  и притопнув  левой ногой, как боксер.  Точно,  время - штука материальная, и читать  астрофизиков не надо. И так видно.  Но Булкин, как говорится, сам нагнетал атмосферу. Не без этого. Поднялся по каменной лестнице на второй этаж. По коридору налево. На втором еще тише и сумрачнее. Подошел к двери с табличкой №39 и, открыв её  на себя, исчез в камере.                Матрас на железную койку, вмонтированную  в каменный пол, Булкин принес загодя, еще днем.  Сел на койку и вытряхнул из сумки на столик,  крепленный к стене рядом,  -  зеркало на подставке, свечу в стакане, подсвечников у него никогда не было,  магнит черного цвета, выгнутый подковой, и книгу в потрепанной серой обложке.  Поставил зеркало, напротив свечу,  запалив её тут же длинным пламенем, щелкнув зажигалкой. Книгу придвинул к стакану со свечой и на неё положил  магнит. Свеча высветила название книги «Мать», а на магните надпись маркером белого цвета « Алексей Пешков». По камере пошли тени;  одна  вытянутая, сгорбленная, как  монах-схимник  в катакомбах. Булкин поправил свечу в стакане, - тень схимника распрямила плечи и приподняла голову.  Подбил матрас с боков и завалился на койку.  Стал ждать. Алексея Пешкова, то есть Максима Горького.  Написать на магните имя от рождения, а не то, что насочинял себе основоположник советской литературы, советовал Федор, работающий в Петропавловке дворником.  Он, когда вызывал Троцкого, накарябал на черном магните «Лейба Бронштейн». Вообще, по словам  Федора,  тюрьма Трубецкого бастиона кишит духами. Все, кто  в казематах отсидел,  вернуться сюда норовят.  Хлебом их не корми:  так и слетаются по ночам.  Всего-то и надо для приманки:  зеркало,  свечка затепленная, магнит с именем.  Да напоминание им в каких делах главных они остались после смерти  для людей. К своей свече Федор подложил  статью Троцкого «Военный коммунизм», перепечатанную собственноручно. Почему Булкин выбрал Горького? Расспросить  хотелось  у, в общем-то,  материалиста А.Пешкова, про его идею «богостроительства», как он бога строить собирался и что из этого вышло.                Прошел час. Булкин повернулся на бок. Другой час отмучился. Булкин лег на спину. Еще полчаса. Тело начинало затекать, а Горького не было. И когда собрался Володя Булкин свернуть спиритические ожидания,  послышались шаги по коридору. «Шаги, шаги!» – приободрился Булкин;  -  и замер. И пламя свечи, как остановилось,  -  и  вытянулось,  -  и  схимника тень, поднявшись на цыпочки;  будто стараясь разглядеть  из тьмы тьмущей явление святого духа. Но шаги не приближались, это могло быть топтанием на одном месте. « Что это он капризничает?»  -  встал с койки Булкин и вышел в коридор.  Прошелся до лестницы. Постоял. Шаги! Дальше по коридору до туалета. Вернулся к лестнице. Шаги! - Но этажом ниже!  Забыл где сидел? -  По первому шарашится.  Булкин  спустился по ступеням, но, не дойдя до комнаты дежурных, всё понял.  Встретить  Горького ему не светит. Уразумел что к чему.  Бойлер стучит. Машина неладная! Конденсат вместо пара дают. Еще будет одной заботой  -  утром звонить в котельную. Булкин с досадой толкнул тяжелую дверь и заглянул в освещенную выбеленную до пола бойлерную. «Стучит себе. Ну и хорошо, нет – так нет;  не хочет Горький, не настроился  я на него как следует». -    Повернулся и пошел на второй в свою камеру, но на полпути его остановила интересная мысль:  «  А как это он бойлер услышал на втором за закрытой дверью?  Его и на первом по коридору в  десяти метрах от бойлерной  уже  не слышат, -  не то что там наверху?  Сверхпроводимость ночная выдалась!  Или слух прорезался, как у Паганини!  Вернувшись в камеру, Булкин  задул свечу, и весь набор по магии побросал в сумку.  Идти назад в дежурную комнату не хотелось, слушать остаток ночи бойлер. Посплю здесь. - Решил Булкин и лег на койку. Прислушался   -  нет – а теперь не слышно. Или попритих?                Сон к раздерганному мистическими бдениями Булкину не шел. Покрутился с бока на бок,  заложил руки за голову и стал рассуждать:  « А вот,  что ответил бы  Горький,  нет, не мне, зачем ему с каким-то Булкиным говорить, -  а схимнику тому, что в тень спрятался у стены…                А спросил бы Горького схимник вот что: « Алексей Максимович, кажется, так  величают?…    У  Вас как-то запутанно. Максим Горький, но Алексей Максимович Горький?»  –  и  вопросительно посмотрел на Горького в марийской косоворотке, расшитой по разрезу ворота  фигурками животных и птиц.                Горький кивнул   -  « Так, так. А Вас, у вас тоже имена, имена: одно для землицы грешной,  другое небесное?»  – и,  нервно запустив пятерню  в удлиненные волосы,  зачесанные назад,  поскреб затылок.                « Меня, -  Серафимом,  просто и ясно. А имя в миру?   -   Выждал паузу,  приподнял куколь, скрывающий  лицо  и, глядя в глаза Горькому, добавил  -  и забыл уж какое. Мирские попечения, помнить об них – грех. Забыл не имя, имя помню, а человека с тем именем, а значит и имя».                « Ой, уж забыли» -  Приободрился Горький.  Прячетесь. Лукавите. Отгораживаетесь от мира, от людей. Ложное смирение, чуть задень – или диаволом кликните, или просить прощение будете с затаенной злобой. И воздыхания всё ваши напускные. Ваш бог на небесах, а люди на земле. И гори она с людьми пламенем. А вы-то с богом  взираете на всё с  вершин добротолюбия»    -  И, довольный,  потер кончиками пальцев  свои усища.                Серафим  откинул черную мантию, с вышитыми на ней белыми крестами, на плечи, и прямо так и  спросил:  « А что это вы, Алексей Максимович, в богостроители подались, вы же в Бога не веруете?  Искушаете малых мира сего умствованиями своими бесовскими, почерпнутыми на Западе. Какого Бога на земле могут построить атеисты? Подменяете, вы,  милый человек, понятия. А Ваш нигилизм  -  плод непомерной  гордости.   Ваши богостроители  лагеря понастроили на лютом холоде со сторожевыми вышками для других богостроителей.  И  что далеко ходить, у стен Петропавловской крепости  расстреляли братьев своих и в ров, как псов побросали.  Да и сами Вы  свободы хотели, «буревестником» гордо  реять собирались,  а как на привязи ходите, а поводыри  народные ваши слепцы. К пропасти страшной  всю страну ведут».                Горький  оскорбился,  воротник расстегнул на две пуговицы, помассировал ладонью шею  и,  недобро блеснув глазами  на Серафима, стал   говорить:     « Да я!...  Да я!...   Это вы  народ православный  довели до отчаяния.  Молись да кайся,  молись да кайся;  и терпи, глаза опустив долу.   А человек -  он…     А  человек он  -     Красота и  разум!  Я  человека  унижать не позволю!    -       И взялся  бить себя в грудь    -    тут истина, тут  - в человеке!   А не там, -  на небесах ваших».
«  Красота, говорите, да разум?!   –  прищурился Серафим.  -   Сначала убьют.  И – нет,  чтобы земле убиенного придать,  мозг из него изымают,  - изучают, копаются в нем, как в испорченном моторе.  Вы же в душу не веруете? Так, о душе говорите, -  для красного словца в рассказиках ваших».
«А вы что тут на земле делаете? -  убирайтесь вон,  к херувимам своими!»  -  метнул Горький  яростный  взгляд на потолок, и вдруг, подскочив к Серафиму, махнул костлявым кулаком,  стараясь  зацепить схимника.
Но Серафим, успел  развести  руки в стороны,  взмахнул мантией и взлетел. Извлек, как из воздуха, посох и ткнул им в грудь Горького со словами:                « Безбожник. В ад дорога на муки вечные и вашим товарищам. А праведникам смиренным кущи райские на все века. Вот так!».
  « А я ада не боюсь,  чего бояться того,  чего и нет вовсе. Я  в землю уйду к червячкам, да жучкам. Это вы в свой рисованный рай попасть мечтаете…   -  Горький на секунду смолк, а потом как заорал   -  Ан нет, не выйдет!»   –               и бросился к стене,  выдрал из неё камень, овальный как  булыжник, что посыпалась штукатурка,  и запустил им в Серафима.                Серафим успел резко взять в сторону  -  камень просвистел мимо  и с грохотом  ударился в дверь.
 Раздался звонок.
Булкин вскочил с койки.   
« Утро уже!  Дворники пришли за метлами, надо быстрей идти открывать ворота в бастион»  - схватив сумку, Булкин оглядел стены камеры, и заспешил вниз по лестнице в комнату дежурных за ключами.                « Не забыть, не забыть вернуться за матрасом, записать в журнал температуру.  Вечером вылетело из головы. -  Горлов  будет нравоучения читать.   -  Выстраивал  программу действий, ускоривший шаг,  Володя Булкин.    -   И в котельную позвонить,  сказать про бойлер».               
Открыв ворота, и запустив бригаду дворников,  Булкин,  не спеша, пошел через дворик назад. Поднимаясь за матрасом, на полутемной  лестнице  вернулся он к  своим ночным размышлениям.                « Вот что получается с ними: и Алексей Максимович и Серафим, в силу недюжинного своего понимания, тянут на себя ткань мира, полупрозрачную кстати; один вниз на вершины красоты да разума человеческие, другой  - вверх в чертоги божественные,  -  и рвут её на половины.  А то и в клочья.  Сцепились в убеждениях своих крепко. Строят вечное.  Серафим с чернецами жизнь на небесах непреходящую;  а  Алексей Максимович с пролетариатом,  и если не на земле в коммунизме, не получается пока,  то планету с вечной жизнью во вселенной найти мечтают. В Вечность себя поместить хотят. Но как-то с этим у них не очень. От этого  страдания, и притязания друг к другу.  А вечности без них, без нас, говорящих о ней, строящих её  не бывает.         То-то и выходит,  без нашего «я»  не к чему ее привязать. Но что такое «я»?.. Для Серафима – «я» – сын божий.  И тут же  другой вопрос выскакивает  - про Бога,  на который, опять-таки,  «я» отвечает,  замкнутый круг. А у Горького «я» -  какая-то  комбинация инстинктов, импульсов откуда-то взятых и в туманность галактическую уходящих,   под неусыпным оком  всё того же «я».  Но существует ли «я»  какое-то отдельно вообще, без наблюдений и размышлений о разном?   И что на самом-то деле «я» это собой представляет, и  представляет ли  что-то?  -   вот этого и сам я не знаю»    -  почему-то обрадовался незнанию своему Булкин.  И  вот от этого слова «я», пришедшего к нему и оставшегося  не молвленным,  и  - «не знаю»,  произнесенного чуть вслух, -   осветилось лицо Булкина  мягкой улыбкой.
 Взяв подмышку матрас и осмотрев еще раз камеру, – не оставил ли чего, вспомнил крылатое выражение Горького:  « слова - одежда  всех фактов, всех мыслей».  « Ох,  Алексей Максимович, Алексей Максимович,  отделяя слова  от мыслей и фактов, и факты от мыслей  - снова на войну Серафима вызываете»   –   рассуждал  Булкин.   « Серафим тут же в ответ отчеканит:  факт – это элемент сознания, Богом нам данного, а  не сам по себе этот факт на дороге валяется; и что слова – и  есть мысли. А мысли -  звуки, слова».      «Ну что  поделаешь, никак не могут мир они поделить   -  возмутился  Булкин и рассек раскрытой ладонью воздух,  словно желая разделить их чертой,    –  а  факты-то обусловлены установками исследователей;  на что глаз и мысль направлены,  и для чего...  Опять в это «я» всё упирается…».                И тут в Володе Булкине пробежала мысль; пробежала и исчезла в глубинах его незнания, но успел он выхватить на поверхность несколько сверкнувших слов …  -   « Я »  - это что с тобой происходит, всего-навсего…  ».
А когда спустился  на первый этаж,  пришло к нему главное открытие этого утра. «  И как это он к таким мыслям пришел, выводы такие сумел сделать,  -  недоумевал  Володя Булкин   -  не было ли это всё-таки  спиритическим сеансом?  Откуда к нему такое могло слететь...  додуматься как смог до такого понимания?  Не натолкнул ли кто меня?…   Может быть, и вправду,  в камеру № 39 заглянул Горький,  и Серафим откуда-то  вызвался?...                Ну, не знаю…».