Выход к морю

     Еле волоча ноги, я подошла к стойке администратора. Стеклянная дверь позади меня тихонько чмокнула, - закрылась. За стойкой никого не было.
     Нет, нет, был. Портье. Он спал. Видимо, очень крепко, потому что в такой балетной  позе могут спать разве что какие-нибудь макаки. Он и не сидел, и не лежал – он провисал пузом вниз, как гамак, между стулом, далеко отодвинутым назад, и столом. На столе чудом удерживались кисти рук, сложенные крест-накрест, и на них – голова со съехавшей на ухо фирменной фуражкой.
      Айфон под стопкой бумаг приглушено верещал знакомым хрипловатым баритоном.
      Итак, в немой сцене - я, портье и баритон. Больше никого. Только тягучие минуты, одна, две, три...
      Душа моя, наконец, возмутилась. Это я валюсь от усталости, это я проехала сто пятьдесят восемь километров от Фьюмичино до вашего треклятого городишка, это я крошки во рту не держала весь день и пол ночи, а с вами-то – здесь, на море, под пальмами, под шикарной вывеской «Belair» - с вами-то что могло сделаться, сэр? Мистер? Сеньор!?
      Тут раздались тихие, но дружные аплодисменты. Нет, не в мою честь – в честь Калифано. Ну, конечно же! Как я могла не узнать. Это же Франко Калифано тянул свою знаменитую «Ro-o-o-ma nu-u-u-da...»  Даже как-то полегчало.
     А дядька все похрапывал.
     Тогда я громко шлепнула об стол листком с моим электронным заказом. Прямо перед его носом. И что последовало? Не открывая глаз, но при этом четко и быстро – на раз-два-три - он придвинул ногой стул, поправил фуражку на голове и шмякнул ладонью по кнопке звонка. И только тогда открыл глаза и улыбнулся.
     Передо мной сидел добрый толстый папа Карло. В ту же секунду откуда-то из-за его спины появился и Буратино, крепкий долгоногий подросток, отчаянно трущий обеими кулаками заспанные глаза.
     Еще три минуты, и я уже плелась за Буратино куда-то далеко вглубь коридора, стараясь не споткнуться о собственный чемодан. Шла и бормотала: «сто один, сто один, сто один» - единственное, что нужно было запомнить из запоздавшей приветственной тирады портье, которую он посчитал нужным все-таки проговорить, сопровождая ее, видимо, в качестве компенсации, поклонами и улыбками.
      Но вот мы уткнулись в табличку на двери «сто один», и я опомнилась. Как «сто один»? Почему «сто один»? Я же ясным русским языком писала им в своем заказе: «not first level, please!»  Я ненавижу первые этажи! Я ведь слезно просила: «Highest level», черт побери! Ну, теперь держись, папа Карло.
    
      Я спала как убитая.
      А утром... А утром...
       Утром, когда я, полупроснувшись, вышла на балкон, вдохнула этот их «belair» и открыла, наконец, глаза – я обомлела. Сердце остановилось, дыхание застыло - я звука не могла издать! Я висела со своим балконом среди небес. Далеко внизу колыхалось синее море, высоко вверху плавали белые облака, а напротив меня, на том берегу, укутав подножье пуховым одеялом из сизых туч, замер в вечной дрёме... Везувий.
      Это был такой великан, что мне почудилось, будто он стоит на расстоянии моей вытянутой руки.
      Я бросилась в номер. Нет, я не могу, не могу видеть эту красоту одна, зачем я согласилась ехать одна, зачем я отпустила его?.. Я схватила телефон.
      А потом остановила себя. Куда звонить? В здание Конгрессов? В гостиницу на ресепшен? А если муж именно в эти минуты выступает с докладом? Нечего впадать в истерику, ведь он хотел как лучше! "Мне нужно в Монтрё - значит ты поезжай в Сорренто! Да, одна, да, раньше меня - пять дней потерпи и я приеду." Ну, это же действительно логично. И я положила трубку.   
      
       И вот я поселилась(пройдет пять дней и я буду говорить - мы поселились) в Сорренто, в Неаполитанской бухте. Этот живописный сюжет - кто только из русских пейзажистов не писал побережья залива, от Иванова до Щедрина, и теперь я сама вижу его воочию. Прости мне мою грубость, старенький портье, добрый папа Карло, прости, красавец Сорренто, что назвала тебя треклятым городишкой. Я почти счастлива теперь!
      Так на каком же этаже наш балкон?
      Следуя полукругу бухты, загибался полукругом и мой «Бельэйр», и я увидела его здание во всей красе. Собственно,  здания никакого и нет, есть крыша на уровне  улицы да балконы и террасы,  висящие над морем, а все остальное тело отеля утоплено в скале. Так что, мой номер «сто один» взаправду - «восемьсот один»! То есть, на последнем, восьмом этаже.       
        Здесь - все наоборот!
        И даже лифт, который стеклянным стаканом торчит на паркинге, и который в привычном понимании должен служить в основном подъему, здесь служит скорее только спуску. Он стоит на крыше и никуда – выше крыши - не поднимается... Я ж говорю - все наоборот.

        Но – море не ждет!
        Перегнувшись через перила балкона, я попыталась разглядеть какую-нибудь дорожку, лестницу или эскалатор, что-нибудь, что ведет от отеля к берегу, к пляжу. Но ничего не увидела, даже протоптанной тропинки нет.  Собственно, и пляжа не видно. Может быть, я слишком высоко забралась в небо, для меня и люди, и дома, и деревья – это всего лишь черные, белые и зеленые черточки.
       Я пошла в лифт. Подумав, нажала цифру восемь, то есть, самый нижний этаж. Спустилась... и уперлась в двери прачечной, в еще какие-то запертые двери. Увы, нет выхода к морю!
        Придется идти спрашивать в администрации.         
        Здесь от вчерашней декорации остался один айфон. Вместо скромного папы Карло и тихо шепчущего свои речитативы Калифано сегодня за стойкой командовала грузная величественная матрона, еле умещавшаяся на стуле, а айфон... А айфон громко пел – и я нисколько не удивилась - голосом столь же грузной и величественной Монсеррат  Кабалье. Все таки, в мире больше гармоничности и сочетаемости, чем дисгармонии и несочетаемости, сделала я глубокомысленный вывод. Если бы была обратная картина, мы жили бы в постоянной тревоге, не понимая ее причин, и становились бы злобными невротиками.
      Моя матрона оказалась как раз веселой и отзывчивой. Правда, она сначала долго качала головой на мой вопрос  о море , явно устав отвечать на него, а потом, собравшись с силами, подняла могучее тело со стула и вывела меня на воздух.
       То есть, на крышу - тире паркинг.
       Вчера ночью я его не разглядела, а теперь, с улицы, увидела, что это просто полуостровок земли, насыпанный на выступе скалы справа от тротуара. В профиль его треугольный конус, прилепившийся к скале, напоминал гнездо ласточки, висящее под  кровлей дома.  С запоздалым страхом я гадала, как же мне удалось в темноте точно попасть  в проем в парапете, огибающем паркинг , и не содрать кожу с моего фордика. Был бы рядом муж, он непременно сам пересел бы за руль.

        - Corso Italia! – победно провозгласила матрона и как-то испытующе посмотрела на меня – понимаю ли я значительность момента, ведь это же не просто улица, а Корсо Италия. – Dritto, dritto, dritto - sinistra! – она усиленно замахала двумя руками в сторону центра. А потом вдруг на приличном английском сказала: - Да, далековато, но ты не трусь, доберешься, - и с усмешкой добавила: - даже я добираюсь до моря!
        Ну, успокоила. Вообще, я люблю людей с юмором. Мой Димыч (ну, мой муж, кто же еще) любит выражение: если человек лишен юмора, значит, было за что!
        Набравшись терпения, я стала спускаться вниз по чувствительно крутой в этом месте главной улице Сорренто. Мне стал нравиться своенравный характер этого города, где все как-то не так, по-своему, все наоборот.  Например, разве есть еще где-нибудь такая улица, у которой одна сторона имеется, а другая... отсутствует. На правой стороне – шикарные отели и виллы, а на левой – ничего, лишь узкий тротуар и невысокая белокаменная балюстрада, вдоль которой я и шагаю теперь.
        Я бы назвала этот спуск бесценным подарком: идешь и заодно одним глазом поглядываешь на волшебное живописное полотно - оно без рамы, оно живое, реальное.  И вдруг не выдерживаешь,  останавливаешься, не можешь не остановиться. Потому что красота – магнит.
       Панорама здесь богаче и обширнее, чем с нашего балкона. Теперь я вижу не только море в легких волнах и двуглавый Везувий в облаках, но и высоченный горный массив, окружающий бухту. На верхней его точке поблескивает купол храма, а по всему склону меж рощиц апельсиновых деревьев, усыпанных оранжевыми шариками, белеют дома, -кажется,  они бегут наперегонки вниз, к морю. Синие и голубые балдахины над  их балкончиками перекликаются по цвету с парусами яхт. Синего цвета много и на берегу – это островерхие растяжки над кафе и ресторанами.
       И – тишина. Здесь на высокой круче стоит особая, специальная тишина, при которой все суетные шумы – гудки машин, людские голоса – совсем не слышны, а слышны лишь чистые натуральные звуки: шелест гальки, крутящейся под убегающей волной, стук сухой ветки о ветку, писк воробья в гнезде.
       Можно закрыть глаза, но пейзаж не исчезнет, с него уже снята копия, и она навсегда останется на сетчатке моих глаз.
       И мне показалось, что я разгадала тайну Сорренто, его колдовскую силу.
       Этот приморский город дышит свободой и миром. От него веет спокойстием, даже безмятежностью, и еще – благодушием к людям, и к своим и к чужим.
       Каким бы по натуре вы не были человеком, здесь вы становитесь другим. Обновленным. Как сказали бы генетики, «положительно модифицированным». Здесь вас наполняет приятное чувство раскованности, привычная напряженность ослабевает, вы ощущаете душевный подъем, ваше восприятие обостряется, и вы, человек мыслящий, становитесь еще человеком созерцающим!
       Сорренто обратил вас в свою... атмосферу.

       Но вот балюстрада закончилась, уперлась в стену дома, улица пошла горизонтально и сразу до краев наполнилась звуками. Сказать, что я погрузилась в гущу жизни – ничего не сказать. Впечатление было такое, словно я оказалась в фойе музыкального театра во время антракта. В воздухе стоит общий и веселый гул, люди говорят одновременно и не замолкая, передвигаются хаотично и сталкиваются друг с другом, и, главное, беспрерывно и непонятно откуда льется музыка. Такова центральная Корсо Италия.
        Мне стало весело.       
       Сколько там моя матрона отсчитала переулков? Пять раз она сказала «дритто», то есть, прямо, то есть, надо пройти пять переулков и только потом свернуть налево, к морю. Что ж, «будем искать», как говаривал  незабвенный Юрий Никулин.
      
       Скоро я поняла, что спринтерским шагом здесь не ходят. Здесь люди идут размеренно, ведя беседу друг с другом, здороваясь со знакомыми, останавливаясь погладить привязанную к дереву собаку или потрогать выставленные на продажу побрякушки. Вся жизнь изнутри здесь перенесена вовне, на тротуары.
       Вон овощная лавка, на ее полках остались только банки да склянки с маринадами, а свежие мандарины-апельсины-помидоры  монблановыми горами разложены на столах у порога.  Хозяина, правда, нет – он пошел на угол поболтать с соседом-булочником.
       А вот брадобрей. Смешно было наблюдать, как с усердием муравья он спиной выкарабкивался  на улицу, таща свой главный реквизит - огромные розовые пенопластовые ножницы.  Напевая, и довольно громко, - ведь шепотом арию Фигаро не поют! – он устанавливал  это замечательное украшение перед  дверью, намеренно загораживая  тротуар.  Я постаралась разгадать его идею. А – что? Может, это действительно работает? Скажем, идет человек, спотыкается о розовую бандуру, смотрит на вывеску и вспоминает, что сегодня не брился...
       Но не надо, не надо ничего лишнего выдумывать про трудящегося человека. И никакой он не брадобрей, а настоящий дамский куафёр, и еще точнее, стилист: когда я поравнялась с ним, он вручил мне свою визитную карточку!
       Однако, я прошла уже два переулка. Может, все-таки заглянуть в третий. Но вижу, он явно не проходной – темный, замусоренный, узкий. Но, Боже мой, что это? На щербатой стене висит грандиозный – во всю высоту стены - исключительного качества фото-плакат. Я не могла поверить своим глазам! Знаменитый феллиниевский кадр из «Сладкой жизни» - Марчелло, то есть Мастроянни, пытается выудить из бассейна Треви прекрасную Сильвию, то есть Аниту Экберг.
       И этот шедевр – на стене заброшенного  тупика? А вы говорите – обыкновенный город...
       
        Но впереди еще интереснее.
        Красивый бар, красивая вывеска «La dolce fortuna» и красивый бармен. Вот где пригодился бы феллиниевский постер, подумала я: там где «сладкое везение» там и «сладкая жизнь».
        Бармен смахивает на Челентано – что-то среднее между простым парнем и потомственным аристократом. Не сразу понимаю, что он делает у порога своего бара. Перед ним низкий столик, на столе ряд бутылок, а перед бутылками – длинная цепочка изящных стопочек с жидкостью приятного карминового цвета. А-а-а, понятно - рекламная кампания! Но бармен не банальный зазывала, не кричит и не размахивает руками. Как раз наоборот, он выборочно намечает жертву, преимущественно солидных, спокойных людей, и непосредственно к ним обращается: «Сеньора! Сеньор!». Потом следует пригласительный жест в сторону наполненных стопочек, и вот уже завязался разговор, уже выпита одна порция, вторая...  Словом, обе стороны весьма довольны друг другом. Время от времени, в паузе, бармен... наливает себе и, выпив, провозглашает: bellissimo! 
       
       Все замечательно, но я уже устала на каблуках.
       И я сворачиваю в ближайший же переулок, неважно, какой он по счету. Дорога опять с сильным уклоном, покрыта черным отполированным булыжником, но зато не упирается в тупик, а выходит на залитую солнцем поперечную улицу. Да еще прохожие есть – впереди меня спускалась пожилая толстуха и рядом с ней мальчишка лет десяти верхом на велосипеде. Велосипед, правда,  не катился, как ему полагалось, а вилял, подпрыгивал  и отчаянно визжал тормозами, отчего толстуха, вредина, и кричала на мальчишку. Вообще, малоприятная какая-то старушенция: кривоногая, каблуки стоптаны, идет переваливается, как утка. А уж одежда – из-под кофты кофта, из-под юбки юбка. Вот мне будет семьдесят, я тоже стану такой уткой косолапой?
         И в этот самый миг – тр-р-рах тара-рах! Мой нестоптанный каблук попадает в щель между камнями, я стрелой лечу вниз и еду головой вперед по отполированной поверхности  прямиком в бетонную стену. «Подъезжая к станции, у меня слетела шляпа» - так ведь у Чехова. Подъезжая к стене, у меня мелькнула мысль: остальные шесть дней я буду ходить с шишкой на лбу!
        Меня стал кто-то поднимать. Причем, помню, сначала перевернули лицом кверху и пошлепали по щекам. Это так в Италии полагается?
        Оказалось, та самая «старушенция». Кое-как мы с ней, обнявшись, выпрямились и доплелись до конца спуска. Она велела мальчишке оставить велосипед и принести мою отлетевшую босоножку. Прямо у выхода из переулка обнаружилось  маленькое кафе, правда, закрытое, - на трех столиках лежали стулья ножками вверх. Старуха быстро сняла один стул – усадила меня, потом второй – уложила мою ногу. Кожа с коленки была содрана, а на темени – хорошо, не на лбу - здоровая шишка. И там и там – кровь.
        Увидев раны, толстуха поспешила к дверям кафе. Затарабанила, ей открыли. Вернулась с бутылкой pellegrino и кучей салфеток, в которых лежал лед. Мы с ней быстро справились, я сидела теперь, как йог, или как фокусник. То есть, как йог-фокусник: одна рука со льдом лежит на колене, другая – на голове.
        - Tutto bene, tutto bene, - приговаривала моя спасительница, поглаживая меня по плечам. Что-то еще говорила, успокаивала, наверное. А потом, взглянув на часы, показала знаками, что ей и мальчишке нужно идти.
        Я смотрела им вслед и ощущала неприятное послевкусие. Это же пошлая банальщина с моей стороны – априори думать о незнакомом человеке плохо. Так, на всякий случай? А случай вот обернулся укором мне: старуха оказалась добрым душевным человеком. Значит, я нарушила презумпцию... душевности. Да еще не поблагодарила!
         И я стала бешено кричать:
        - Grazie, senora, grazie! Mille grazie! Спасибо вам! Thank you very much!
        Она обернулась, заулыбалась. Тут я вспомнила, что ищу выход к морю, и снова закричала:
         - Il mare! Il mare! Strada – mare?
         Поймут меня, нет? Переглянулись. Мальчишка быстро побежал назад, ко мне.
         - Molto  semplice! – сказал радостно.
         Протянул мне ладонь и ловко начертил на ней три линии: длинная вперед, потом – короткая и косая - назад, потом опять длинная вперед. Почти знак Zorro.
         Ну, малыш, ты гигант – действительно просто и ясно. Твой невидимый чертеж на ладони это же наглядное пособие к словам Эйнштейна. Он говорил: «задачу надо излагать так просто, как только возможно, но не проще!»  Спасибо, малыш.
         Он дернулся бежать обратно, но я удержала его за майку – у меня в сумке всегда лежит плитка шоколада. Я протянула ему, он сначала уставился на нее с удивлением, а потом выхватил и вприпрыжку побежал к бабушке.
          Я выбросила мокрые салфетки в мусор, даже поставила оба стула на место, и потихоньку поковыляла по указанной «Z».
         
         Через десять минут я вышла на открытую площадь и снова, в третий раз, увидела все ту же классическую картину – бухту, море и Везувий. Правда – в новом, «переизданном» виде. Везувий, укрытый розовым покрывалом, слегка удалился, чем прибавил себе загадачности, в бухте появился настоящий ухоженный пляж, а вот море, которое как бы лежало прямо под моими ступнями, - я стояла у барьера у самого обрыва, - оставалось далеко внизу.      
       
        Ну, а... где же выход на берег, на пляж? Оказалось, есть, и даже два: слева скоростной лифт, справа просто каменная лестница, на выбор.
        Я выбрала третье – кафе. Три столика на крошечной терассе.
        В ноги мне торкнулся вдруг холодный нос колли, ей тоже захотелось просунуться меж балясин, посмотреть на море, вдохнуть влажного воздуха. Я потрепала ее за шкирку, она успела бросить на меня сообщнический взгляд и убежала. Потом две шустрые девчонки сунули мне в руки свой айфон, чтобы я их сняла на фоне вулкана, и я с удовольствием сделала это. И странное меня охватило ощущение. Я почувствовала, что стала как бы своей, как бы вписалась в этот антураж, меня даже собаки привечают...
         Подошел официант, чуть склонился. Ни на кого не похож, но все равно красавец. Известно ведь, что мужчины-итальянцы, как и грузины, всегда красивы. Этот со своими усиками и легкой бородкой напомнил мне Ди Каприо.
        Я бодро сказала:
        - Campari, prego.
        - Campari-rock, senora?
        Это он уточняет или мне слышится нотка насмешки в его голосе? Конечно же, кампари-рок.
         - Si, si, campari-rock.
         - Bicchiere, madam, o bottiglia?
         Прекрасно – я знаю два новых слова. Но он явно насмехается - бутылку! Конечно же, бокал.
          - No, no bottiglia. Un bicchiere.
          - Questo minuto, madam.
            
           По небу вдруг поплыл красно-бело-синий парасейл, привязанный к катеру, я даже видела силуэты парня и девушки, прижавшихся друг к другу. Приятно было следить за их счастливым полетом. Приятно было ни о чем не думать, не размышлять...
           Нет, нет, я думала, я размышляла - сейчас это счастливая «dolche fortuna» для меня, но она была бы  в сто раз счастливей, если бы рядом сидел мой Димыч.
          
         Но он приедет и я потащу его сюда - dritto, dritto, dritto, sinistra -  мы сядем у моря с бокалом красного вина в самом прекрасном городе Италии и будем наслаждаюсь его красотой. Я расскажу мужу, что в первый же день я успела узнать в этом городе добрых людей, получить визитку от лучшего стилиста, я сумела достойно объясниться с Ди Каприо по-итальянски. Он покачает головой, улыбнется. А вечером мы пойдем с ним в знаменитый концертный зал «Villa Fiorentino» и будем слушать музыку Энио Морриконе... 
          Что тут можно еще добавить? Ничего.
          Только повторить: bellissimo!