Восемьдесят шестой, непробитые талончики или...

 Восемьдесят шестой, непробитые талончики или вечная память...

Мало ли что и мало ли как, да и мало ли где, и не надо никаких "но" и "как говорится", а тем не менее процесс пошёл. Вот правда траектория движения данного неопознанного объекта автору пока неизвестна, да и так ли она важна для истинного цыгана своего безуспешного дела.
 Пахло запаленным порохом. Пахло дымом ватры, которая приобреталась исключительно в овощном магазине, как-нибудь поведаю почему. Пахло нефильтрованной болгарской травкой. Фильтры продвинутая шпана отрывала и делала из них черкаши для спичек, поджигая их и расплющивая, и они прилеплялись с боку на подошвы башмаков. И пахло уже не наступавшей в говно, ранней северной весной.
 Начало мая, а уже вовсю зеленели рябиновые параллели, берёзовая острая тоска, а так же  листва прочих форм и состояний. Деревья жужжали и щебетали бело розовым цветом украшавшим ресницы тоненьких веток, сквозь которые проглядывало не по майски горячее солнышко и у пацанов ласково сосало под ложечкой от предчувствия чего-то неизвестного и временами сквозь это "хорошо", почему-то внезапно к горлу подкатывал какой-то ком и становилось невыносимо грустно и одиноко. Вся наша хулиганская братия это ощущала, но от непонятности интуитивной тоски, молча наслаждалась своей скорой свободой. Свободой от душных алых галстуков и синих одинаковых костюмов, различавшихся только разным порядком цвета подпаленных глазков - таких цветных проволочек выковыренных из раскуроченных старых электрических толстенных кабелей, протыкавших нагрудные карманы пиджаков, где потом они с обоих сторон поджигались и плавясь в виде маленьких кнопочек-глазков, намертво укреплялись на ткани, украшая советскую школьную робу, эдакий альтернативный пирсинг 80-х, выражавший свой протест октябрятско-пионерско-комсомольским значкам, и чернильными, в виде названий популярных рок-команд, татуировками на брюках. Ума не калечить собственные тела лишними дырками и сине зелёными узорами, у нас почему-то хватало, хотя не всегда и не у всех.
 В нашей юбилейной школе, в то самое начало восьмидесятых, основной валютой были так называемые переводилки на тело, которые привозились из теперь уже не существующей страны ФРГ, когда-то основанной на крови наших дедов американскими братьями и продавались в розницу в магазинах "Альбатрос" исключительно за боны. Сия чепуховина упаковывалась в цветастые бумажные пакетики вместе с жевательной резинкой. Жёва была так себе, а вот переводки, после нанесения на кожу выглядели как самые настоящие пиратские и бандитские наколки, там была и роза ветров и пират с попугаем и сисястая глазастая красавица и много чего ещё и.., и вот на них в школе можно было выменять всё что угодно, вплоть до коньков- ледорубов, велосипедов с моторчиками и импортных кассет с новинками диско. И мы с другом Витькой решили увековечить память по уничтоженному фашизму пройдясь поверх немецких художеств советскими иглами обмокнутыми в тушь. Это было не то во втором, не то в третьем классе.
- Куда переводим? - спросил я. 
- На жопу - делово отрезал Витёк - там родители не увидят -.
- А может сразу на головку? - пошутил я.
- На головку? На головку скорпион не поместится - задумчиво констатировал Витька, зачем-то взяв со стола линейку-угольник -,  - и потом головку проверяют в военкомате, и от её чистоты зависит куда ты попадёшь, в десант или стройбат -.
- Ну, на жопу так на жопу,  только каждый сам себе слюнявит и переводит - ответил я.
 Витька зачем-то полностью стянул с себя штаны, приспустив трусы оголил тощую бледную булку, не выгодно выделявшуюся на фоне ещё не сошедшего южного загара, плюнул на ладонь, растёр седалище, видимо для надёжности, до обезьяньей красноты, посильнее прижал бумажку с изображением скорпиона, и видимо для всё той же надёжности засёк на круглом советском будильнике время и подождал целых пять минут. Наконец отодрав пятерню от собственной жопы, он повернул голову ко мне и спросил - Ну как? -
- Класс!, уже выглядит как настоящая наколка -
- Ну давай? -
- Что давать? - спросил я.
- Давай бери иглу и действуй. -
Представив, что вырисовывая и выводя все тонкости ядовитого хищного насекомого, мне придётся минимум часа полтора любоваться Витькиными булками стоя перед ним на коленях, а вдруг он ещё не выдержит и пёрнет, и я на отрез отказался проводить сию экзекуцию, и Витюша выставил меня за дверь, сказав что брезгующий его сральником ему больше не друг или что-то типа того.
На следующий день все классы вызывали в мед кабинет на какие-то прививки. А мой бывший лучший друг, с видом обезумевшего грозного ботаника, отказался спускать штаны и бился за свою задницу до последнего. В конце концов пара старшеклассников, приглашённых педиками, пардон, медиками, специально для этого, вытащили его из под больничной лавки, заломали руки, откупорили жмущееся к стене очко и через пять минут по школе пронёсся дикий ржач, о том что у некоего блатного первоклашки, наколка на жопе в виде скорпиона. В седьмые классы слух правда долетел уже во всячески приукрашенном виде, типа что у отсидевшего за спекуляцию пять лет, откинувшегося в аккурат к первому сентября второгодника, на обоих половинках поместилась целиком группа Scorpions, вместе со всеми гитарами, микрофоном солиста и ударной установкой, которая была как настоящая и когда очко делало жим-жим, палочки барабанщика двигались, и даже раздавалась настоящая пионерская дробь...
   В ожидании поезда на ДСК, где находился глубокий карьер с водой, в который мы уже пару раз в этом сезоне рисковали макать свои неизнеженные импортными шампунями и кремами, могучие тела, каждый занимался своими самыми важными делами. Кто-то изучал структуру деревьев, подыскивая себе будущую рогатину для рогатки, щель между рогатинами ценилась самая узкая и чтобы сделать её таковой она крепко заматывалась проволокой и в таком виде высушивалась на солнце. Кто-то резал найденный старый кожаный портфель на лоскутки шедшие на коженки для приёма свинчаток на том же оружии. Кто-то потрошил строительные патроны(мелкашки), вытряхивая из них порох в виде своего имени на старые пни, чтобы потом поджечь эти буквы и тем самым увековечить свою кликуху. Гордеев как всегда жёг какую-то жутко дымящую дрянь за что всеми был посылаем куда подальше в лес. Но он никогда не обижался и со спокойствием трёх стариков из Белого солнца пустыни продолжал гнуть свои дымовухи, талант к поиску которых у него зашкаливал, как испорченный эквалайзер на сеструхином бабиннике.
Великолепная семёрка раскидывала колоду из тридцати шести, играя в звания и в тысяча первый раз смеялась над бородатой шуткой, что лучше иметь дочь - проститутку, чем сына - ефрейтора.  Кто-то метал заточенный гвоздь в деревянный забор. Другие, таким же гвоздём играли в ножечки. Это когда на земле чертился большой круг, который делился на количество играющих, и далее самый профи метатель забирал всю землю себе. Профессионалами были все, но тем не менее не всегда удавалось воткнуть в землю гвоздь, он мог наткнутся на какие-то камни, стёкла или какие другие зарытые сокровища и упасть, поэтому шансы отхватить территории были  у всех. Всё по справедливости везения, и абсолютно у каждого была возможность на попытки взять принадлежащее себе по праву рождения, хоть каждый день, в отличии от современных рабских земельных аукционов, где вся земля принадлежит жирным пердунам в деловых костюмах с маслянистыми волосами и голливудскими улыбками, и у которых на любой нож находится атомная подводная лодка и причина воевать с выдуманными террористами, и чьи хитрые жопы выглядят точно так же как приставленные к ним же болты. 
 Со дня на день пацаны ждали дембельского поезда из Североморска, из которого дембеля прямо на ходу выбрасывали нам солдатскую тушёнку и галеты. Банки разогревались в углях костра, их открывали заточенными и предварительно сплющенными под колёсами товарняка теми самыми гвоздями, макали в горячее мясо этот тонкий сухой хлеб, и уплетали со свистом в ушах, красиво играя желваками на чёрных от копоти кострищ лицах . Тогда в сравнении со столовскими и домашними обедами это лакомство казалось невероятно вкусным, даже гораздо вкуснее самопального эскимо на палочке, ирисок "забава", стыренной с кондитерки сгущёнки,  и даже походов в блинку и самих гурьевских блинов с припёком, так же нами почитаемых. В блинке на пятьдесят копеек можно было  закинуться блинами по самое горло и в течении следующего часа передвигаться по району шагами беременных пингвинов.
 Говорили о разном, о прочитанном Геккельберри Финне и желании слинять от родных на таком же плоту как у Гека по одной из наших Северных рек в Белое море и далее доплыть до Чёрного и потом до океана и удрать в далёкую Индию. Тут же вспоминались красавицы индианки из фильма "Зита и Гита" и всё это перерастало в сравнительное обсуждение будущих, за малостью лет на данный момент пока ещё отсутствующих бюстов наших одноклассниц.
 Кстати когда груди у девчонок наконец-то появились, всё оказалось не совсем так красочно как рисовалось в наших мальчишеских воображениях, и самые самые повырастали совсем не у тех, у кого хотелось. Но в целом все девчонки похорошели и с годами я понял, что маленькие сиськи худышек, лично мне, куда приятнее и желаннее.
 Поезда на карьер ДСК в этот день мы так и не дождались, вместо него, мимо скал проследовала пустая кукушка и через пару часов мы увидели, что она тащит вдоль сопок длиннющий состав, который соответственно пойдёт мимо Алёши и далее в депо и ж.д. вокзал.
Народ оживился, все стали вслух произносить кто-куда едет и на каких вагонах, кто до пятиминутки на платформах, кто до памятника Алёши в ящиках, а кто-то в само депо в будке желторотов, где наверху у частных деревянных домов стоял волшебный сундук с подсолнечными семечками, и разведя костёр можно было их пожарить и плевать на всё с большой колокольни чёрно-белой шелухой.
 Пятиминуткой мы называли место за переездом после нашей поляны, в районе двести первого, дружеского нам квартала, где тепловоз притормаживал и иногда делал небольшую остановку, именно там большинство народа и собиралось прыгать.
 Несмотря на длину состава, он почему-то летел на огромной скорости не притормаживая в своём обычном месте, и цепляться решились только самые умелые и отчаянные, ну или самые дурные. Я зацепился с правой стороны за  пустую платформу, и запрыгнув в неё, лицом к лицу столкнулся с Серёгой Викуловым, который улыбнулся, прищурился и громыхнув громче всех стучащих колёс, произнёс свою неизменную фразу:"Вкусно пахнет?".
 Но мне повезло, вся вонь осталась в прошлом, так как в будущее мы неслись со скоростью исчезающего света на крепких железных жерновах не привыкших гнуться под многотонной тяжестью своих нелепых грузов. Я ответил: "поедем в город?", то есть в депо, и он кивнул, но потом зачем-то спрыгнул. А тем временем поезд разогнался не на шутку и я понял, что если я не хочу получать дюлей в одиночестве от городской шпаны, то и мне пора отцепляться, и лучше до переезда. С платформы, сам не знаю почему, я перелез на треуголку и встав на как выяснилось, с одной стороны оторванную подножку, я оказался зацепленным за неё ногой, висящим вниз головой, и меня волокло вдоль путей со свистом летящего состава. Я попытался затормозить руками о железнодорожную щебёнку и неизвестно каким чудом бог поездов освободил мою ногу из мёртвой петли ступенек ржавой подножки и я кувырком полетел вдоль полотна и врезавшись в электрические ящики остался лежать на земле, пытаясь сообразить жив я или нет. Когда поезд остался стучать где-то вдалеке, я ещё какое-то время отдыхал, наслаждаясь звоном в ушах, не то от ушибленной головы, не то от эха колёс, передаваемого от рельс земле, и только  когда звонящие колокола полностью стихли, вскочил на ноги.
 Штаны были разорваны, лоб и голова в кровавых ссадинах, правая нога хромала и зияла своим сине-чёрным  коленом, локти и ладони были сбиты в кровь. Витька, тот самый с которым мы после той истории с наколками, давно уже померились, потом ещё пятьдесят раз поссорились и снова померились и Макс Балковский, стояли и любовались моим изрядно потрёпанным видом раненого бойца.  Я чувствовал себя героем, ибо из нас троих на сумасшедшей кукушке удалось прокатиться только мне, хоть это и вылилось мне ценой испорченной одежды, за которую я более всего и переживал, что же скажет мама.
 Год назад сидя с Максом на приступочке его парадной после похорон нашей одноклассницы и её матери, как говорили застреленных из ружья отцом девочки, он произнёс такую фразу, что тоже обязательно умрёт молодым, что мол у него такое предчувствие. Как это не странно Макс погибнет не дожив и до двадцати лет, а за пару дней до его гибели мы с ним встретились у его подъезда, когда он гулял со своим маленьким сыном и его на днях должны были забирать в армию, и он в беседе со мной произнёс ещё одну пророческую фразу, что мол "представляешь, ухожу, в армию, в двадцать лет стану духом". Хоть он и имел ввиду другое, именно так оно и получилось.  Двумя днями позже его дух соединится с мировой атмосферой, а тело спустя несколько дней, по непонятному обычаю, предадут земле. Есть в этом слове "предадут" какой-то намёк на предательство. Увы, в том виде, в котором мы знали и любили Максимку, его не станет.
 Но тогда он принимал живое участие в обработке ран и перебинтовке своего друга, меня, а процедуры проводились у Витьки, у которого кроме бабушки дома никого не оказалось, которой мы соврали, впрочем как и я сам позже своим родителям, что меня сбил грузовик, когда я ехал на велосипеде, но тем не менее мой скелет оказался таким крепким, как деревенский самогон, что нам колёса камазов непочём. А Макс, которого обожали все родители его друзей и одноклассников, за его чертовскую обаятельность и умение делать совершенно искренние, без какого либо вранья, комплименты, сумел убедить даже моего отца, что именно так оно и было, только вместо троллейбуса это был дорожный бордюр и полёт вдоль перерытой выбоинами дороги.
Максимка умел убеждать мою маму, что мы не курили, даже когда она возвращаясь чуть раньше с работы домой, заставала нас сидящими в дыму с сигаретами в руках и с полным блюдцем окурков. Как ему это удавалось, сложно сказать, но тем не менее именно так оно и было.

Раны постепенно заживали, какое-то время бегать за составами я не мог, и мы познакомились со сторожем-сопровождающим вагонов-морозилок, ВДВэшником узбекской национальности, которого поставили к нам на Комсомольскую в отстойник и я в ожидании катающихся ребят проводил время у него в жилом вагончике с печкой, где мы пили чай, играли в карты, беседовали за жизнь, и он нам показывал некоторые приёмы совсем неизвестного тогда карате. Лет тридцать спустя, моя сестрёнка, которую я забирал из садика и тоже приводил с собой в вагончик, сказала мне
 - Братишка, что если бы наши родители узнали что их дети ходят в гости к какому-то взрослому узбеку-каратисту, который угощает их неизвестно каким чаем с неизвестно какими конфетами? Наверное нам бы влетело по первое число. -
  Но родители были счастливы своим невежеством. Во истину, во многих знаниях - много печали.
 Кстати, мы оба родились первого, я сентября, а сестричка июня. И если от дня её рождения отнять ровно девять месяцев, то получается что наши родители сделали её на моё четырёхлетие, которое я отмечал со всей командой дизель-электрохода "Наварин", в морях Северного Ледовитого Океана, где-то между Новой Землёй и Дудинкой, между Певеком и Чукоткой. Так что сестрёнка берёт начало в тех суровых холодных и солёных, покрытых льдом, северных пучинах. 

Так и подкрался тот июнь восемьдесят шестого, многие поразъехались в пионерские лагеря. Поляна наша слегка одичала, хотя народу всё ещё было много. Я оклемался от ран, узбек-каратист наконец-то уехал к себе на жаркую родину, прицепленный среди ночи к какой-то кукушке, нам не удалось даже попрощаться. А сестрёнка моя, продолжая ходить в садик для шестилеток, в свои едва исполнившиеся семь, спасла старшему брату жизнь. 
   Как же это было? А вот так...
 Часиков в пять, я забрал её из садика, погода стояла великолепная, светило никуда не торопящееся полярное солнышко, и дабы не сидеть дома в ожидании мамы, сеструха была взята мною на нашу поляну близ железнодорожного полотна.
Железная дорога... Если смотреть лицом на юг, слева зелёная поляна с васильками, одуванчиками и клевером, со всякими деревьями и в аккурат по середине, здоровенными камнями, внутри которых всегда поддерживался вечный огонь, пеклась картошка стыренная с вагонов, и на горячих скалах можно было сушить промоченную обувку и промокшую одежду.  Камни оставались огромными до тех пор пока Вадька Шварц не притащил из Долины Славы здоровенный снаряд времён Второй Мировой и не бросил в кострище. Он появился внезапно, откуда-то из-за деревьев и вытащив из запазухи сиё старинное устройство, со словами, "Ну что, пацаны, хорош грызть мелкашки, подухаримся по взрослому", зашвырнул его в огонь.  Все спрятались за бетонное укрытие, которое покрывало какие-то выходящие из под земли трубы, уходящие на верх над железной дорогой и спускающиеся с обратной стороны и так-же уходящие в землю. Трубы шли вверх вдоль какой-то железной постройки с узкой лестницей в небо, и мы забирались по ней на небеса, садились на тёплые трубы, свесив ноги, и грея свои привыкшие к морозам задницы, пугали одиноких прохожих своим хохотом(люди не могли понять откуда доносятся голоса, ибо разглядеть что там на верху было нереально, да никому и в голову не приходило, что в мире существуют идиоты, которые забираются в эти края совершенно бесплатно, в цирке покрайней мере за такие трюки получают зарплату).
 И тут, чуть поверху, по пролегавшей грунтовой пешеходке, которой мало кто пользовался, как на зло идёт семейная парочка с коляской. Мы стали им кричать, чтобы те побыстрее отсюда валили, а то сейчас бабахнет. Но вместо этого они остановились прямо напротив камней с бомбой и глава семейства попытался было объяснить нам, что он тут главный. И в этот момент раздался бабах. Огромный осколок вылетел снизу на дорогу, пролетев прямо перед  коляской в каком-то сантиметре от головы, и проделав дыру в заборе, закрывавшем старое полуразрушенное довоенное кирпичное здание, потерялся где-то там.  Молодой папаша пулей подбежал к жене с ребёнком и далее их след простыл и более их там никто и никогда не видел. Во истину - пуля дура.
 Камни превратились в руины, но тем не менее вечный огонь и картошка оказались нетронутыми. Так вот в тот день, мы развлекались тем, что подкладывали мелкашки на рельсы, и когда тепловоз на них наезжал, раздавался громкий взрыв, машинист обычно с перепугу тормозился, и вылезал посмотреть в чём дело. И вот один, особо прыткий выбежал из поезда и погнался за нами, мы же в подобных ситуациях перелетали через забор и на этой кирпичке нас было догнать уже проблематично, тем более что с обратной стороны стоял забор с колючей проволокой, с секретом преодоления этого препятствия известного только нам, и там мы уже оказывались в родных дворах нашего двести шестого квартала. Так получилось и в этот раз. Серёга Викула, Серёга Сыроега, Гном, Санька Деркач и я с сестрёнкой под мышкой оказались на руинах этой кирпички, которую давненько не радовали своим присутствием. В середине этого здания проходила узкая металлическая перекладина, примерно на высоте третьего этажа, а внизу валялись битые кирпичи и разломанные плиты с торчащими железными штырями. Так вот по этой перекладине мы бесстрашно бегали, играя в сифу. И вот тут нам и пришла в голову безумная идея, разломать это сооружение, расшатав накинутой петлёй кое-какие и без того держащиеся на соплях балки и перекрытия, и тем самым стены должны были по нашим расчётам рухнуть. Испробовав на боковом входе сию придумку, и развалив одну из комнат, мы обрадовавшись тому, что это работает, переключились на более серьёзное помещение. И вот тут, Майор - прозвище моей младшей сестрёнки, полученное ей от Лёхи, коим она очень гордилась, отчего-то разнылась, что ей надо срочно домой. И я её повёл, в надежде, что мама придёт вовремя и я успею вернуться к пацанам. Мама действительно была уже дома, но попросив меня зайти на минутку, уже по не запомнившейся мне причине, заперла входную дверь на нижний замок, и я оказался в заточении.
 Кирпичку эту было видно из моего окна, если смотреть сильно на лево, в бок. И в позе наблюдателя, прилипнувшего к кухонному стеклу, я увидел, что в течении часа над ней поднялось облако пыли, и страшно завидовал своим пацанам, и про себя сетовал на злую судьбу в виде непонимающей мамы и противной сестрички.
 Утром я проснулся от звонка в дверь... Пришла соседка сверху и я вслушиваясь в их с мамой разговор, понял, что вчера вечером рухнула кирпичка и одного парня постарше увезли на скорой с переломом бедра, а другого, помладше искали до четырёх утра, и в итоге нашли под обвалившейся плитой, которую пришлось поднимать вызванным импортным краном "KATO". И вот тому неизвестному, оказавшемуся под плитой, не повезло, и он отправился в чёрном мешке в морг.
 Сердце моё колотилось, я думал, кто же?
 Неделю спустя, на той же поляне, прячась от холодного ветра и дождя в колодце с горячими трубами, в небольшой, после этого случая заметно поредевшей компании, Серёга Бах, пытаясь рассеять мрачную похоронную атмосферу, шутил:
 - А вы знаете, что после смерти ногти и волосы продолжают расти? Не знаете, вот вы все к осени подстрижётесь, а у Викулы вырастут до пят, круче чем у солиста Modern Talking. -
 Никто не смеялся, но все хотели сказать что-то подобное. Похороны кореша в нашем возрасте, не особо приятное времяпрепровождение.
 Лучший друг погибшего Серёги, Лёха, тот самый что придумал Майора, вернувшись из летнего лагеря, узнав от мамы что кто-то погиб, говорил, что когда перебирал в мыслях всех наших ребят и дошёл до Викулы, сердце его больно заныло.
 А я, выйдя в то утро во двор, встретил одинокого Сыроегу, который обычно всегда приезжал на велосипеде в компании Серёги. Он выглядел каким-то повзрослевшим, я сразу и не понял в чём дело, в двенадцать лет взрослеть рановато,  лишь позже разглядел его поседевшие за ночь виски.
  -А где Серёга?- спросил я, хотя увидев Сыроегу в одиночестве, уже знал ответ наверняка, но всё же надеялся услышать что-то другое, типа "украденного велосипеда" или "невыпустили родители".
- А Серёга, уже всё, отжил своё. - мрачно отрезал Сыроега.
В то лето, которое в заполярной столице выдалось жарким, все уже поразъезжались, а мы с Сыроегой, оставались в городе дольше всех, и часто ездили вместе купаться на озеро Песчанка, которое располагается на сопках вверх от питьевого озера. Добирались туда, сначала на троллейбусе или автобусе до Семёновского озера, потом с пересадкой на двадцать пятый автобус до конечной, и там пешком через Ленинградское шоссе в сопки. Мне на тот момент даже не исполнилось двенадцати лет. Это были те времена, когда мы пользовались транспортом в отсутствии денег, совершенно бесплатно. Талончики на проезд продавались на остановках в специальных ларьках,  и никто не следил за тем, кто эти талончики пробивает, люди верили друг-другу, и мы знали, что когда подрастём и начнём зарабатывать, обязательно потратим день своей жизни, сидя перед компостером и пробивая все те билетики по пять и шесть копеек, кои задолжали ребятам-водителям в нашем счастливом детстве.
Жизнь летела вперёд, в девяностые, и что-то не помнишь совсем, а что-то остаётся в памяти навсегда.