Прихоти памяти. Ташины рассказки

Удивительна наша память. Она выхватывает и бережно хранит в своих глубинах, казалось бы, совершенно незначительные моменты, которые на поверку оказываются решающими в судьбе человека. Иногда это и не события вовсе, а лишь настроение, жест, цвет, запах.

Ташина память хранила легкий аромат подснежников и березовую рощицу с едва наклюнувшимися нежными клейкими листочками. А еще – ощущение страха из-за возможности заблудиться среди тоненьких белоствольных деревцев. Помнила она и смех гостей, и улыбки родителей, вызванные серьезным заявлением маленькой девочки о том, что ее будущий муж непременно будет старше нее на двенадцать лет. Вот так, не больше и не меньше! И ведь напророчила.

Предсказания, подобные этому, не раз случались в Ташиной жизни. Видимо, прабабушка Таши, ведунья, предрекшая своему сыну скорую смерть после рождения его правнука, сумела передать девочке часть своего дара.

Произойти это могло в день, когда мама малышки привезла ее к многочисленной родне, жившей в далеком чувашском селе, затерявшемся среди  уральских сопок или караваев, как их издревле именовал местный народ. Маленькая Таша капризничала. Путь был неблизким. Она устала, и ее укачало в дороге. Однако, стоило девочке оказаться в темной комнате, окутанной густым табачным дымом, отделявшимся от курительной трубки прабабушки мягкими сизыми облачками, как Таша тут же успокоилась. И, выйдя из комнаты, девочка удивила всех не столько своим спокойствием, сколько вдумчивым недетским взглядом. А в памяти ребенка сохранился плотный дым и проницательные глаза пожилой женщины.
 
Осталась навсегда в ее памяти и далекая летняя ночь. Таше в ту пору было лет семь-восемь. Наверное, ее разбудил лунный свет, проникавший в детскую сквозь распахнутые оконные створки.

В старом бревенчатом доме, глубоко вросшем в землю корнями многочисленных поколений, все окна были новехонькие. Их по дедушкиным чертежам смастерил местный столяр. Поглазеть на диковинные окна захаживала вся деревня.   

Летней памятной ночью родителей в соседней комнате не оказалось, что совершенно не удивило Ташу и не испугало. Убедившись, что в доме кроме нее и спящего братика никого нет, она, шлепая босыми ногами по широченным некрашеным половицам, начищенным мамой добела, направилась к двери.

Перешагнув через сандалии и оставив за спиной теплый домашний мирок, девочка ступила на прохладную отливающую лунным светом дорожку и, ведомая необъяснимым чувством, уверенно зашагала по липовой аллее, сотканной из ночных теней, в сторону речушки.

Лунной ночью речная гладь, в отличие от дневной шоколадной, золотом просвечивала сквозь ветви склоненных над ней плакучих ив, и лишь ночное светило отражалось от ее поверхности.

На берегу сидели двое. Причудливая мозаика из загадочной луны, безмятежной реки и отца, бережно обнимающего за плечи ее маму, сложилась. А вокруг, словно сумасшедшие, заливались соловьи.

Соловьиные трели тоже навсегда сохранились в Ташиной памяти. Но не простым набором звуков. Пение этих птиц неизменно воскрешало в ней зародившееся в детстве чувство нежности. 
 
Спустя годы, за повзрослевшей Ташей ухаживали многие. Но не было в них того, что всколыхнуло бы детские воспоминания Таши и пробудило желание пополнить их собственными значимыми моментами. Так продолжалось до тех пор, пока одним, нет, вовсе не летним, а – ранним весенним утром; не у реки, а – в лесу, и не в березовой рощице, а – на кромке цветочной поляны ее голову не украсили веночком из одуванчиков.
 
Вдруг оказались совершенно бесполезными все так удачно сложившиеся когда-то мозаичные картинки. Выяснилось, что достаточно одного, на первый взгляд, малозначительного намека и того, кем он сделан, и чтобы память откликнулась и зачла эти знаки в свою копилку.