Тёзка

ТЁЗКА
Шлёпая босыми ногами по тёплой, мягкой пыли большака старой Екатерининской дороги, Зина неторопеливо шла в город. Идти было, по деревенским  меркам близко – всего 12 вёрст. И, если не бы тяжёлая сумка, которую она несла на плече, то это было бы просто удовольствие.
Солнечный августовский день озаривал мягким, ласковым теплом. Но кое-где в кронах деревьев уже проскальзывала желтизна. На некоторых полях стояли крестцы свежих хлебных снопов.
Она свернула с большака на боковую лесную дорогу. Здесь, по прямой, оставалось четыре версты. Сняла с плеча сумку и присела  на валежину отдохнуть. Оглядевшись, увидела рядом, под ёлочкой, кругленький толстенький белый гриб. И не нужны ей сейчас грибы, но подошла, а там, чуть дальше – ещё два и ещё…Сняла свою соломенную шляпку связала ленточки и набрала этих красавцев: ещё не осенних темноголовых, а летних, с шляпками цвета молочной пенки, с прилипшими соломинками и листиками, пахнувших лесом и… домом. Дома, в кухне, всегда пахло грибами.
Правильно ли она делает, что идёт в город, не осталась в селе? Весной она окончила гимназию и дополнительный учительский класс. Сейчас она нужна была бы дома – последний, шестой ребёнок в семье священника Рождественского. Приход – маленький, прихожане – нищие. Год 1919, ей тоже – 19. В своё время отец сказал подросшим детям: «У меня нет средств, чтобы дать вам образование. Пусть будет вам милость Божия, наше родительское благословение и ваш здравый смысл – ищите свои пути».
Все разъехались – кто куда. Конечно, можно теперь остаться, дома чуть сытнее, чем в городе. Но что дальше? Учительница в сельской школе, поповна – это удел вечного одиночества. За крестьянина замуж не пойдёшь, да и не возьмёт, зачем ему жена с гимназическим образованием? Других женихов нет и не будет. Уж лучше в городе Зина не любила одиночества, ей нравилась жизнь активная, на людях. Время войн и революций и подавляло и обещало – что-то будет другое, интересное.
Вздохнув, она взвалила на плечо свою сумку и взяла шляпу с грибами. Идти стало ещё труднее.
- Всё равно не  выброшу, упрямо сказала она и пошла дальше.
Ноги, намокшие в росистой траве, дорожной пыли сразу стали грязными. Наконец, увидев крайние маленькие дома города, она остановилась у большой лужи, с плавающими жёлтыми листочками, и вымыла тёплой водой ноги, обула ботинки. Расчесала пышную шапку рыжевато-каштановых волос, вопросительно заглянула в зеркальце зеленоватыми глазами. Не красавица, но ничего. Цвет лица хороший. Вот губы полноваты: сжала губы бантиком, получилось смешно и нелепо. Усмехнувшись, собрала свои сумки и вошла в городскую улицу.
Она сазу пошла к хозяйке, у которой жила когда училась. Её комнатка была ещё свободна, и она устроилась в ней, подарив хозяйке, целую шляпу грибов.
Место в школе ей нашлось. Это была начальная школа в центре города, недалеко от квартиры. Работа началась удачно и ей нравилась. И с коллегами отношения были нормальными. Зина как будто создана для своей профессии: хорошего роста, голос звучный, дикция чёткая, с детьми была доброжелательна, но требовательна. Дети её обожали.
Скоро она обнаружила, что денег ей не хватает. Тем более на приличную одежду. И она пошла учиться к известной в городе портнихе Агаповой. Чтобы не платить за обучение помогала выполнять заказы – сперва что попроще. Но скоро стала шить себе всё необходимое. У неё появились друзья.
В этом же доме жили Фридманы. Лев Фридман был партийным работником. Обитал в Москве и наезжал редко. Дочь от первого брака, Мария, или Мася, увлечённая политикой, жила с отцом. А здесь находилась жена Фридмана, Нелли, и двое их детей – Яша, красивый, высокий паренёк, и младшая дочь Ольга или Лялька, тонюсенький, лохматый подросток.
Зина дружила с Яковом, хотя это выражалось только в совместных походах на танцы. В городе цвёл НЭП. На поверхности бурлила весёлая, шумная жизнь – рестораны, танц-веранды, шимми, чарльстон. Зинаида обожала танцы и в Яше, который был на шесть лет её моложе, ценила хорошего партнёра. И когда они выходили на площадку, им уступали место, ими любовались.
Но сколько можно плясать? Время неумолимо. Зинаиде шло к тридцати годам, а ничего серьёзного нет. К этому времени и Фридманы переехали в Москву. Стало совсем пусто.
Однажды она познакомилась с Тоней Петровой, милой симпатичной женщиной – помогала ей шить платье. Они подружились. И как-то Тоня пригласила её в гости:
- Зиночка, у нас семейный праздник. Я приглашаю и не без умысла, - добавила она с улыбкой, - хочу познакомить с братом Миши. Он, правда, ещё студент, медицинский кончает, а парень хороший.
- Тоня, ну что мне всё какие-то мальчишки достаются, мне-то ведь скоро тридцать!
- Да, разве, это важно? Даниил Иванович немножко моложе по возрасту, а так-то поглядеть, разве, тебе дашь тридцать?
Зинаида подумала и решила пойти. «Была не была, познакомлюсь со студентом». Парень был высокий, худой, в очках и очень уж серьёзный. Танцы не получились – он не танцевал Зина отвела душу с одним из гостей Но после праздника он пошёл её провожать. Поговорили о пустяках и разошлись.
Через несколько дней пришла Тоня:
Зинаида, Даня хочет тебе предложение сделать, но не знает как.
- Значит ты – сваха?
- Вроде бы так, но он хочет с тобой встретиться.
Они встретились. Зина не любила недомолвок и спросила:
- А вы знаете, что я попова дочка? Биография у меня тусклая, да лет мне скоро тридцать.
- Ну, кто у нас без греха, - улыбнулся он и тоже спросил:
- А вы знаете, что я ещё нищий студент?
- Да, на нэпмана вы не похожи.
Вскоре они поженились. Зинаида стала Петровой. Ей дали служебную квартиру – комнатку в доме при школе. Это был их первый дом. И жили они более чем скромно, он подрабатывал немного уроками. Закончив институт, Петров получил первое назначение в свой город.
Городская больница располагалась на окраине города в Калиновом бору. Здесь больницу когда-то построили купцы Калиновы, с тех пор и больница и бор, и насаждённые сад и роща назывались  по их имени.
Летом Петровы жили в маленьком флигелёчке около больничного корпуса – как бы на даче. Порой после дежурства к ним заходили Данины коллеги, чаще других маленький, круглый Егор Иванович Шмельков. Он, тяжело, астматически дыша и вытирая потную лысину, неизменно приветствовал Зинаиду:
- Ах, моя красавица, целую ручки. А чай пить будем.
Обязательно, Егор Иванович.
И несла на улицу большущий самовар. Там под окном, она ставила «паровоз». Как называли его гости. Прибегал высокий суетливый, огненно-рыжий Лёня Харитонов. Поправляя огромные роговые очки, тихонько спрашивал:
- Зинуля а покрепче ничего не будет?
Иногда бутылка вина находилась. Впрочем, эта выпивка была чисто символической. Мужчины вели нескончаемые медицинские разговоры, но иногда возникали и другие темы у открытого окна до Зинаиды доносились отдельные фразы:
- Э-э батенька – басил Шмельков. – Этатизм – это диктатура. Это тотальная власть государства, это фашизм – если хотите.
Позвольте, позвольте! Взвивался фальцетом Харитонов.- Разве социалистическое государство противостоит обществу и личности?
Зина дежурила у самовара и эти фразы, ничего ей не говорящие, скользили мимо сознания. Смолистый запах сосен, их медные стволы в лучах заходящего солнца и этот говор за окном – всё радовало. Она была счастлива. У неё свой дом, семья, интеллигентные друзья.
Увидев, как вскипает очередной самовар, она звала:
- Даня, забери «паровоз».
Но иногда возникала колючая мысль – они живут четвёртый год, а детей нет. Ей 34, а Даня на пять лет моложе. Вокруг молоденькие симпатичные докторши и сёстры, ему с ними интересно. А как же она? И как-то она пожаловалась Тоне. Тоня долго молчала, потом сказала ей:
- Ты знаешь, а ведь у Петровых ни у кого из братьев детей нет. Старший  Евграф, он на Дальнем Востоке, второй раз женат – детей нет. У нас с Мишей нет. Ты спроси Даню, он же врач, может я ошибаюсь?
Зинаида как-то осторожно сказала:
- Даня, я в торгсине видела такое прелестное детское платьице, что мне малыша захотелось.
- Ну, платьице ещё не повод детей заводить, а вообще, конечно, дети – это прекрасно, мы ещё это обсудим.

А Тоня как-то ей просто сказала:
- Зина, да найди ты себе мужика и роди. Данька и знать не будет. Мне уже поздно, да и Миша больной, а без детей жизни нет.
Нет, мужика она искать не стала. Но как-то встретила Яшу Фридман, разговорились, и он вдруг  ей предложил:
- У меня путёвка в санаторий пропадает, а я не могу ехать.
Может быть, ты?
- А как это возможно? И денег нет, и, вообще, я нигде не была.
- И это ты говоришь? Да тебе везде будет хорошо, ты – коллективистка. А путёвка оплачена. Я всё организую. И одна ты не будешь, приедут наши девочки.
И Зинаида решила ехать – к Чёрному морю. Даниил быстро и легко огласился и она приступила к главному – ревизии своего гардероба.
«Ну, костюм ещё свежий – вполне сойдёт», - думала она. Юбка, пара блузок, светлые туфли – всё есть. Нет главного – хорошего платья. Она бросилась к Агаповой и они раздобыли отрез светло-серого крепдешина.

Растираясь после душа жёстким полотенцем, Зина придирчиво, разглядывала себя в зеркале, обдумывая, как сшить платье.
«Да, грудь маловата, нужно будет сделать лиф с драпировкой. А вот беда – безобразие бёдра и икры толстоваты, значит, платье придётся удлинить. Хватит ли ткани?» Она с удовольствием посмотрела на свои руки. Вот руки, действительно хороши, значит рукав, не нужен. Может, быть, ткани и хватит.
Кроили вдвоём с Агаповой. Лиф, действительно, сделали с драпировкой, а из остатков соорудили дивную хризантему и скололи её драпировкой у плеча. Платье получилось безупречным.

Через два дня Зина была уже в санатории. Разместили её удобно  - палата был двухместная, но пока она была одна. За столиком в обеденном зале вместе с нею сидела пожилая супружеская пара. Оба  были молчаливы, замкнуты, и за столом царило тяжёлое безмолвие. Сестёр Фридман ещё не было, и Зинаида загрустила. Однако через день прибыло пополнение. Утром за их столиком появился высокий, средних лет мужчина в штатском, но с военной выправкой. Отрекомендовался – Болтухин Георгий  Иванович – и глядя на Зинаиду с улыбкой, добавил, что, для друзей просто Жора.
У неё впервые  улучшилось настроение, и она  тоже ответила улыбкой. А вечером на неё словно вихрь налетела Ляля Фридман:
- Зиночка! Как я рада вас видеть! Как вы устроились, удобно? Мы с Масей вдвоём в комнате, приходите к нам!
- Я тоже очень рада, - улыбалась Зина, глядя на Лялю и с трудом её узнавая.
Младшая Фридман, действительно сильно изменилась из нескладного подростка, какой ещё помнила её Зина, Ляля превратилась в красавицу: изумительный смугло-розовый цвет лица с несколькими точечками чёрных родинок, блестящие карие глаза с длинными ресницами, чёрные кудри короткой стрижки, на ещё не успевших загореть руках нежный золотистый пушок. Она была как спелый свежий персик и вызывала восхищение и невольную улыбку.
 А где же Мася? – спросила Зина.
- Ах, Мася у нас такая идейная! Она не ведь не просто приехала отдыхать, а выполнять партийное задание по совершенствованию своего здоровья. Она меня по процедурам затаскает, с ней с тоски умрёшь! Уж вы, Зиночка, не бросайте меня, -  щебетала Ляля.
- Да я думаю, что ты, Ляля, первая меня бросишь. И, пожалуйста, зови меня на «ты», не подчёркивай уж, что я старуха.
- Нет, нет, просто я ещё не привыкла. А вот и наша Мария Львовна плывёт.
Старшая Фридман, сухопарая, строго одетая, строго причёсанная, в пенснэ, на вид старше своих сорока лет, подошла к ним, спокойно поздоровалась и, улыбаясь, добавила:
- Уж вы извините Лялю, она вас затормошит.
- Ну и хорошо, мы же приехали отдохнуть от работы, от строгости служебных отношений.
- Да-да, - нехотя поддакнула Мася.
И они пошли за свой соседний столик.
А вечером были танцы. Пошли всей компанией – Фридманши, Зина и Георгий Иванович. Зинаида одела своё новое платье. В зале было много нарядных, оживлённых людей, звучала музыка и действовала на Зинаиду как бокал вина. Танцы всегда вызывали у неё  особое состояние какой-то приподнятости, чувственного восторга. На партнёра она не обращала внимания, лишь бы танцевал хорошо. И к её радости, Георгий оказался прекрасным танцором. Выглядели они очень эффектно. Струился вокруг её ног серебристый шёлк платья, восторженно вздрагивала хризантема на плече, и они неслись по паркету, подхваченные звуками вальса.
Им аплодировали. Георгий стал настойчиво звать Зинаиду прогуляться в парке. Она отказалась и пошла искать Лялю и Масю. Оказалось, что Мася считает танцы буржуазным пережитком, а Ляля предпочитает волейбол.
В следующие дни предположение Зины подтвердилось – Лялю окружали поклонники всех возрастов. Ей было не до Зины, и с Масей Зина не находила общего языка.
Георгий Иванович проявлял к Зине внимание, но её утомляла его чрезмерная словоохотливость, напористость и, вспоминая свой разговор с Тоней, она думала: «Ну как же это так, вот с таким фазаном изменить Дане?»
За соседним столом, рядом с Лялей, уже сидел новый отдыхающий. «Ещё один Лялин кавалер», - решила Зина. Но он к соседкам относился вежливо и спокойно.
В обед Ляля вдруг позвала Зинаиду к своему столу:
- Зиночка, хочу познакомить тебя с нашим новым соседом.
Он встал и представился:
- Сергей Владимирович.
- Зинаида Васильевна,  - подала руку.
Новый знакомый был такого же роста, как Зина, волосы тёмные, гладко причёсанные, цепкий взгляд серых глаз. Ничего броского, яркого в его облике не было, но несмотря на почти нарочитую сдержанность в манерах, в общении, он всё-таки к себе располагал.
Из столовой все вышли вместе. Потом они остались вдвоём, и пошли по набережной.
- Вы только что приехали?  - спросила она.
- Нет, вместе с вами, но я сидел за другим столом. Меня обменяли, - улыбнулся он.
- А вы уже вписались в коллектив и чудесно танцуете с Болтухиным. Он вас не утомляет?
Она удивилась:
- А вы с ним знакомы?
- Наши комнаты рядом. Он заходит поболтать.
- Да, он оправдывает фамилию. Но мы с ним лишь несколько раз танцевали, он хороший партнёр. А вы не танцуете? Я вас не видела.
- Нет, нет, это не для меня.
Они спустились к морю. Невысокие волны накатывались на берег и, шурша по гальке, отступали обратно. Огромное красное солнце опускалось у горизонта в воду. Ветра не было, но влажное дыхание моря освежало разогретую землю.
Зина вздохнула:
- Как хорошо у моря! Так спокойно, так просторно, так тянет в эту даль. Ведь там целый мир!
- А вам так хочется уехать отсюда?
- Неправильный вопрос. Главное не в том, что отсюда уехать, а в том, что на весь мир посмотреть. Разве вам не интересно.
- Не знаю, не думал.
- Вряд ли вы искренни. Но раз уж вам у моря скучно пойдёмте на танцы.
- Я же не танцую.
- Очень жаль, пойду с Болтухиным.
- Подождите, не сердитесь. Давайте ещё погуляем.
Они пошли вдоль кромки воды. Зина разулась и шлёпала босыми ногами по воде. Когда волна вдруг круто подпрыгивала к её коленям, она со смехом отбегала. Он сдержанно улыбался. Когда шли обратно, он спросил:
- Вы работаете?
- Да, я учительница. Сею разумное, доброе, вечное – русский язык и арифметику в начальной школе. А вы?
- Я инженер в проектной организации.
- Что же вы проектируете?
- Да так, разное, - уклонился он от ответа.- Завтра я хочу показать вам старую часть города, пойдёте со мной?
Вопрос показался Зине с подтекстом.
- А почему бы и нет? – ответила она беспечно.

На следующий день они пошли в старый город. Долго поднимались по петляющим узким улочкам с беленькими домами. Стайки ребятишек, вздымая пыль, носились по дороге. Собаки, лениво растянувшись, лежали в тени, не удостаивая их вниманием. Наконец, свернув ещё в какие-то закоулки, они вошли во дворик крошечного домика.
Сергей Владимирович по-хозяйски открыл дверь и они оказались в пахнувшей мятой прохладе полутёмной комнаты.
- Располагайтесь, Зинаида Васильевна.
В комнате стоял круглый стол, тахта, накрытая красивой кошмой, несколько стульев. Окна были полуприкрыты ставнями. Она села к столу. Он поставил на пол сумку, вышел во дворик, потом вернулся, стоял в нерешительности.
- А где же хозяева?
- Они уехали, я – управляющий, - пошутил он.
Зина вдруг поняла, что он не знает как себя вести, что он смущён. «Он такой же глупый щенок, как и я», - подумалось ей. Страх прошёл, стало даже весело. Она взяла принесённую им сумку, собрала на стол – вино, фрукты, бутерброды.
- Сергей Владимирович, давайте ужинать. Я есть хочу, - бодро возгласила она.
Они выпили по бокалу прекрасного вина. Постепенно их напряжение спало, но дружеской беседы, как думала Зина, не получилось.
«И что же теперь дальше?» - подумала она и почти с раздражением сказала:
- На вас прекрасная рубашка «апаш», а у меня такое впечатление, что вы всегда во френче, застёгнутым до подбородка.
 Он быстро колюче взглянул,  потом отвёл взгляд и медленно спокойно сказал:
- Ну, зачем вы так? Я рад, что мы можем побыть вместе, вот так запросто, без коллектива. И вообще, вы -  женщина, я – мужчина. Зачем что-то объяснять и усложнять?
Больше они не усложняли. Но Зине всё казалось, что и в  постели с ней он такой же – застёгнутый на все пуговицы. Они встречались в этом домике ещё несколько дней. Один только раз, прижав её руку к своей щеке и целуя, он тихо с горьким сожалением, сказал:
- Если я бы мог, если бы я только мог быть самим собой!
- А что же мешает? Также тихо отозвалась Зина.
Но он резко переменил тему:
- Это пустое. Так мы едем завтра на экскурсию?
Но на экскурсию они не поехали. После завтрака Сергей Владимирович подошёл к ней:
- Зинаида Васильевна, меня срочно вызывают на работу. Я уезжаю.
Они вместе вышли из здания, и пошли по аллее.
- Да, отпуск всегда кончается быстро, - сказала она, чтобы не молчать.
Он спросил:
- Вы не сердитесь на меня?
- Нет, конечно.
- Ну, хорошо, прощайте, - он поцеловал её руку.
- Почему «прощайте»? До свидания, Сергей Владимирович.
Мы же с вами на одной планете живём.
Он улыбнулся и сказал странную фразу:
- Или в параллельных мирах.

Зина вернулась домой загорелая, весёлая и бодрая. Даниил Иванович, как обычно, пропадал на работе. Мучили её угрызения совести? Нет, не мучили. Она с некоторым опасением ждала последствий. И последствия возникли: она поняла, что беременна. Двоякое чувство охватило её: радость, что у неё всё-таки будет ребёнок, и опасение – как же сказать Дане и что сказать?
Она бросилась к Тоне:
- Антонина, я влипла. Как быть?
- Ты не говори, конечно, что изменила ему. Но что беременна скажи. Он же умный человек, он понимает ситуацию.
И, выждав некоторое время, Зина сказала мужу, что беременна. Тоня была права: он не делал мелочных подсчётов, он принял это как данность, он также, как жена мечтал о сыне и теперь окружил Зинаиду вниманием, добротой и заботой.
Она полнела и расцветала. Беременность переносила легко и эта полнота делала её ещё женственнее и привлекательнее.
Даниил Иванович заведовал теперь детским отделением в больнице и им дали квартиру в центре города. Там, на втором этаже особняка, который принадлежал когда-то фотографу-немцу Карлу Шмидту, была до сих пор фотография – красивый но запущенный салон со стеклянной крышей и квартира дочери Шмидта, Марии Карловны. Вот её-то уплотнили: оставили комнату с отдельным входом, а вторую отдали Петровым.

В конце февраля 1936 года Зина родила сына. Петров был в восторге. Зина сияла. Она с воодушевлением обживала свою квартиру свою квартиру – собственно, одну большую светлую комнату и огромный коридор, где она устроила столовую. С Марией Карловной отношения не клеились, хотя, если бы не они, жил бы кто-то другой.
Весной 1937 года в городе случилась беда – много детей заболело менингитом. В отделении Петрова находилось на лечении тридцать ребятишек. Было и второе событие, внешне менее значительное, но по последствиям разрушительное: в город приехал работать поближе к Москве детский врач Смирнов Виталий Семёнович и был назначен в отделение Петрова. Очень амбициозный молодой человек сразу стал противостоять Петрову, тем более что вскоре его избрали парторгом отделения, а затем и секретарём парторганизации больницы. Беспартийный и аполитичный Петров никак не мог понять и взять в толк, чего же тот хочет. Он говорил жене:
- Ну что ему нужно? Ну, какой он врач. Он же скарлатину от дифтерии не отличит!
И, как всегда, при противостоянии, коллектив разбился на два лагеря. А в отделении произошла ещё одна беда: медсестра Катя Маслова положила одному мальчику горячую грелку, как следует её не закрыв. Больному ребёнку с высокой температурой, без сознания, жестоко обожгло руку от плеча до локтя, Няня, заметившая это, помчалась к Петрову. Потрясённый случившимся, он прибежал в отделение и, никогда не повышавший голоса, так орал на персонал что все разбежались кто-куда.
Печальное событие имело трагические последствия. Вскоре было назначено открытое партийное собрание для обсуждения этого случая. Собрание открыл Смирнов и призвал коллектив высказаться о работе детского отделения. Все молчали. Тогда он встал и стал перечислять все неполадки в работе отделения. Конечно, неполадки были. Смирнов подитожил: партийная организация больницы считает глубоко порочной практику руководства со стороны доктора Петрова.
И началось! Кто раньше стеснялся или не смел нападать на Петрова, начали с воодушевлением вспоминать, что было и не было. Кто уважал и поддерживал его, боялись заступиться. Наконец, слово попросил старый доктор Шмельков.
- Доктор Шмельков, пожалуйста.
Задыхаясь, Шмельков с трудом встал:
- Я хочу сказать, что во всей этой истории всё неверно. Кто разрешил этой толстовской героине покидать отделение во время дежурства?
- Я протестую! – крикнула Маслова. – Я выполняла комсомольское поручение!
Поручения выполняют после работы, а вы не удосужились проверить состояние  тяжело больных детей. По вашей вине пострадал ребёнок, Вы не записали в журнал вечернюю температуру или просто не измеряли? А сейчас вместо проступка Масловой тут устроили судилище над Петровым. Почему? У нас много случаев менингита. Да, но причём здесь Петров? В тридцати наших случаях нет летальных исходов. Тяжёлые осложнения? Да. Но при современных методиках и наших возможностях назовите мне процент осложнений у таких больных по Москве, Ленинграду, другим городам. А ответ на мой вопрос прост – Смирнову нужна вакансия заведующего. Как видите, дважды два не всегда четыре, сколько требуется.
Тяжело дыша и отирая пот с лысой головы, Шмельков сел. Зал притаился. Встала Половникова, сестра-хозяйка отделения:
- Егор Иванович хочет превратить всё в проступок медсестры, да ещё оскорбляет товарища Смирнова. И это далеко не безобидные слова. В его лице он оскорбляет партию! Да, да! Товарищ Смирнов борется с нарушениями в медицинской практике и в ответ такое обвинение! А кого Шмельков выгораживает? У нас больные дети – дети наших трудящихся. И вместо глубокой заботы, раскаяния в случившемся мы слышим слова защиты в адрес Петрова. Не побоюсь сказать, по вине, которого из-за халатности, чуть не погиб ребёнок. И ещё, Шмельков сказал о наших возможностях. На что он намекал? Что, в нашей стране нет возможности правильно лечить детей? Со всем этим следует разобраться.
Собрание закрыли. Все молча разошлись. На следующий день было два события: утром коллективное письмо в органы с обвинениями Петрова, просьбой разобраться и подписями активистов, а вечером стало известно, что от сердечного приступа умер доктор Шмельков.
Через десять дней, в конце мая, Петрова Даниила Ивановича арестовали. Судили его в Москве с группой ещё каких-то людей, ему совсем неизвестных. Обвиняли как члена партии эсеров во вредительстве путём нанесения ущерба здоровью детей. Приговор – десять лет лагерей.
Зине это передали через знакомых. Удивлялась Зина не тому, какое именно «вредтельство» ему приписали (из всей предыдущей истории это было ясно), а тому, что членство в этой вот партии С.Р. Партия-то была распущена в 1922 году. Дане тогда только семнадцать исполнилось. Какой он тогда был эсер. Глупость одна. Может, на какое-то собрание ходил и только. Потом учился в институте, увлёкся работой и совершенно никакой политикой не интересовался. Но как докажешь? Кому? Смирнову? Половниковой? Они своё получили: Смирнов сперва заведовал отделением, потом всей больницей, Половникова – главный завхоз.
Жизнь Зинаиды невероятно осложнилась. Маленький Серёжа требовал внимания, кончились деньги, а учебный год ещё не начался, зарплаты не было. В деревне умирал парализованный отец, там тоже было не до неё. Она была в отчаяньи.
Неожиданно на помощь пришла Шмидтиха. Она ещё немного  занималась фотографией и как-то предложила:
- Зина, у меня есть клиентки, которым нужно кое-что сшить. Сможешь? А я посижу с Серёжей.
- Мария Карловна, ради Бога! Я с радость возьму заказ.
И она начала шить на заказ. С этого момента и до старости машинка и этот нелёгкий труд обеспечивали средства к жизни ей и сыну.
Осенью Зину перевели из школы в центре города на окраину. Эта школа находилась рядом с тюрьмой в маленьком, тёмном здании.
«Это символично», - думала она, глядя на глухие козырьки тюремных окон. «Чтобы не забывали мы – от тюрьмы да от сумы не зарекайся».
А пока до начала учебного года она хлопотала о свидании с Даней. Наконец, что-то получилось. Ей пришёл вызов на Лубянку к товарищу Бондаренко. Зина решила не показывать, вида, что она сломлена. Прежде всего – внешний вид. Сделала красивую причёску, одела элегантный, но строгий костюм, модную шляпку и поехала в Москву.
С бокового входа огромного здания, в небольшой комнате, подала в окошко документы и вызов и получила пропуск. Перед входом на второй этаж пропуск проверили, и, ступая по мягкой дорожке, она пошла по коридору. Вот и комната № 46. Минутку постояла, собираясь с силами, и, глубоко вздохнув, открыла дверь.
В глубине комнаты у светлого стола, склонившись над бумагами, сидел черноволосый мужчина. Что-то смутно знакомое было в его облике. Не поднимая головы, он сказал:
- Проходите, садитесь.
И отложив документы, поднял голову:
- Я слушаю вас.
Их глаза встретились. Она узнала его, Чуть задыхаясь, она сказала:
- Здравствуйте, Сергей Владимирович.
- Здравствуйте. Я слушаю вас, -  повторил он.
На миг показалось, что он не удивлён, как будто знал о её приходе. Но, ни намёком, ни взглядом, ни словом не дал понять, что он вообще её знает. Она, стараясь не волноваться, стала сбивчиво рассказывать о своём печальном деле:
- Я прошу о свидании. Скоро зима, у него с собой нет никаких тёплых вещей.
Он долго молчал, глядя перед собой, потом тихо сказал:
- Не знаю, возможно ли будет свидание, но передачу постараюсь организовать. Я не знаком с этим  делом,  нужно будет посмотреть.
И медленно и тихо добавил:
- А вы, как вы?
И её охватило злое возбуждение. Он ещё смеет спрашивать, как она! Он и эта «проектная контора», виноваты в её несчастье, а он в упор её не видит. И, вспыхнув, ответила с вызовом:
- А что я! Жена осуждённого, ращу одна сына, Что ещё вам интересно?
Он посмотрел на неё пристально:
- У вас взрослый ребёнок?
- Да не очень. Полтора года.
- Вот как!
Она промолчала, и он сказал:
- Хорошо, я посмотрю это дело. Вам придётся приехать ещё раз. Давайте ваш пропуск.
Зина с облегчением вышла из здания. Перейдя на противоположную сторону переулка, оглянулась. Ей показалось, что в окне она увидела Бондаренко. Он смотрел в её сторону.

Через месяц, в сентябре, Зина снова поехала в Москву к Бондаренко. День был серый, пасмурный, но без дождя. Она медленно шла по Кузнецкому к Лубянке. У неё в запасе целый час и, чтобы унять волнение, она смотрела в витрины, заходила в магазины. Вдруг впереди неё ей показалась очень знакомой изящная женская фигурка. Женщина была в чёрном.
Зина ускорила шаг, обогнала её и осторожно взглянула из полей шляпы. Это была Ляля Фридман! Зина обернулась и окликнула её, узнавая и не узнавая:
- Ольга Львовна!
Язык не повернулся назвать женщину Лялей. Та вздрогнула и остановилась, узнав Зину. Но поздоровалась сдержанно и отстранённо:
- А, здравствуйте…
Зина, подумала, что Ольга знает об аресте Дани и боится с ней говорить, понимающе кивнула, но сказала с горечью:
- Каста неприкасаемых. Ну да ладно…
- Да, со мной говорить опасно, - думая о своём, подтвердила Ольга.
- Ты о чём? – удивилась Зина. – Что случилось?
И, пожалуй, только теперь разглядела бледное осунувшееся лицо и странную седую прядь в чёрных волосах.
- Папу расстреляли, - тихо, почти шёпотом сказала Ольга, приблизившись почти вплотную.
- О. Господи, - Выдохнула Зинаида.
- Давай отойдём с улицы.
Они зашли в глубину соседнего двора и остановились в тени небольшой ниши.
- Но ведь твой отец, он же  ЦК работал?
- Да, там какую-то группу раскрыли и папу вместе с ними взяли и вот…
Она опустила голову и заплакала.
- Ну, а суд? Ведь должны же разобраться!
- Какой суд, что ты говоришь! Судит тройка. Дали десять лет без права переписки.
- Ну, а ты говоришь. Ужас какой-то!
- Да ты ничего не знаешь! Это значит – расстрел. Приговор приводят в исполнение сразу. Мне человек оттуда всё рассказал.
У Зины упало сердце. Правда, она ведь ничего не знает. Охрипшим голосом сказала:
- У меня муж арестован, тоже десять лет. Вот иду к ним узнать есть вызов.
- Зина, не ходи! Не выпустят они тебя.
- Нет, теперь уж пойду. Бондаренко обещал узнать и рассказать.
-Это кто?
- Да ведь это ты меня с ним познакомила, помнишь, в Ялте – Сергей Владимирович. Вот уж не думала, что там его встречу. А как ваши – Яша, мама, Мася?
- У нас всё плохо. Яша погиб в Испании. Мама как узнала, так и слегла. Она уже не встаёт. Сейчас в больнице.
И, глядя на Зину огромными, тоскливыми глазами, добавила.
- Я хочу, чтобы она умерла скорее. Здесь, дома, а не в тюрьме. Я её похороню сама. А Мася… Мася отреклась от папы письменно и публично. К нам она не ходит. Я её понимаю, но…
И добавила безнадёжно:
- Наверно за мной скоро придут.
_ Лялечка, милая моя, может быть, зря ты так говоришь. Ведь есть всё же здравый смысл, есть, в конце концов, порядочные люди.
- Может быть и есть. Да где они теперь?
Зина спохватилась:
- Мне уже пора, извини.
- Ну, давай простимся.
Они обнялись и поцеловались.
- Прощай, Зина.
- Прощай, Ляля, - прошептала Зинаида.
Подходя к знакомому зданию, она пыталась успокоиться, но тревога не проходила. У двери кабинета постояла немного и, мысленно перекрестясь, шагнула в комнату.
Бондаренко стоял у окна и быстро обернулся на стук двери и прошёл за стол. Зина поздоровалась и сразу спросила:
- Вы читали? Вы знаете, он жив?
 Он взглянул с удивлением:
- Конечно, жив.
- Так он в Москве? Я увижу мужа?
- Вопрос о свидании ещё не решён.
- Так где же он?
Бондаренко встал, подошёл к стене и отодвинул шторку на карте. Молча указал пальцем на какую-то точку, где-то в Архангельской области, а вслух сказал:
- Когда будет разрешено, вы получите уведомление на посылку.
Она поняла, дрогнула и молча, слегка кивнула. Он вернулся за стол.
- У вас есть ещё вопросы?
- Да нет, хотя вопросов, конечно, иного, - говорила она , доставая из сумочки фотокарточку Серёжи, и молча протянула её Бондаренко.
Он взял и вопросительно взглянул на неё. Она наклонила голову. Несколько минут он молча глядел на фотографию полненького, красивого мальчика испросил беззвучно:
- Как зовут?
- Серёжа.
- Тёзка значит.
- Нам с ним не придётся…
И она указала на карту. На какое-то мгновение выдержка оставила его, в глазах мелькнул испуг. Ломая пальцами карандаш, карандаш, он сказал медленно, с трудом:
- Нет, нет… Дайте ваш пропуск.
Она подала пропуск. Когда Зина забирала подписанный пропуск, их руки встретились, и это было крепкое рукопожатие.
Он тихо сказал:
- Прощайте.
Она прошептала:
- Спасибо.
И быстро вышла из комнаты.

Весной 1953-го Серёжа Петров окончил среднюю школу. Ему очень хотелось быть военным, но в военные учебные заведения его не приняли. Он поступил в строительный институт – МИСИ. Осенью этого же года вернулся домой Даниил Иванович, отбыв в лагерях вместо дести – пятнадцать. Он не ожесточился и часто говорил:
- Я счастлив тем, что делал добро и помогал людям.
В лагере у него лечилось и всё начальство, и даже приезжие из других районов. Последние годы он жил свободно в домике при больнице, и Зинаида с сыном к нему ездили. Даниил Иванович обожал Серёжу, и мальчик тоже его очень любил.
В больнице, куда вернулся работать Петров, знакомых уже почти не было. Погиб на фронте Лёня Харитонов. Совсем нелепо погиб Смирнов, оказавшись случайно во время бомбёжки у вокзала. Многие были уже на пенсии.
Вскоре Даниила Ивановича Петрова назначили главным терапевтом города. Однажды Весной 1957 года Серёжа приехал домой радостно возбуждённый:
- Мама, я, кажется, всё-таки буду военным!
- Командовать стройбатом? – засмеялась Зинаида.
- Нет, нет! Совсем не то! К нам приезжал какой-то начальник из одного военного управления. С нашего курса вызвали трёх человек и предложили очень интересную работу. Ну, знаешь, в одной секретной фирме.
- И тебе тоже?
- Представь себе, Да! Меня вызвали для собеседования. Я захожу, И он мне говорит: «Ну, садись, тёзка, расскажи о себе».
- Да откуда он знает твоё имя?
- Перед ним же моё личное дело лежит. Я ему всё рассказал о себе о нас.
- Начальник-то молодой?
- Да ты что! Совсем седой и, вообще инвалид. Я правда не сразу заметил, только когда он мне левую руку подал, а вместо правой у него протез.
- Вот как! И он в военной форме?
- Совсем нет, в гражданском костюме, но говорят генерал.
Да мне-то это всё равно. Пообещал после защиты диплома, вызвать и дать направление. Правда, здорово? Я дал согласие.
- А это где-то далеко?
- Да, разве, о таких вещах говорят! Какое это имеет значение!
- Большое. Мы с папой одни остаёмся.
- Ну-у, ведь и другое направление, может быть, тоже не рядом. И ведь дети всегда куда-то уезжают. Ведь, правда?
- Правда, сынок, но всё равно грустно.